По рядам пробежал слух, что спонсоры приехали и находятся в лагерной администрации, вроде как отдыхают. Кое-кто из детей ушёл к своим корпусам качаться на качелях, ряды поредели. Тут в конце аллеи появляется торжественная процессия: администрация лагеря и администрация предприятия. Мы, воспитатели, быстренько собираем своих разбежавшихся воспитанников, кое-как строим их, и линейка начинается. Слово для приветствия берёт директор лагеря. Начинается речь с поздравлений, далее следует длинный благодарственный список того, чем помогли спонсоры в этом году. Поток елея льётся на дородных дядек, чьи круглые животы едва умещаются в дорогих рубашках от «Армани». Дядькам и их животам очень жарко, и им явно хочется, чтобы всё поскорее закончилось и они смогли бы отправиться в здание администрации, где уже накрыты столы с деликатесами.

После приветственных речей следует театрализованное представление, напоминающее третьесортный детсадовский новогодний утренник. Ребята старших отрядов откровенно скучают. Не надо быть хорошим педагогом, чтобы понять, что нельзя предлагать одни и те же мероприятия малышам 6–7 лет и шестнадцатилетним подросткам. Но замдиректора по организационно-методической работе и работе с вожатыми Владимир Андреевич сияет: он уверен, что именно это и надо детям. Разубеждать его бесполезно, да никто и не станет.

Я помню его юношей в этом же лагере много лет назад, тогда он сам был вожатым. Теперь это очень полный мужчина с обилием побрякушек на шее и запястьях и изящным китайским веером, которым он беспрестанно обмахивается.

Накануне я увидела Владимира Андреевича в футболке с надписью, рекламирующей самую известную российскую политическую партию. Это означает, что всё в порядке, он держит нос по ветру, он, что называется, в струе. Этот хитрый демагог и карьерист отлично владеет речью, умеет ладить с руководством предприятия и, судя по всему, выжимает для себя из этого расположения максимальную выгоду.

Его рабочие апартаменты находятся в лагерном клубе. Поселился он здесь с размахом, оскорбительным для всех остальных работников, живущих в совершенно аскетических условиях. Двуспальная кровать, телевизор, ковры, обогреватель (в корпусах дети и воспитатели в прохладную погоду спят под двумя одеялами и одетые). На длинной полке – иконостас из бесчисленных благодарственных писем, грамот и дипломов в дорогих рамках. Он как драгоценный бриллиант в оправе из серых трудяг.

Владимир Андреевич привык работать ночью и позволяет себе запросто, грубо нарушая закон, лишать права на отдых вожатых, которые зачастую вынуждены сидеть с ним до утра, готовя очередное грандиозное лагерное мероприятие, а утром идти в отряд абсолютно разбитыми. Владимир же Андреевич, с сознанием исполненного долга, спит до обеда. Вечером этот талантливый шоумен наденет безукоризненного кроя чёрный костюм, который отлично скрывает его непомерную полноту, и томным голосом пожалуется: «Ах, у нас такие некрасивые портьеры на сцене, я даже был вынужден надеть рубашку и галстук фисташкового цвета, чтобы скрасить эту неприглядную картину».

«У вас дети не должны находиться в корпусах, лежать на кроватях, детей надо занимать!» – шумит на планёрке заместитель начальника лагеря по организационно-методической работе. Современные подростки – рабы сотовых телефонов. Это средство связи, на мой взгляд, полностью изменило, деформировало психику, превратило детей в зомби. Подросток может часами лежать на кровати в палате, тыча пальцами в кнопки и игнорируя окружающую действительность. Если в руках нет сотового телефона, жизнь теряет для него всякий смысл.

Сказать, что работать в лагере с нынешними подростками трудно, – значит ничего не сказать. Если бы родители тихонько встали у двери палаты после отбоя и послушали, что и как говорят их чада, то, гарантирую, для многих это был бы настоящий шок. Нецензурная брань – единственный способ выражения всего спектра и положительных, и отрицательных эмоций, причём как мальчиков, так и девочек.

Иду в столовую, встречаю Владимира Андреевича, жалуюсь на царящий в отряде мат. «Ну что вы, Светлана Викторовна, удивляетесь, это же в основном дети рабочих, какое там воспитание!» – ответствует он. Я чувствую, как во мне закипает раздражение, я категорически не согласна с таким утверждением, потому что гораздо меньше хлопот доставляют как раз дети из простых семей. А вот благополучные… Её зовут Ира. Девочка из обеспеченной семьи, начисто лишённая каких бы то ни было манер и понятий. Её папа точно сошёл с экрана голливудского блокбастера – этакий Микки Рурк якутского разлива на дорогом «Харлее». Ира – папина дочка. «Мы с ним слушаем только группу «Рамштайн», – заявляет она. Металлический рок – её стихия, больше она ничего не хочет ни видеть, ни слышать, ни знать. Капризная, неуправляемая истеричка, умеющая быть лицемерной подлизой, если ей это надо. «Светлана Викторовна, – скромно потупив свои нахальные глазки, просит она, – вы, пожалуйста, не говорите папе, что я не очень хорошо себя вела». Даже если я и скажу папе, вряд ли он меня услышит. В его серых, как и у дочери, глазах только металлический блеск, высокомерие, холод и пустота.

А НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА

Почему же люди идут работать летом воспитателями? Причин две: во-первых, учителям и воспитателям детских садов (а именно они составляют абсолютное большинство педагогического состава лагерей) некуда девать собственных детей (мама работает воспитателем, ребёнок при ней или в другом отряде, но всё равно под контролем). Во-вторых, о достойном летнем отдыхе где-то на хорошем курорте даже речь не идёт. Вот и все стимулы.

Много лет назад мне довелось быть переводчиком и администратором гостиницы, в которой жили канадцы, строившие микрорайон Борисовка. Среди строителей был один, звали его Брэд. Он был то ли кровельщиком, то ли сантехником, я уж и не помню. Этот Брэд был в разводе с женой и, несмотря на то что платил весьма солидные алименты на двух несовершеннолетних детей, на протяжении многих лет летал на Рождество в Париж. Такая вот милая слабость, которую мог себе позволить обычный рабочий. Вы много знаете наших сантехников, которые ежегодно отмечают, к примеру, Новый год в Париже? А учителей? А воспитателей?

В лагерях за круглосуточную, безумно напряжённую и ответственную работу тоже платят гроши. И сложно себе представить труд, который бы так беспощадно эксплуатировался на дармовщину, как труд воспитателя. Интересно, есть ли какая-то специальная инструкция, в которой прописано, что воспитатель должен убирать в палатах, стирать бельё (у многих детей младших отрядов энурез), трижды в день вместе со старшими детьми накрывать в столовой столы для своего отряда и для младших, таскать неподъёмные вёдра с компотом и кастрюли с горячим супом? Воспитатели вынуждены быть казначеями, нести ответственность за деньги детей, которые дают им родители для разных нужд, хранить телефоны и фотоаппараты. Если вдруг денег почему-то не хватило, воспитатель вынужден эту недостачу покрывать, как вышло у меня. Естественно, сейфов в корпусах нет, всё это надо каждый раз либо нести в администрацию, либо лихорадочно думать, под какой матрас засунуть, чтобы не стащили.

Вся эта попутная работа, как считает лагерная администрация, должна выполняться воспитателем совершенно бесплатно, как нечто само собой разумеющееся, потому что так было всегда, со времён Макаренко. Единственная деталь: когда великий педагог Макаренко создавал свои колонии для беспризорников, в стране были разруха, голод и нищета. Но почему и сейчас воспитателей загружают отнимающей силы и здоровье дармовой работой? Нагрузить бесплатной работой норовят, между прочим, и старших детей. Да, наверное, следует оставить дежурство по палатам, но драить коридоры, убирать территорию лагеря и уж тем более мыть места общего пользования – умывальники – должны всё-таки штатные уборщики. Пытаюсь выпросить несколько пар резиновых перчаток у завхоза, а она в ответ бурчит: «Ещё чего! Я всю жизнь мою голыми руками, вот и вы с детьми мойте».