Не нужно только забывать, что господствующая теория, со своей стороны, в значительной степени способствовала развитию в среде землевладельцев неправильного взгляда на этот вопрос. Смит и Сэй позаботились, с одной стороны, представить эгоистичным стремление фабрикантов к установлению протекционных мер, с другой стороны — превознести благородство и бескорыстие землевладельцев, которые далеки были от того, чтобы требовать таких же мер в свою пользу. Подумаешь, что внимание землевладельцев было, таким образом, направлено к этой добродетели бескорыстия, которое ставили им в такую заслугу, и что они были побуждены отказаться от этого бескорыстия.

Так, в большинстве значительнейших мануфактурных стран они не менее фабрикантов в последнее время просили и достигали применения протекционных мер, хотя (как мы это уже указывали прежде) и с огромным для себя вредом. Прежде, когда землевладельцы приносили жертвы для насаждения в стране фабрично-заводской промышленности, они поступали так же, как поступает земледелец в пустынной местности, жертвуя своими средствами для устройства поблизости мельницы или кузницы. Если тем не менее ныне землевладельцы требуют покровительства для земледелия, то это похоже на то, как если бы земледелец, о котором мы сейчас упоминали, помогавший построить мельницу, стал просить мельника помочь ему в обработке его поля. Бесспорно, такая просьба не имела бы смысла. Земледелие может процветать, рента и ценность земли увеличиваться лишь пропорционально преуспеянию фабрично-заводской промышленности и торговли, а мануфактуры не могут процветать там, где затруднен привоз сырья и пищевых продуктов. Это везде прекрасно понимали фабриканты и заводчики. Если, однако, землевладельцы в большинстве значительных государств достигли осуществления протекционных мер, то это зависело от двух причин. В государствах с представительным образом правления, где влияние землевладельцев на законодательство является преобладающим, фабриканты не решались противиться их безумным требованиям из опасения, что землевладельцы встанут на сторону принципа свободы торговли; и поэтому они предпочли войти с земледельцами в компромисс.

Затем, школа внушает землевладельцам, что так же бессмысленно было бы искусственно насаждать фабрично-заводскую промышленность, как было бы бессмысленно в холодном климате заниматься виноделием в теплицах; что фабрично-заводская промышленность возникает сама по себе естественным путем, что земледелие дает гораздо более возможности, чем фабрично-заводская промышленность, увеличить капитал; что национальный капитал не может быть увеличен искусственными мерами, что законодательство и государственные мероприятия могут дать фабрично-заводской промышленности только такое направление, которое будет менее благоприятно для увеличения богатства. Наконец, так как нельзя было обойти молчанием влияние фабрично-заводской промышленности на земледелие, то школа пыталась представить это влияние насколько возможно незначительным и неопределенным.

Нет сомнения, замечала школа, что фабрично-заводская промышленность влияет на земледелие, и все, что вредно ей, вредно также и земледелию; следовательно, она влияет на увеличение земельной ренты, но лишь косвенно. Непосредственно на ренту оказывают влияние: увеличение населения и количества скота, сельскохозяйственные улучшения, усовершенствование путей сообщения и т. д. Это различие между прямым и косвенным влиянием напоминает собой другие случаи, где школа делает подобное же различие, как, например, по поводу умственной производительности, и здесь уместно будет привести сравнение, которым мы уже пользовались; здесь дело обстоит так же, как и с древесным плодом, который, по мнению школы, не является непосредственным произведением, раз он растет на стебле, который является плодом ветви, ветвь — плодом ствола, а ствол — плодом корня, который и будет уже непосредственным плодом почвы. Разве не было бы софизмом признать, что население, скотоводство, пути сообщения и т. д. являются прямыми причинами повышения ренты, а фабрично-заводскую промышленность — косвенной причиной, когда достаточно взглянуть на промышленную страну, чтобы убедиться, что сама фабрично-заводская промышленность является главнейшей причиной увеличения населения, количества скота, путей сообщения и т. д.? Логично ли и последовательно ли приравнивать следствия к их причинам, т. е. к фабрично-заводской промышленности, даже выставлять первое главной причиной, а фабрично-заводскую промышленность причиной косвенной и подчиненной, как бы нечто добавочное? Что же могло привести такой проницательный ум, каким был Адам Смит, к таким превратным суждениям, идущим вразрез с сущностью вещей, как не желание оставить в тени фабрично-заводскую промышленность и ее влияние на благосостояние и могущество нации вообще и на увеличение ренты и земельной ценности в частности? И для чего иначе было бы нужно все это, если не для того, чтобы избежать объяснений, которые громко говорили бы в пользу протекционной системы?

Вообще, школа со времени Адама Смита была несчастлива в своих изысканиях по вопросу о сущности ренты. Рикардо, а после него Милль, Мак-Куллох и другие держатся того мнения, что рента служит выражением естественной плодородности земельных участков. Первый на этой идее построил целую систему. Если бы он побывал в Канаде, то он в каждой долине, на каждом холме мог бы произвести наблюдения, которые убедили бы его, что его теория построена на песке. Но так как он имел перед глазами только Англию, то и впал в ошибку, думая, что английские поля и луга, дающие в настоящее время такую прекрасную арендную плату вследствие, по-видимому, естественной плодородности, были во все времена теми же самыми полями и лугами. Первоначальное естественное плодородие земельных пространств на самом деле настолько незначительно и дает пользующемуся ими так мало избытка в продуктах, что земельная рента едва ли даже заслуживает названия таковой. В своем первобытном состоянии целая Канада, населенная исключительно звероловами, с трудом могла бы обеспечить от продажи мяса и кож доход, достаточный для уплаты жалованья одного лишь профессора политической экономии в Оксфорде. Естественная производительная способность почвы на острове Мальте заключается в камнях, которые едва ли могли бы обеспечить ренту. Если проследить движение целой нации по пути цивилизации и ее переход из охотничьего состояния в пастушеское, из этого последнего — в земледельческое и т. д., то легко, напротив, можно будет убедиться, что везде рента первоначально не имела никакого значения и что она возрастала всюду вместе с успехами культуры, увеличением населения и развитием умственных и материальных капиталов. Если сравнить чисто земледельческую нацию с нацией земледельческо-мануфактурно-коммерческой, то окажется, что в последней живет арендной платой в двадцать раз больше людей, чем в первой. По статистике Великобритании Маршаля, в Англии и Шотландии, например, в 1831 году было населения 16 537 398 человек, из которых 1 116 398 жили рентой. В Польше на таком же точно пространстве земли едва ли можно найти двадцатую часть этого числа. Переходя к частностям и исследуя причины, которыми обусловливается рента каждого отдельного земельного участка, мы заметим, что она является результатом способности к производству, которая обусловливается не естественными причинами, а создана трудом и умственными и материальными капиталами, прямо или косвенно затраченными на нее, и вообще социальным прогрессом общества. Правда, мы видим, что и те земли, которых не касалась рука человеческая, дают ренту, таковы, например, каменоломни, песчаники, пастбища; но эта рента не более как следствие усиления окружающей их культуры, капитала и населения. С другой стороны, мы видим, что самую большую ренту дают те земли, естественная производительность которых сведена к нулю и вся польза которых заключается лишь в том, что люди на них едят, пьют, сидят, спят или ходят, работают или веселятся, учат или учатся, словом, земли, находящиеся под постройками.