Мы приехали на станцию, когда начало уже светать, и были счастливы, что могли отдохнуть и уснуть.

Не помню сколько станций надо было проехать до поворота на Барнаул. И местность, и способы езды здесь уже другие. Лошадей запрягают не в ряд, а гусем, т.е. одна лошадь впереди другой, ямщик на козлах, а на третьей лошади форейтор. Любопытно, что передние лошади иногда сворачивают как им вздумается и тогда приходится направлять их на дорогу. Лошади замечательно послушны. На одной станции говорят мне, что будут нырочки, по нашему ухабы. Эти нырочки до сей минуты не могу забыть. Они были таковы, что возок то нырнет совершенно в яму, так что его даже не видно, то опять вынырнет и снова исчезнет. Благодатная страна. Дичи несметное множество; куропатки летали у ног лошадей, а по сторонам дороги на елках я заметила массу тетеревей, которых можно было считать не сотнями, а тысячами.

Мы въехали в Барнаул, когда уже темнело. Гостиниц здесь нет и проезжающие должны останавливаться в меблированных комнатах, устроенных более домашним образом, нежели обыкновенные гостиницы.

Попав в теплую комнату после такой мучительной дороги, всего более желательно было добраться скорее до постели и уснуть. И что же? Только что думала я успокоиться, вдруг слышу такой страшный гул, что, казалось, целый город готов был провалиться. Стоявшие на столе стакан и свеча закачались. Вскакиваю в испуге, бегу из комнаты, хочу спросить, что это такое! Везде все заперто, темнота, все спят. Испуг мой был так велик, что я просидела до самого утра, не ложась спать, ожидая, что повторится то же самое. Утром, когда все встали, я спросила, что случилось? мне объяснили, что было землетрясение, но для местных жителей это было обыкновенное явление, и они остались совершенно спокойны.

На другой же день поехала я с визитами. Конечно, прежде всего к главному начальнику города, который предложил мне помещение у себя; но я, поблагодарив, отказалась, на том основании, что все костюмы и вещи мои были уже разложены и складывать все это — ужасная возня. Концерт устроился очень скоро. Замечателен был выезд мой на первую репетицию. Мороз дошел до 40°. Выхожу, чтобы ехать и чувствую, что от холода не могу дохнуть. Но Барнаульское общество было так предупредительно, что, предвидя не привычку мою к таким морозам, приготовило для меня у подъезда четыре кареты, так что мне оставалось только выбрать. Кроме того, возвратившись с репетиции, я не узнала своей гостиной. Вместо простых стульев нашла я роскошную бархатную мебель, все комнаты установлены были цветами, великолепный ковер, прелестный чайный сервиз. Неожиданность такой любезности, такого внимания, поразили меня в высшей степени.

Концерты со сценами приводили публику в восторг и все наперерыв приглашали меня на вечера и обеды. Доходило до того, что я принуждена была в одном семействе завтракать, а в двух других обедать, в 12 часов, в 3 и в 6, и непременно должна была везде успевать, иначе могла оскорбить ту, или другую семью.

В таком маленьком местечке, как Барнаул, удалось мне дать шесть концертов.

Перед отъездом устроен был в честь меня главным инженером большой прощальный вечер. Вернувшись с вечера, я уложилась и в 6 часов утра покинула Барнаул, направляясь в Томск. Морозы в эти дни были страшные и доходили до 45°.

Я приехала в Томск в первый день Рождества и на следующий день сделала визиты. Меня всюду принимали с необычайным, чисто сибирским, радушием. На концертах восторг публики был неописанный. В одном из них присутствовало несколько человек китайцев, которые по своему отдавали мне честь. Когда мне аплодировали и я кланялась, они вставали со своих мест и также кланялись. Мне пришлось дать в Томске одиннадцать концертов со сценами, частью в театре, причем я получила много разных подарков и, между прочим, от г.Цибульского слиток золота. В Томске я пробыла недели три, и, после самых искренних проводов, направила путь свой далее.

Приехав в Красноярск, я, конечно, прежде всего познакомилась со всеми властями города и с семьею богача П.И. Кузнецова, была обласкана им и получила от него роскошный подарок — несколько десятков превосходных черных соболей, поднесенных мне оригинальным образом: когда меня пригласили обедать и я пришла к столу, щи уже были налиты, а моя тарелка обложена кругом соболями, для того, сказал мне хозяин, чтобы щи не простыли. Здесь я дала всего шесть концертов со сценами, так как город Красноярск небольшой; но прием, оказанный мне в нем, был таков, что останется навсегда в моей памяти. Когда я уезжала, то все старались чем-нибудь выразить мне свое радушие и расположение, почти каждый снабдил меня на дорогу — кто пельменями, кто индейками, кто необыкновенно вкусными пирожками и булочками, и, наконец, одна купчиха прислала мне, чтобы закутать потеплее ноги, целый соболий мех.

Февраль месяц подходил уже к концу; но морозы все еще продолжались. Приехав в Иркутск, я тотчас же переоделась и поехала к генерал-губернатору Восточной Сибири барону Фридериксу с письмами, которые имела из Петербурга от очень важных лиц. Генерал-губернатор очень ласково принял меня, как уже известную ему по Петербургу артистку, и по письмам, которые я передала ему. Он спросил меня, где я желаю начать свои концерты, в собрании, или в театре. Я выразила желание дать первый концерт в собрании. Тогда он сказал мне, что сам заедет в собрание и посмотрит как и что надо будет сделать. В условленный час я приехала и барон был настолько любезен, что сам размерял, сколько станет стульев в первом ряду и т.д. Когда сосчитали сумму сбора, который мог дать первый концерт, в три тысячи рублей, барон Фридерикс обращается ко мне и спрашивает: довольно ли? я заметила, что нахожу цены слишком дорогими. Тогда он спросил полициймейстера, будет ли полно? Тот ответил, что в этом нет сомнения, что желание публики посетить концерт так велико, что будь места вдвое дороже и то собрание было бы полно. Ответ его оправдался. Когда открыли кассу в 9-ть часов, то к 11-ти уже не осталось ни одного билета.

Генерал-губернатор советовал мне сойтись с театром, так как наступила масленица и я, взяв театр по 400 рублей за спектакль, в течение недели могла иметь 3,200 рублей. Так я и сделала. Кроме того, мне было предоставлено право давать концерты в театре в течение всего поста.

Но тут меня постигло несчастие: перед последним спектаклем, когда ставили «Русскую Свадьбу», я почувствовала простуду. Исполняла я роль боярина Хрущева. Хочу взять ноту и не могу, — голос пропал совершенно. Я получила страшный бронхит и, вместо того, чтобы в течение всего великого поста давать концерты, прохворала вплоть до мая месяца. Все лучшие иркутские доктора терялись и думали, что я должна погибнуть. Я была в большой опасности и вся интеллигенция Иркутска была озабочена тем, чтобы спасти меня во чтобы то ни стало. Говорили: «Сохрани Бог, если она здесь умрет, первый раз такая артистка заехала в Сибирь, и будет настоящим пятном для сибиряков, если мы не спасем ее». Действительно, заботы обо мне и уход были таковы, что, может быть, благодаря именно этому я осталась жива; в то же время еще две барыни захворали бронхитом и обе умерли. Ко мне приглашали телеграммами из других городов врачей, которые почему-нибудь считались особенно хорошими. Так дотянули меня до мая. Мне ужасно хотелось перед отъездом дать прощальный концерт. Конечно, я была еще очень слаба, но концерт все-таки состоялся с участием любителей. Публика была так благосклонна, что осыпала меня подарками. Между прочими вещами, мне поднесли: браслет, брошь, соболей на шубу, серебряный чайный сервиз. Здесь я продала мой прелестный возок и приобрела тарантас. Доктора объявили, что после такого бронхита возможно ехать только за Байкал.

Кто бывал в Сибири, тот знает Байкал. Тамошние жители обижаются, когда его называют озером и сами зовут его морем. Оно имеет ту особенность, что во время бурь ни один пароход не может пристать к берегу и должен находиться в открытой воде, чтобы не быть разбитым. Озеро это можно назвать бездонным котлом, сколько раз ни пробовали измерять его глубину, в некоторых местах, но не могли достать дна; так по крайней мере говорят там. Бурность озера внушает такой суеверный страх в туземцах, что они называют его Святым морем и передают о нем множество разных легенд. Байкал отстоит от Иркутска в 60 верстах. Дорога к нему идет по берегу быстрой, необыкновенно красивой по чистоте воды и живописности берегов Ангаре. Она вытекает из озера, через пороги, за которыми открывается громадная масса вод озера. До станции Листвиничной на Байкале, где находится пристань, меня провожали в нескольких экипажах. Пароход отходил в 4 или 5 часов утра. Все общество дожидалось, когда я сяду на пароход, и оставалось на берегу, пока он не скрылся из виду, при чем мы взаимно разменивались приветствиями.