— В сибирский… Ты тоже знаешь?

— Слыхал краем уха… — уклончиво протянул Торг. — Обидели нас киевляне да северские купцы; не пригласили в долю смолян… — повернувшись к Батуте, Торг сказал: — Ладно, беру доспехи по твоей цене…

Звяга спросил:

— Послушай, Торг, ты, вроде, другим товаром торговал? Чего на оружие-то перешел?

— Шибко выгодно стало… — равнодушно промолвил Торг. — Будто весь мир на войну собрался…

Работник купца принялся таскать тяжелый товар на улицу. Шарап сказал:

— А ты, Торг, оставайся. Щас пировать будем. Нам с Гвоздилой как следует проститься надо. Мы ж с ним на киевских заборолах стояли…

С улицы ввалились дружинники, веселые и довольные. Ссыпали на стол серебро, и за коней, и за оружие — получилась основательная куча. Чинно расселись вокруг стола. Во главе сел Гвоздило, оглядел всех, сказал веско:

— Поскольку особого уговора у нас с Шарапом и Звягой не было, делить будем по вкладу каждого в победу. Это справедливо?

Дружинники в полголоса загудели:

— Справедливо, справедливо… Без Шарапа и Звяги, да ихних отроков, порубали бы нас в капусту…

Гвоздило принялся делить серебро. Шарап сразу сообразил, что человек он бывалый; в куче были и половецкие монеты, и ляшские, и германские, и какие-то вовсе неведомые, не считая русских гривен и рублей. Однако сотник безошибочно определял достоинство каждой. Поделил добычу он быстро, и обиженных не оказалось; видать чтили и уважали своего сотника воины. Сложив свою долю в кошель, он заорал:

— Хозяин! Вина и еды на всю ораву! Я говорю на всю — значит, всех постояльцев приглашаю на пир! — и, подмигнув своим соратникам, потише сказал: — А вот пировать будем в складчину… — и, вынув из кошеля монету, пихнул ее по столу на середину.

На дармовщинку всяк попировать горазд; постояльцы с веселым гомоном принялись рассаживаться за столами. Бабы отвели детей в светелку, накрыли им на стол и вернулись к столам. Редко так доводилось попировать; с женами да соратниками. Шарап и Звяга сидели рядышком, у каждого по правую руку — верная жена. Но было грустно; уходила вся прошлая жизнь, теперь даже могилы предков будет навестить весьма затруднительно.

Сидевший рядом с Шарапом Гвоздило, встал, поднял кружку, полную до краев, сказал, перекрывая гам своим глубоким и звонким, будто колокольный звон, голосом:

— Давайте поднимем кружки за павших на стенах Киева, и да пусть пухом будет им земля…

Мужики встали, бабы остались сидеть, все выпили, поставили кружки, и повисло молчание; никто не решался ни заговорить, ни начать есть. Наконец тишину нарушил невзрачный мужичок, который выбрался из угла и начал пробираться явно в сторону Гвоздилы. Подойдя, он спросил:

— Дак вы с Киева?

Шарап кивнул, обронил:

— С Киева…

— А давно оттуда?

— С осени…

Мужик помотал головой, проговорил:

— Выходит, не знаете…

— Чего мы не знаем? А ну-ка, садись… — Шарап подвинулся.

Мужичок присел на лавку, помолчал, наконец, заговорил:

— Я небогатый купчик, лишь два раза за товаром в Ольвию хожу; раз зимой, на санях, и раз летом, на ладье. Одна у меня ладейка… Ты волхва Чурилу, знаешь?

Шарап пожал плечами:

— Кто ж из киевлян его не знает… — и потянулся к миске с густыми, наваристыми щами.

— Так вот, я к нему тоже часто заезжал, даже когда и окрестился — сильный был волхв…

Шарап опустил ложку, не донеся ее до рта, спросил тихо:

— Это как так — был?..

— Сожгли его папежники… — тихо обронил мужик, и тяжко вздохнул.

Шарап положил ложку на край миски, медленно протянул:

— Та-ак… — уплетавшие щи Звяга с Гвоздилой опустили ложки, сидевший с другой стороны Батута тоже насторожился. — Как чувствовал он приближение смерти… — выдохнул Шарап.

— Ты еще не дослушал, — продолжал мужик, низко склоняясь к столу и боязливо озираясь вокруг, — перед смертью волхв успел порчу наслать на Киев, да попы латинянские, что вслед за Рюриком понаехали, общими усилиями ту порчу отразили, и теперь вокруг Киева страшные дела творятся: видели не раз всадника без головы, видели и, наоборот, всадников с бычьими головами и бычьими же ногами… А еще видели всадников, с ног до головы закованных в латы, и кони у них закованы в латы, а зовут тех всадников — таурмени…

— Ну, эту байку мы уж не раз слыхали… — отмахнулся Шарап. — Серик из-за нее даже чуть Рюрикова дружинника не зарубил… Да-а… Жаль Чурилу, последний волхв во всей Киевской земле, Черниговской, и Новгород-Северской. И чего папежники к нам лезут? Своих земель, што ль, мало?..

Дохлебавший щи Гвоздило, сказал:

— Я с князем Романом в ляшской земле был, это по ранению пришлось на Киев уйти. Так вот, беседовал я с одним мудрым человеком в тамошнем монастыре…

— Ты што, по-ляшски разумеешь? — насмешливо спросил Звяга.

Гвоздило удивленно глянул на него, спросил:

— А ты ляхов разве не видел? Ихний язык от нашего почти неотличим.

— Да-а?.. — изумился Звяга.

— Долго я в том монастыре просидел — то дозор был, я с десятком сидел. Так вот, этот мудрый человек мне все про веру обсказал. Сначала все были в одной вере: ромеи, германцы, фряги, франки, ляхи и прочие народы, что населяют земли от южного моря, до северного, и от закатного моря, до наших, русских земель. Княгиня Ольга приняла христианство от германского императора, и тогда же привезла на Русь христианских попов. С тех пор и начала Русь помаленьку креститься. А потом германцы, франки, фрязи, ляхи и еще кое-кто, в своей вере от ромеев откачнулись. С тех пор они зовутся латинянами, а мы с ромеями — православными.

— Не пойму, к чему это ты?.. — недоуменно спросил Шарап.

— Да не к чему… — Гвоздило пожал плечами, пододвигая к себе миску каши. — Просто, Папа, как бы, свое берет… Царьград теперь в его власти, и теперь он, как бы, должен благословлять на княжение наших князей…

Сидевший по другую сторону стола Торг протянул изумленно:

— Во-она ка-ак было дело… А мне дед сказывал, когда я еще мальцом был, он в Киеве был как раз в те времена, когда там проповедовал сам Андрей Первозванный. Дед своими глазами видел и все чудеса, что творил Апостол… Тогда же и окрестился.

— Это какой-такой Андрей Первозванный? — переспросил с подозрением на подвох Шарап.

— Эх, темнота-а… — протянул высокомерно Торг. — Это ж сподвижник самого Христа, Сына Божьего!

— Иди ты!.. — И Звяга, и Шарап, и Гвоздило вытаращили глаза от изумления.

— Што с вас взять — нехристи… — протянул Торг, и, поднимая кружку, проговорил: — Не пора ли выпить за уцелевших в сече?

Гвоздило почесал в затылке, протянул нерешительно:

— Привираешь ты чего-то, друже Торг… Мне тот мудрый человек сказывал, будто Христа казнили больше ста лет назад…

Торг смутился, протянул:

— Ну-у… Может прадед про Апостола сказывал…

— Ладно, — сдался Гвоздило, — пора и за уцелевших выпить. Он поднял кружку, рявкнул: — Я поднимаю чашу за уцелевших! Пусть и дальше они бьются столь же доблестно за честь и правду!

Поставив пустую кружку на стол, Батута обратился к Торгу:

— Послушай, Торг, не в службу, а в дружбу… Ты в Киев собираешься?

— Да не… Чего там теперь делать?

— Но в Ольвию-то пойдешь?

— В Ольвию пойду. Как не пойти?

— В Киеве на отдых останавливаться будешь?

— А на кой?.. Да говори, чего надо!

— Понимаешь, мы Киев в спешке покидали, а Серик вернется, как узнает, что мы на Москву пошли?

— Тьфу ты! Вон ты о чем… А я думал, чего серьезного…

— Так ты найди в кузнецком ряду бронника Шолоню и обскажи ему, чтоб он, когда Серик вернется, и направил его на Москву. И еще скажи, что слыхал я краем уха, будто купец Реут дочек своих, которые на выданье, отправил в какую-то обитель; то ли под Новгородом, то ли под Северском?

— Исполню. О чем речь? — пожал плечами Торг. — Ради Серика можно будет и завернуть в Киев… Только в толк не возьму, при чем тут Реутовы дочки?

— Дак одну из них Реут Серику обещал!