Дарёнка вскинула на Николая огромные глаза необычайной синевы.
— А как не хотеть-то, барин! Ведь каждый вечер, себя, сколько помню, только и разговору было, что об этом! Когда бабка жива была, всё рассказывала про Монкалинские леса. Ах, барин, какие там леса! Деревья огромные, стволы всё толщиною в дом, а земля под ними усыпана мягкими листьями, идёшь по ним и ноги, будто сами тебя несут! Ветви длинные над тобою сплетаются ни дождь, ни снег, не проходит через них, вот какой густоты! Ходишь, словно по невероятно большому дому, с коридорами и залами, и нет тому дому ни конца, ни края! Всюду реки, да ручьи малые протекают, такие звонкие, как гармоника, поют — заливаются! По берегам маленькие, уютные гроты, в которых сселяться весёлые Шалаки и повсюду, куда не отправишься, гремят шумные прохладные водопады!
Голос девушки окреп и стал звонким и радостным, будто зазвенели тысячи ручейков, о которых она рассказывала!
Николай вдруг увидел её такой, какой не видал доселе, обычно лукавая и насмешливая, а последнее время усталая и даже жалкая, она необычайным образом изменилась. Таким радостным покоем и душевным умиротворением веяло от неё, что вся злость и боль Николеньки за нанесённую обиду испарилась куда-то, и он с невольной мягкой улыбкой слушал её страстный рассказ.
— А знаешь, как далеко простираются владения Шалаков?! Нет им ни конца, ни края! И день, и ночь ты можешь идти и не встретишь ни одного чужака, только лес и дикие звери вокруг! И ты можешь пройти много миль, в любую сторону света и никто никогда не скажет тебе: Нельзя! Нет! Никто не скажет! Эх, барин! Тому, кто не терял свободы и родины этого не понять! Я вот в неволе родилась, а душа моя всё одно, на волю стремиться!
Дарёнка перевела дух и утёрла усталым жестом вспотевший, грязный лоб.
— Я, барин, ещё, когда малой была, хотела из дому уйти. Сбежала в лес, и так мне хорошо было, так вольготно! Иду — сама себе хозяйка! А как к границе имения подошла, так, словно ноги мне путами обвязали, я вперёд, а ноги не идут! Назад меня насилу тащат, будто чужие! Уж я и металась и выла, словно волчица, и землю грызла, да только стену невидимую клетки своей, перейти не смогла! Так по кругу всё имение обошла, да и назад вернулась… тогда мне моя старая бабка и объяснила про Абуджайскую Шаль, мол, не выпустит она пришельников! Навечно мы здесь останемся, навсегда… вот мне с тех пор и мечта была — свобода! Поманила меня Марья сладким словом, пообещала, коли я тебя в западню сведу — она мне Дверь в Монкалина откроет!
Дарёнка коротко и грустно взглянула ни притихшего Николеньку.
— Я, барин, дурно поступила. А ещё дурнее оттого, что на помощь вам не пришла бы, коли не догадалась — обманывает меня Марья! Нет у неё силы над мирами! А кабы не поняла я этого, каюсь, барин, не вернулась бы!
От такого признания у Николеньки больно кольнуло в сердце, и обида вновь ворохнулась в груди жгучим комком.
— Что ж… и на том спасибо! Как же догадалась ты, что обманули тебя ведьмы?
— Да просто! Сами посудите, барин, стала бы Марья скрывать, что ей двери других миров подвластны?! Да ни в жизнь! Как подумала я об этом, так и обмерла: глупая я глупая! Кому поверила-то? Марья удавилась бы за такой дар! Обладай она хотя бы его частью, давно взяла бы власть в Полянке, в Видящие бы вышла! Вот как! Нет, Николай Дмитриевич — не дано ей! Кто-то из вашей родни втихомолку в чужие миры заглядывает, а вот кто, о том Марья знает! Знает и прикрывает его!
— Что за чушь ты несёшь? — буркнул Николенька, — да мы только приехали сюда, а про миры иные так и вовсе намедни узнали!
— А батюшка ваш? Ведь он, кажется, третий год в Полянку ездит, ну как разыскал шаль Абуджайскую, да и с Марьей спутался?!
Николенька поднял с сырой земли небольшую крепкую ветку и принялся счищать грязь, налипшую на сапоги.
— Ты, Дарёна, глупости говоришь, а потому лучше помолчи…
С тем он развернулся и пошёл, ёжась от холода и сырости, по узкой тропе — к дому.
Дарёнка бросилась за ним.
— А как же Марья? Что же с ней теперь будет?
— А вы бы барышня лучше о своей судьбе подумали, — мстительно проронил Николенька, не оборачиваясь.
От таких слов бедная девушка совсем сникла и после всю дорогу виновато вздыхала, не решаясь заговорить. Николенька в свою очередь сурово молчал, и потому весь обратный путь между ними не было произнесено ни слова.
Когда, наконец, они выбрались к мосту через реку, Дарёнка спросила, робко поднимая на Николеньку печальные глаза:
— Что ж, барин, расскажете вы батюшке своему о том, как я вас к ведьмам завела?
— Я думал, барышня, — холодно отвечал Николай, что вами руководит любовь к пропавшему брату, и оттого вызвался помочь вам. Но я жестоко ошибся. Вам совершенно чужды такие чувства, как любовь и сострадание, и я не намерен более тратить время на пустые разговоры с вами!
— Но я же вернулась! — отчаянно крикнула Дарёнка, — я же…
— Не утруждайте себя никому не нужными объяснениями! Я знаю, что побудило вас вернуться. Что ж, думаю я не вправе вас судить и не стану докладывать о вашем мерзком поступке, но знайте! Я всегда буду следить за вами, и уж более никого вам обмануть не удастся!
Сухо наклонив голову в сторону огорчённой девушки, Николенька пошёл вперёд и до самой усадьбы более не оглядывался.
Глава 13
День пятый
В усадьбе стоял небывалый переполох! Новое печальное известие всколыхнуло всю Полянку! Жители деревеньки побросали работу, бегая от дома к дому и все — стар и мал, обсуждали неслыханное событие.
Дом Перегудовых гудел, как растревоженный пчелиный улей. Дарья Платоновна ходила с поджатыми губами с такою злою физиономией, что несчастная дворня не смела, попадаться ей на глаза. Временами она качала головой и произносила, картинно поднимая кверху полные руки: Как можно так обмануться в человеке! Такой приятный, милый юноша! после чего непременно звучало: Хотя я всегда! Всегда чувствовала! Но разве кто-то прислушивается к моему мнению?!. Она подозрительно вглядывалась в испуганные лица прислуги и как бы невзначай говорила каждому, делая при этом страшные глаза: Я всё вижу и всё знаю! И я намерена каждого вывести на чистую воду! Она так запугала бедных слуг, что кухарка Феклушка, с вечера отлившая малую толику вина из господских запасов для собственных нужд, вылила всё обратно, беспокоясь, как бы не догадалась о её проделках разъяренная хозяйка!
Дмитрий Степанович с верным господином Мюллером, озабоченно переговариваясь, уехали ещё до завтрака, обсуждая полученное дурное известие, и по сию пору не появлялись. Детям категорически запретили выходить из дому и зорко следили за каждым их шагом.
Ещё большую сумятицу внёс Николенька своим нежданным исчезновением, но поскольку хватились его лишь утром, а появился он после того, почти тот час, то испугаться не успели. От него лишь строжайше потребовали подробнейших объяснений, отчего в столь неурочный час его не было в комнате, но Николенька, делая честные глаза, отвечал, что спозаранку ходил на рыбную ловлю и видно ввиду непогоды ничего не поймал!
Таковое объяснение всех удовлетворило, и уставший Николенька отправился спать, не заметивший даже, что все в доме ходят с загадочными и печальными лицами.
Опережая события, следует сказать, что бедному Николеньке уснуть в этот день так и не удалось.
Благополучно отделавшись от назойливых расспросов, Николай поднялся наверх. У двери в спальню, ему повстречался Виктор, деловито раскладывающий прямо на полу различные нужные вещи, коими до верху наполнены были его карманы, а именно: рыболовные крючки разной величины в коробочке из-под монпансье; большой кусок застывшего олова; длинный коричневый камушек, именуемый чёртов палец, найденный возле озера; маленький стеклянный флакончик; четыре медные пуговицы; перочинный ножик; моток верёвки; бубенчик, из тех, что вешают коровам на шею; недоеденный пряник, засохший и очерствевший и многое другое.