- И все же мне не ясно, чего же ты ожидал.

   - Это нелегко передать словами. Ты можешь высмеять меня, или даже заподозрить в мании величия, и все потому, что мои юные чувства трудно выразить адекватно. Кто-то из великих сказал: мысль высказанная есть ложь. Как верно сказано! Чего я ждал? К чему готовил себя? Только не к кропотливой бумажной работе. Сейчас-то мне наверняка многие завидуют - ясно почему. В мои-то годы получить назначение на такую должность, ну это весьма приятно и лестно, не спорю. Но настоящей власти у меня на самом деле не так уж много, и уж во всяком случае совершенно недостаточно для того, чтобы говорить вслух о том, о чем принято умалчивать, - знаешь, сколько надо мной людей. Да и рядышком хватает. Хожу все время с оглядкой, боюсь оступиться, осторожничаю, превратился в паркетного администратора. Ну это от долгой работы в МИД-е. Из меня сделали дипломата. Или я сам его из себя сделал, вылепил собственноручно. Иногда думаю, что не следовало бросать науку... Позволь предложить тост. Пью за тебя, за твое здоровье, за то, чтобы все было хорошо. До сих пор не верится, что мы с тобой в ресторане, один на один... Гм, чего же я хотел? Славы, славы с большой буквы. Чтоб море людей, и все меня слушают, а потом шумят, спорят и расходятся по домам, а мои слова не дают им покоя Чтоб обрывали телефон и закидывали письмами. Я честолюбивым был тогда, дико честолюбивым, до неприличия, до тшеславия. Если б мог тогда предвидеть, что дослужусь до большого начальника, и это мой потолок, то удавился бы. Но успокоили, рано успокоили. Не надо было меня сюда, в Москву, перетаскивать. Вообще ничего не надо было мне давать, может тогда и совершил бы я в жизни что-то путное. Написал бы хорошую книгу, сохранил бы моральный авторитет - тот, которым обладал еще в горсовете, ну да ты об этом, наверное, и не слышала, украл бы тебя у мужа, пустился бы в кругосветное плавание на ялике или в путешествие на воздушном шаре. Во всяком случае, то была бы настоящая жизнь.

   - А твоя, значит, ненастоящая?

   - Моя жизнь - призрак. Но я это не от жалости к себе. Или к тебе... Ох, как она глядится со стороны! Кем я только не перебывал. Заместителем министра, потом первым заместителем, с прошлого года меня сделали вице-премьером и, вдобавок, кандидатом в Политбюро. Но это потолок. Я уже пустой, из меня весь воздух... Ни сил, ни воли. У меня узкая специальность - внешняя политика. Я типичный советник очень высокого ранга. А со стороны это выглядит великолепно - всякие там загранкомандировки на государственных харчах, рауты с вареными президентами на закуску, переговоры, визиты, приемы, взвешенные на аптекарских весах остроты. Поверь, это утомляет. Работа хорошо вышколенных чиновников, и только. А я... Море людей! Позволь, я подолью тебе шампанского. И вообще, за то, что мы здесь, за твое счастье.

   - Спасибо. Значит, ты думаешь, что оставшись в Тбилиси написал бы хорошую книгу, или...

   - Написал бы. Во всяком случае, постарался бы написать. У меня даже задумка была такая. И знаешь, кто меня предостерег? Писатель! Ты не знала, что мы были знакомы? Антон не рассказывал?

   - Впервые об этом слышу.

   - О, в последний год его жизни мы были накоротке. И часто разговаривали. Как-то раз будучи у него в гостях, - вечер, помню, стоял туманный и мрачный, -я заикнулся на эту тему. Так, вскользь, мол, к перу иногда тянет, но он понял. Он вообще был очень замечательный человек, ему не надо было долго объяснять... И знаешь, что он мне сказал?

   - Понятия не имею. Откуда? А ты-то совсем не ешь.

   - Ничего, успею. А он мне сказал так: "Нету на свете более дьявольского и неблагодарного труда, чем писательский труд. Во-первых, никогда не уверен в том, что ты родил: произведение искусства или муть черную. Ну ладно, написал. Поставил последнюю точку. Перечитал заново. Отредактировал. Откорректировал. Провел сквозь самоцензуру. Год, а то и два, позади. А во-вторых, представь, что весь мир состоит из сплошных врагов".

   - Из сплошных врагов? Так и сказал?

   - Так и срубил. И еще сказал, я чуть-ли не наизусть помню, видишь ли, память у меня профессиональная: "И ты отдаешь свое детище, в котором ты и сам-то не уверен, на растерзание своим врагам. А те раздевают твое дитя, твое слабое, неокрепшее дитя, на морозе. С таким удовольствием разворачивают пеленки, благо сами бы умели рожать. И друзья - враги, и родные - враги, а редактора и всякие там из Главлита - волчья стая. Одним одно не нравится, другим - другое, третьи - вообще обкорнать все норовят, дай им только волю. И друзья твои на тебя косо посматривают: в персонаже-то каждый себя узнает, потому что узнать хочет, а персонажей этих - раз-два и обчелся. Вот и доказывай потом: милые мои, родимые, вы не имеете к дурным качествам такого-то героя ни малейшего отношения, совпадение это случайное, кажущееся - не поверят! Хоть умри - не поверят! Да и сам-то ты себе не до конца веришь. Потом, еще через годик-другой, книга на конец появляется на прилавках, иногда ее даже охотно покупают. Но ты ее перечитываешь и понимаешь: главного ты в ней так и не сказал, и, вдобавок, очень трудно понять, зачем ты ее вообще написал. Три-четыре года жизни - коту под хвост. И это - в лучшем случае. Нет, я никому из своих друзей писать не советовал бы".

   - И ты думаешь, все это он говорил всерьез?

   - Н-не уверен. Тогда был уверен, а теперь не очень. Видишь ли, Писатель строил обширные планы на будущее, и кое-какая роль в них отводилась мне. Если хочешь знать, без Писателя я бы ничего не достиг. Но об этом очень мало кому известно.

   - Вот как? Ты меня и вправду заинтриговал. Иноересно, чем это ты ему так приглянулся? Ведь ты, кажется, был очень далек от мира искусства. А стихов даже мне не писал.

   - Еще как далек. Но дело в том, что в конце жизни Писатель отошел от него еще дальше, чем я. Его занимали совсем иные мысли. Как раз те, что терзали меня в юности куда сильнее, чем сегодня, и, наверное, совсем не будут тревожить меня в его возрасте, если мне бужет суждено... Как принести своей родине наибольшую возможную пользу? В чем смысл жизни? Чем отличаются люди от животных? Что сильнее: жизнь или смерть? Добро или зло? Как обмануть время? - и все в таком же духе. Он пришел к заключению, что Грузии не хватает деятеля, общественного деятеля по типу Ильи Чавчавадзе и, не смейся только, попытался определить на эту роль меня. Вот об этом-то никто до сих пор не знает. Знали мы двое, и вот ты сейчас - третья. Ну и оказалось, что попытка эта - с негодными средствами.

   - А почему именно тебя?

   - Он был в жестоком цейтноте и понимал это. Жить ему оставалось недолго, а своим детям и внукам он уже не доверял. Ну не верилось ему, что кто-нибудь из его прямых наследников способен выхватить, так сказать, знамя из его слабеющих рук. Поэтому он спешил. И тут ему - к счастью ли, к несчастью ли, - подвернулся я. Но к счастью для меня - так мне долго казалось. Почему он остановил выбор на мне? Во-первых, я был молод и, по мнению Писателя, еще неиспорчен; во-вторых, он опирался на кое-какую обнадеживавшую его информацию; и в третьих, надо признать, я неплохо ему подыгрывал, что называется, втерся в доверие. Писатель был могущественным человеком, он сделал меня депутатом Верховного Совета Грузии, но, кажется, в глубине души он все-таки начал понимать, что его надеждам не суждено сбыться. Вскоре он скончался при обстоятельствах о которых не хочется вспоминать, но его вмешательство породило инерцию, повлекшую меня наверх. Вот какое мощнейшее придал он мне ускорение... А вот и наша стерлядь!

   - Уй, как вкусно! А ты взаправду мог бы украсть меня у мужа?

   - Если б ты знала, как часто мечтал я об этом. Но ведь мечтать и мочь - разные вещи, не так ли? И все же: до переезда сюда, наверно, смог бы, но это зависело бы и от тебя. Таким как я, нужен вещий знак.

   - Ну так тоже нельзя. Почем тебе знать, может я и подала бы его тебе.

   - Хитросплетения слов. Скажи-ка мне лучше, счастлива ли ты?