Про себя Крыня злорадно посмеивался с самого начала: побежали, как собачки за косточкой… А Гиря корчит из себя атамана… Крыня погладил автомат. Такая уверенная в себе, надежная машинка. Он отставил автомат на вытянутые руки, полюбовался. Точно, как живое существо, даже лицо есть. И взгляд – холодный, пристальный, безжалостный, как у змеи. Эх, раньше бы ему такую штучку!

Всю жизнь Крыня стремился быть первым, чтобы его боялись. И его боялись! Но не долго. Всегда, когда он начинал уверяться в своей значительности, вдруг кто-нибудь являлся, откуда ни возьмись, и все разрушал. В школе его не очень-то боялись; был он несильным, хоть и отличался недетской злобой. Всячески мордовал слабых, но сильные время от времени поддавали ему. Его всерьез стали бояться, когда он сделал себе настоящую финку, правда, выточил лезвие из кухонного ножа, а рукоятку набрал из зубных щеток. Даже старшеклассники старались не задевать его. Зато он наслаждался атмосферой страха. Так было до весны, когда он заканчивал второй раз шестой класс. В классе появился коренастый крепкий парнишка. Перезнакомившись со всеми, всем пожав руки, он подошел к Крыне, посчитавшим ниже своего достоинства подниматься со своей любимой задней парты ради какого-то шкета. Протянув руку, парнишка представился. Чуть ухмыльнувшись, Крыня изо всех сил даванул ему ладонь. К его удивлению, ладонь у парнишки оказалась деревянной жесткости. Как ни в чем не бывало, Крыня отпустил его руку. Но надо было показать, кто в классе хозяин, и он лениво процедил:

– Ты вот что, шкет, дай-ка мне десятник, на пачку "Беломора" не хватает…

Шкет с готовностью полез в карман, выудил рубль, помахал им перед носом Крыни, сунул обратно, и с притворным сожалением развел руками:

– Извини, пожалуйста, мелочи нет. К тому же сегодня понедельник, а я подаю только по субботам…

Отовсюду послышались смешки. Крыня понял: надо спасать положение, и из потайного кармана вытащил финку. Но парнишка не стал дожидаться, пока Крыня решит, что делать дальше – так врезал по носу, что весь мир в глазах померк. Потекли слезы, мешаясь с кровью, а проклятый шкет еще принялся безжалостно выворачивать руку. Отобрав нож, повертел его в руках, презрительно бросил:

– Тю, жестянка…

И, уперев лезвие в парту, в два счета отломил его от рукоятки. Крыню после этого уже никто не боялся. А парнишка, оказалось, с семи лет занимался борьбой. На второй год Крыню больше не оставляли; то ли вышло какое распоряжение министерства, то ли еще что, но только кое-как вытянули ему в восьмом классе тройки, и отправили в вольную жизнь. Хоть ему до восемнадцати и было далеко, мать пристроила его в железнодорожное депо подсобником. Работа тяжелая, платили мало. Учиться в ПТУ, чтобы получить специальность, не хотелось. А тут еще, когда появились свои деньжата, понравилось в ресторане сидеть. Правда, пока на вокзале, мимо которого ходил домой со смены. Но тут не спрашивали, сколько ему лет. Напиваться до опупения Крыня в то время не любил, ему нравилось корчить из себя эдакого солидного жучка, набитого деньгами под завязку. В ресторане было хорошо. Музыка, девочки глазками стреляют… Вскоре появился и дружок, с которым впервые пошел Крыня на "дело". "Дело" оказалось, проще некуда: встретили после танцев хорошо одетого паренька. Сразу после "дела" дружок зашел со шмотками в неприметный домишко в закоулках частной застройки, вернулся без шмоток, но с деньгами. Отсчитал Крыне половину. Так и пошло, встречали в темных переулках, в подъездах, хорошо одетых парней и девчонок, пригрозив ножиком, выгребали деньги из карманов, забирали хорошие шарфы, шапки, иногда – дубленки. Только через год дружка замели, но Крыню за собой он не потянул. Вот тогда Крыня и поверил в воровскую честь. Потом, через много времени, до него дошло, если бы дружок проболтался о Крыне, многие дела бы выплыли, да и групповое дело, тоже не пустяк. Получилось удачно: дружка посадили, а Крыню забрали в армию. Перекантовался в полковой кочегарке. Ничему путному не научившись, вернулся домой и сразу взялся за прежний промысел, но теперь один.

Однажды присмотрел на танцах паренька, одетого с иголочки; сапоги на высоких каблуках, шарф мохеровый, только начавший в моду входить, на пальце печатка, грамм на десять, дубленка загляденье. Крыня догнал его в темном проходе между домами. Держа нож у бедра, тихо и страшно, как научил его дружок, процедил сквозь зубы:

– Только вякни, железка сразу в брюхе будет… Давай, снимай барахло… Печатку не забудь…

Парень даже не смутился. Быстро зыркнув по сторонам, видимо убедившись, что Крыня один, с насмешливой ленцой протянул:

– Щас… Тока шнурки поглажу, и начну штаны снимать…

Темная злоба поднялась из самых потаенных глубин Крыниной души. Он шагнул вперед, и без замаха, как учил его дружок, дернувшись всем телом, ударил ножом, целясь парню под сердце. Но рука, будто в капкан угодила, что-то жестко пригнуло Крыню к земле, потом руку резко рванули назад, и она гулко хрупнула в плече. Крыня закричал бы от дикой боли, но голос пропал, он, будто провалился куда-то вовнутрь. Потом Крыня вновь увидел перед глазами парня. Отшвырнув нож подальше, он спокойно взял Крыню за шиворот, деловито пригнул голову к земле, ударил коленом в лицо, потом еще, и еще. Крыня безвольно мотался у него в руках, и только глухо икал. Наконец парень перестал его бить, отстранив на вытянутую руку, критически осмотрел побитую физиономию, и отпустил воротник. Крыня посчитал, что мучения его закончились, и, несмотря на вывихнутую руку, уже собрался дать тягу, как вдруг парень нанес ему молниеносный удар в челюсть кулаком.

Когда Крыня очнулся, парень стоял над ним и с любопытством разглядывал. Вставать Крыня не спешил, лежал и ждал, что будет дальше. Однако было похоже, что бить его парень больше не собирался. Он насмешливо заговорил:

– Тяжелая у тебя работенка… Столько риска, беготни… Ну взял бы ты на мне тряпок сотен на пять, да сам бы, что ли потащил на толкучку? Нет, загнал бы какому-нибудь скупщику за сотню. Так что, поразмысли. Может, ума наберешься… Про совесть я уж и не говорю. Вы же, твари, у людей последнее забираете, чтобы пропить на своей малине. Вас давить надо, как клопов. А тем, кого ты до меня ограбил, каково было до дому в мороз добираться?..

И он зашагал прочь, твердо врубая в снег высокие каблуки своих модных сапог. В ночи долго слышался злой, пронзительный визг снега.

Ума Крыня набрался. Нож он больше с собой не брал, завел увесистый мешочек с дробью. От удара таким мешочком человек на долго терял сознание, а на голове не оставалось ни малейшего следа, и опознать грабителя он потом не мог бы. В Крыне укоренилась и расцвела буйным цветом лютая ненависть ко всяким странным парням, которые ресторан и девочек меняют на долгие вечера в душных и вонючих спортзалах.

Крыне везло, хоть сам он этого даже не подозревал, считал, что так и должно быть; за год он ни разу не попался. Тут и дружок освободился. У него еще дружки нашлись. Решили пошарить на меховой фабрике. Крыне выпало стоять на стреме, на автобусной остановке. Ловко было задумано; ну стоит парень на остановке, ждет автобуса, ведь ближе к полуночи редко они ходят, тем более на окраине. Неподалеку, приткнувшись к обочине, стоит угнанный накануне инвалидский "Запорожец". Как раз за остановочным павильоном, почти вплотную приткнутом к забору, огораживающему фабрику, имелась дыра, через которую мужики-скорняки, видимо, ходили за водкой. Если на остановке никого не будет, Крыня должен будет перекинуть через забор ком снега. А там, проще некуда; выскочили в дыру, покидали мешки с добычей в машину, двое смываются на машине, остальные на автобусе. Главное, не дергаться, и спокойно ждать его на остановке, когда машина с добычей уже уедет.

Время подбиралось к полуночи, пора было уже появиться тем, кто шарил на фабрике, как вдруг к остановке вышли две девушки и парень. Весело пересмеиваясь, они о чем-то болтали. Тут-то и вылезла на крышу фабрики компания с мешками. Крыня похолодел; оказалось, фонарь, горящий на остановке, ярко высвечивал фигуры на крыше. Не додумались заранее разбить его.