— А, Шарап! — радостно воскликнул Рюрик, будто после долгой разлуки старого друга встретил. — Здорово! С каких это пор, тати князей поучают?

— Ах, я, стало быть, тать, если без тебя в поля половецкие за добычей лазаю?! — вскричал Шарап.

Пропустив насмешку мимо ушей, князь спросил ласково:

— Значит, надеетесь отстоять город?

— А чего ж не отстоять? — весело оскалился Шарап. — Стрел — навалом. Жратвы — полный город окрестные смерды понавезли… Да щас князь Роман с дружиной отдохнут после ночного перехода — на вылазку полезем, зададим вам жару!

Рюрик потянул повод, слегка тронул шпорой бок коня и, не спеша, поехал к посаду. Оба сопровождающих дружинника потянулись следом. Один из них был старый знакомец — Бренко. Свиюга хищно ощерясь, прошипел:

— Вот бы ему щас стрелу в спину…

Шарап проворчал:

— Нельзя…

— Эт, тебе нельзя… А я уже не воин… — медленно выговорил Свиюга, пристраивая самострел на гребень стены.

Шарап не успел даже пальцем шевельнуть, как щелкнула тетива, он похолодел. Но ничего не произошло, стрела осталась в желобе; оказалось, лопнула тетива, всего на всего.

Шарап заорал, потрясая кулаками:

— Ты, Свиюга, не самоуправствуй! А то не посмотрю на твои седины…

Свиюга плюнул, проговорил:

— Это я не посмотрю, что ты такой здоровый и горластый… Если Рюрика убить, то, может, его дружина уйдет, или даже на нашу сторону переметнется… Тогда одни половцы ничего не смогут поделать.

Шарап почесал в затылке, пробормотал:

— А ведь и верно… — но было уже поздно, Рюрик скрылся за ближайшим тыном.

Батута уныло проговорил:

— Говорил же мне Серик, чтобы я не высовывался… Нет, дурак старый, высунулся!

Шарап хлопнул его по плечу, сказал весело:

— Не боись, друже! Ты в сече голову сбереги, а на кол посадить тебя Рюрик не посмеет!

— Еще как посмеет, коли узнает, что я вовсе не воевода…

Шарап еще веселее вскричал:

— А если узнает, что ты кузнец знатный, и вовсе только посмеется! Какой дурак знатного мастера на кол будет сажать?

Со стороны посада и предполья потянуло дымком — в предполье в ложках и овражках конная рать костры разжигала, становясь на отдых после перехода, в посаде пешцы костры запалили. Однако пока кашевары кулеш варили, остальные не дремали; слышался стук топоров. А вот и первое звено тына выдвинулось, покачалось и замерло. Свиюга, ощерясь, водил по звену самострелом, но ни один из врагов даже не высунулся.

— Научили, нечисть… — проворчал Свиюга, осторожно спуская тетиву.

Вдруг из города послышались крики многих людей. Вал криков катился вниз по улице. Шарап торопливо схватил свой самострел, принялся натягивать тетиву, Свиюга тоже принялся поспешно заряжать свой самострел. Звяга, припав на колено, тянул свой мощный лук, ворча сквозь зубы:

— Неужто пока нас тут Рюрик разговорами отвлекал, со стороны Щекавицы залезли?..

Однако вскоре под стену выкатилась гомонящая толпа горожан. В середине ее не спеша шагали десятков пять дружинников; пожилых, могучих, добротно вооруженных. Подкатившись под стену, толпа замерла и замолчала. Вперед вышли двое дружинников, пожилых, с бритыми бородами и с усами, по старому обычаю спускающимися аж на грудь, с бритыми головами и длинными, седыми чубами на макушке. Они держали за руки сухощавого, и даже на вид вертлявого человека, в богатой кольчуге, и сапогах, расшитых беломорским жемчугом. Такого щеголя поискать, отметил про себя Шарап.

Один из дружинников спросил:

— Кто тут обороной заправляет?

— Ну, я… — тягуче обронил Шарап.

— Шарап, што ли? — изумился дружинник. — А мы думали, вы со Звягой уже далеко…

Шарап едко спросил:

— А чего это вы притащились? Ну и сидели бы себе на Горе, без вас обойдемся…

— А чего нам-то сидеть?! — искренне изумился дружинник. — Это вот он княжью волю исполнял… А коли вы оборонять город решили, нам позорно без дела на Горе сидеть. Мы то думали, вы сдадите город…

— Што, не знали, чего на вече порешили? — насмешливо проговорил Шарап.

— Знать-то знали, да сомневались, что у вас чего получится… — тягуче выговорил дружинник. — Но коли первый наскок отбили, то теперь можно и потягаться…

Шарап кивнул на воеводу:

— А с этим что делать? Может — в поруб?

Дружинник раздумчиво протянул:

— Вряд ли он теперь мешать будет… Его, вроде как, отстранили…

Шарап обратился к воеводе:

— Ты Чудилко, што ли?

— Я не Чудилко! — воевода попытался гордо выпрямиться. — Меня Феодором крестили…

— Мало ли кем тебя крестили… — ухмыльнулся Шарап. — Главное, кто ты есть… На стену пойдешь, али, где под бабской юбкой отсиживаться будешь?

— На стену пойду! — хмуро выговорил воевода.

— Вот и ладненько! Возьмешь десяток своих людей и усилишь оборону Жидовских ворот. Оружия там навалом, стрел — вязанки, но и бестолковщины хватает… А остальные твои дружинники пусть сюда идут, тут и определимся, кому — куда…

Вскоре с Горы спустились и остальные Романовы дружинники. Шарап оглядел воинство. Одни старики, да и калеченных много. Вздохнув, он распределил калеченных по стенам, где приступ был мало возможен, наказал им подбадривать да подучивать ополчение. Вскоре выяснилось, что и две сотни воинов — большая сила. Когда калеченные да старики разошлись во все стороны, на стену возле воротной башни взобралось сто двадцать матерых вояк, на стене стало как-то по-особому спокойно и надежно. Даже бестолковые ополченцы перестали бесцельно переходить с места на место, каждый облюбовал себе местечко, и на стене все замерло. Однако не на долго; разноцветная толпа баб и девок притащили на стену ужин. В хлопотах день пролетел незаметно.

Серик, опершись обеими руками о луку седла, всматривался в мутноватые, но все же с голубоватым отливом воды реки. Позади затихал скрип телег; постепенно вся дружина вытянулась на береговую кручу, подтянулись и отставшие, видать кони загодя почувствовали запах большой воды и заспешили, несмотря на усталость после длинного дневного перехода. Позавчера только ушли из последнего стойбища гостеприимных степных людей, которых Серик уже привык называть на тот манер, на который они сами себя называли — не касоги, а казахи. Поначалу, правда, чуть не передрались; оказалось Алай уже не понимал языка этого племени, но потом наладилось — подарки сделали свое дело. И тут же задымили костры, потекла река кумыса. Как всегда, пировали три дня, но вот, поди ж ты, за пару дней и проголодались, и кони притомились. Видать накопилась усталость от долгой дороги. Надо становиться на долгий отдых и без пиров…

Горчак, облокотившийся на луку и низко свесивший другую руку с плетью на запястье, проговорил:

— Вот половину дела и откатали… Обь…

— Похоже… — обронил Серик. — Здесь на отдых станем.

— Хорош отдых… — устало усмехнулся Горчак. — Всех боевых коней расковывать надобно; у многих копыта так отрасли, что они уж на каждом шагу спотыкаются…

Серик проворчал:

— Вверх по Оби пойдем, вдруг на половцев напоремся? Как биться на неподкованных конях? Пока плоты ладим, и сами отдохнем, и коням хороший отдых будет, а расковывать в пути будем…

Горчак проворчал, слегка раздражаясь:

— А как вообще пешком биться? Да еще в чистом поле, где не к чему спиной прижаться?..

Подъехал Алай, спросил:

— Будем на отдых становиться?

— Будем… — Серик поглядел вниз по течению, вверх, нерешительно пробормотал: — Надо пойму найти пошире, там хоть травы побогаче, и лес на дрова есть…

— Чего искать? — проворчал Горчак. — Пошли вверх по течению, все ближе к цели будем…

Серик окинул взглядом сгрудившиеся телеги. От семидесяти едва шестьдесят осталось. Запасные лошади по восьми штук тянулись за каждой телегой. Серик махнул рукой, указывая путь, и сам погнал коня рысью по гребню берегового откоса. Река здесь не петляла, а потому пойма тянулась узкая, только к заходу наткнулись на изгиб реки с широкой поймой. Тут уже стояло три казахские юрты; видать невеликий род на лето прикочевал отдохнуть у большой воды. Степняки встретили русичей настороженно, но за оружие не хватались. Может считали, что бестолку, а может, и до них докатилось известие, что по степи идут щедрые люди и всех одаривают богатыми подарками. Впереди стоял древний старикан, маленький и кривоногий, чем-то смутно похожий на паука. Зато за спиной у него в полукруг стояли молодцы, один к одному, стройные, высокие красавцы, с явственными чертами примеси половецкой крови. На поясах у них висели неплохие сабельки, да и одеты они были невпример богаче прочих степных людей. Горчак присвистнул, сказал: