«Управляющему Зеленым сектором Центра имени Джорджа Сороса Грэгу Андерсону.

Уважаемый сэр!

По просьбе одного незаинтересованного лица сообщаем, что убийство вашей служащей, Мадины Дельмухаметовой, было спланировано и осуществлено…»

Закончив писать, я отправил послание таким хитрым путем, что никто не смог бы определить отправителя. Затем стер в своем компьютере все следы этого письма и его отправки, встал из-за стола, подошел к окну, побродил по комнате, пальцем нарисовал чертика на пыльной крышке планшетного сканера и свалился на раздвинутый диван, сцепив кисти рук за головой.

Все это, конечно, очень хорошо и даже замечательно, но нужно что-то решать и что-то предпринимать. Уставившись неподвижным взглядом в потолок, я долго лежал не шевелясь, равнодушно перебирая в памяти обрывки воспоминаний. Характерный, всегда почему-то отдающий табаком и мылом, запах полицейского управления… Загорелые ноги какой-то доступной девушки с искусственного пляжа на Красном Море, и присохшие к ее коже прозрачные песчинки… Стремительное мелькание реклам за окном вагона монорельсовой дороги… Изъеденная столетиями поверхность серого камня верхней галереи Тауэра… Карлов мост в Праге… Неправдоподобные закаты над Баренцевым морем… Я очень жалел, что потерялись мои сетевые дневники, которые я всегда аккуратно вел. Закрывались сайты, забывались пароли, исчезали тексты, и многое изгладилось из памяти, остались только фрагменты.

Когда одеревенели закинутые за голову руки, я повернулся на бок, закрыл глаза и заснул.

Я открыл глаза в просторном, ярко освещенном помещении. Блестящие стены, одна слепящая лампа. Металлический стол. На столе — приспособления для рук, в котором пальцы зажимаются так, чтобы переламывать их по очереди и сразу в нескольких местах. Я знаю, что это устройство подготовлено для меня. Где-то в глубине себя я ощущаю, что со мной когда-то уже делали нечто подобное, может быть не с руками, а с чем-то иным. От самого ожидания боли все в животе сжимается, начинает тошнить и кружиться голова. Я знаю, что не смогу вытерпеть такую боль, которую способны организовать мне эти люди. Человек подле меня криво улыбается, берет мою руку и начинает прикреплять ее к пыточному механизму. Затем вторую. Я больше не могу, этого уже слишком много, это уже было, и еще одну пытку я не выдержу. Я все подпишу, что вам нужно, хорошо, я признаю все! Где-то там, в голове, внутренний голос шепчет «дурак, дурак, это же твой смертный приговор не надо, не надо»… Смертный? Пускай лучше так, только бы побыстрее все закончилось.

Я что-то подписываю, и меня уводят назад в камеру. Рядом со мной человек пять. Или больше. Они такие же, как я. Кто-то из них читает мне стихи — красивые, еще ненаписанные, похожие на Пастернака. Очень глубокие, и очень сильные. Заставляют плакать. Один человек рассказывает, что сделали с его братом. Они отрезали ему гениталии, вырвали ногти, зубы, но оставили нервы, чтобы пропускать электричество, бормашиной сверлили кости. Но кто-то чего-то не так просчитал, брат скончался от болевого шока. Но это редкость — вообще-то ребята знают свое дело.

В моей руке оказывается оружие. Совершенно случайно. У меня и еще у одного. Охранник вырублен, возможно, даже убит. Мы можем сбежать: неужели у этого ада есть дверь наружу? Темные коридоры, крики… нет, не туда, боль, выстрел, темные коридоры… страшно! Человек рядом со мной падает замертво, а я, кажется, подвернул ногу. Очень больно, хотя это мелочь — теперь-то я уж знаю. Двум смертям не бывать. Если люди узнают об этом, сразу все изменится, и они должны узнать. Обязательно. Дверь, улица. Нас шестеро, у двоих оружие. У остальных вроде ничего. Мы бежим. В переулок, дальше. Три часа утра, только начинается рассвет. Вокруг нет никого. Вроде бы оторвались. Нет! Видим одного из них — это тот самый, кто стоял тогда, рядом, в комнате со столом и яркой лампой. Он идет в нашу сторону. Но такого он явно не ждал: мы обступаем его со всех сторон. Выстрел в руку. За боль. Еще один. Его рука — кровавое месиво. За подлость. По коленным чашечкам. Я стреляю снова. По другой руке. Eго ладони — бесформенное, кровавое месиво. Он кричит. Падает на колени. Я стреляю между ног. За чужие смерти по его вине. Наступаю ногой ему на горло. Наконец — в голову. Странно, он уже после выстрела умудряется что-то сказать. Он шепчет — «Теперь ты — как я».

Расправа была справедливой. Те, кто рядом со мной — ликуют, а я весь в крови. Я роняю пистолет. Сам падаю на колени. Я такой же, как и он! Я начинаю молиться, выкрикивать неизвестную молитву, хотя никогда ни в кого не верил. Ни в Бога, ни в Дьявола. Начинаю кататься по земле, биться кулаками, вымаливая у кого-то прощение. Поздно. Люди — те, что бежали со мной — удивленно смотрят и молчат. Я — палач. Я такой же. Я — месть. Я такой же. Я убил человека. Он испытывал ту же боль. Я пытал человека. Я виноват. Я такой же, я такой же, я такой же… Я такой же, как он.

27

Я проснулся на следующее утро в состоянии тихой истерики. Ощущение полной разбитости после этого кошмара прошло лишь к полудню, и только потом я почувствовал прежнюю ясность и логичность мыслей.

Около пяти часов неторопливо умылся, выпил для поднятия тонуса легкого энергентика и отправился обедать. Погода стояла на редкость славная — прохладная и хмурая. После недавней тропической жары видеть серенькое небо особенно приятно.

С удовольствием вдыхая уже пахнущий дождем не по-московски свежий летний воздух, я пешком проделал свой обычный путь — в сторону Тверской и до Манежной площади. Эта центральная часть города всегда привлекала меня своим неуловимым очарованием. Трудно даже определить, что именно придавало ей такой неожиданный оттенок: то ли солидная и сдержанная архитектура; то ли выставленные прямо на тротуар круглые пластиковые столики, укрытые от солнца парусиновыми тентами и густой зеленью искусственных деревьев; то ли, наконец, замыкающая перспективу Спасская башня…

Я практически не торопился — обедать шел скорее по обязанности, есть мне совсем не хотелось. Мне нужно было поразмыслить и подумать не торопясь. Без спешки. Держа руки в карманах, я медленно брел по тротуару, отличаясь от окружающих ленивой походкой, растрепанными волосами и небрежностью в одежде: черная «спортивная» рубашка без пуговиц завязанная на животе узлом и расстегнутая джинсовая куртка. Внешний вид резко выделяли меня из толпы городских служащих, по обыкновению аккуратно причесанных, с безукоризненными галстуками и белоснежными рубашками.

Витрины кожаных изделий магазина «БДСМ» почему-то неизменно вызывали воспоминания о старом и толстом извращенце Брэде Ольсене. Я выругался сквозь зубы, привычно, беззлобно и равнодушно. У окон полуподвального бара «Яма» несли свою обычную вахту жадные до бесплатного секса ребятишки, с восторгом заглядывая в освещенную холодным светом преисподнюю, откуда доносился тяжкий гул модной музыки, свист и редкие взвизги. Я остановился, чтобы проверить смартфон — ненавижу это делать на ходу. Меня миновала высокая, хорошо сложенная брюнетка. Гордо подняв голову и покачивая затянутыми в сетчатые полупрозрачные штаны бедрами, она спустилась по лесенке внутрь бара.

Что-то изменилось у меня в сознании. Я по-прежнему люблю говорить и говорю много. Но последнее время мне все больше хочется молчать. Я знаю, что любая идея, выраженная через слова, становится своей противоположностью. Добро — злом. Правда — ложью. Мудрость — глупостью. Передать словами можно только информацию, но не мудрость.

Поглядывая по сторонам, иногда задерживаясь перед витринами, я добрел до гибельного для неорганизованных пешеходов места — перекрестка Тверской с Газетным переулком — и, выждав момент, ухитрился в две перебежки достичь противоположного тротуара.

От такой прогулки по свежему воздуху у меня возник аппетит. Я взглянул на уличные часы и решил, что еще успею купить и почитать за обедом последние журналы. В книжном, как всегда, я застрял надолго, а когда, наконец, вышел, держа под мышкой пачку журналов и бесплатных газет, на асфальт уже высыпали темные крапины крупных дождевых капель. Я едва успел пройти двадцать шагов и поравняться с витриной зоомагазина, как дождь, собиравшийся с самого утра, вдруг разразился настоящей грозой. Совсем потемнело. Асфальт превратился в рябое от брызг зеркало, побежали застигнутые врасплох пешеходы, прикрывая головы пакетами, кейсами и сумками. Едва успел засунуть свои покупки в кейс.