Когда, уже в темноте, Шарап со Звягой сытно отужинав в караульном помещении воротной башни, сидели у бойниц, и, поглядывая в поля, затянутые прозрачной весенней мглой, попивали мед из деревянных кружек, Шарап проговорил:

Одно хорошо; на каждое знамя пришлось по опытному бывшему дружиннику. Хоть и старики, но дело знают; можно не опасаясь храпеть до утра…

Звяга проворчал:

— Если б они еще и мечи могли поднимать…

— А это не требуется… — обронил Шарап. — Лишь бы управляли умно своим воинством… Эх, Серика с нами нет!

— Да уж… — проворчал Звяга. — Без Серика трудно будет уйти из захваченного города… Как бы не сложить тут буйные головушки…

— Еще и враги не подошли, а ты уж думаешь, как бы сбежать… — добродушно ухмыльнулся Шарап.

— А чего зря головы класть?! — обиженно вскинулся Звяга. — Ну, ладно; князь Роман хороший был, сильный государь, под ним нам вольготно жилось. Да сгинул он в земле ляхов! Нужен нам другой князь. Так пусть же и правит по праву! А чего он сюда с половцами лезет? Пришел бы без половцев, погомонили бы, покричали, да и сел бы он без крови на киевский стол. Дак нет же, половцев привел, теперь просто так их не отпустишь, с ними же расплачиваться надобно…

Шарап хмуро пробурчал:

— Не нами заведен этот порядок, не нам его отменять… Помнишь, что Горчак говорил? Вот бы хорошо было, если бы всей Русью один царь-государь правил…

— Толку-то, с одного царя-государя… Вон, ромеями один царь правил, никакого княжеского самоуправства у них не было, а поди ж ты, пришли латины и с легкостью повоевали Царьград… — Звяга тяжко вздохнул, отхлебнул меду из кружки.

Шарап спросил:

— А чего ты князя Романа уже схоронил? То, что давно не было от него вестей из ляхов — еще ничего не значит.

Звяга раздумчиво проговорил:

— Дня три назад, будто один купчик болтал на базаре, что князь Роман пал в сече, только никто его тела не видел…

— Вот то-то и оно, что болтал… — пробурчал Шарап. — Смотри ты не болтони, а то вся наша оборона разом рухнет… Не верю я, будто князь Роман может погибнуть в ляхах! Его дружина едва ли не сильнее всего войска ляхов…

Со скрипом отворилась тяжелая дубовая дверь, в проеме стоял Батута, в сверкающем, начищенном юшмане, с мечом у пояса и самострелом в руках. Шарап проворчал:

— Тьфу ты, не могли петли смазать; дверь визжит, будто свинью режут…

Оглядев караулку, Батута прошел внутрь, сел к столу, прислонил самострел рядом к стене. Звяга протянул руку, благоговейно потрогал его юшман, прошептал:

— Ба-а… Такой юшман и князю не по карману…

Юшман, и правда, был богатый; колечки меленькие, пригнаны так, будто рыбья чешуя, один к одному ложатся, булатные пластины, защищавшие грудь и живот, покрыты тончайшими узорами. Батута проворчал устало:

— А я и делал его князю Роману. Да ничего, князь не осудит, коли я его в сече испытаю…

Он налил из жбана меду, отхлебнул, проговорил медленно:

— В Десятинной всенощную служат о даровании победы…

Шарап тяжко вздохнул:

— Эх, хе-хе-е… Лучше бы служили о скорейшем пришествии князя Романа из ляхов… А о победе и думать нечего, даже если ваш Бог с небес спустится, и будет биться вместе с нами на стенах…

— Не богохульствуй! — строго выговорил Батута.

Шарап ухмыльнулся:

— А я и не богохульствую, потому как мой бог — Перун… Ты, Батута, свою казну, да Серикову, заховал уже в схрон, или на что-то надеешься?

— Захова-ал… У меня хороший схрон, еще дед копал, белым камнем выложен… — протянул Батута гордо, намеренно утаив, что в старом схроне сложено только немного ненужной утвари, пара криц железа, да кошель, набитый одними ногатами да резанами. Все остальное добро, нажитое дедом, награбленное отцом и Сериком, и нажитое собственным тяжким трудом и мастерством, уже надежно упрятано в новый схрон, о котором даже мать и жена не знают.

Звяга допил мед из своей кружки, потянулся, сладко зевнул, сказал:

— Последняя ночка перед хлопотными деньками… Пойдемте-ка по домам, да отоспимся как следует!

Шарап озабоченно сказал:

— Надо бы с утра за стеной вешки выставить, да чтоб стрельцы по ним пристрелялись…

— Вот с утра и выставим. Рюрик к городу подойдет либо завтра к вечеру, либо послезавтра. Так что, успеем… — беззаботно протянул Звяга. — Да и стражу бестолку идти проверять — дует меды да брагу наше доблестное воинство…

— Пускай дует… — беззаботно проворчал Шарап. — Пусть хоть один день почувствуют себя доблестными витязями, пусть побахвалятся друг перед дружкой… Все равно серьезный приступ мы не выдержим. Надо будет время тянуть, разговоры разговаривать, забалтывать Рюрика. Для того неплохо бы выманить из детинца Романова воеводу… Как его зовут, запамятовал я чего-то?..

— Да вроде Чудилко… — обронил Звяга.

— Чудилко… Чудилко… Чего-то не припомню… — пробормотал Шарап. — Ладно, пошли по домам…

Батута спросил:

— А я?..

— А если ты уйдешь, то завтра нам опять придется до вечера войско собирать, — назидательно промолвил Шарап. — Во-он, в углу, две охапки соломы и шуба; ложись и спи до утра.

Наутро, чуть свет, Шарап шел к воротной башне, лениво позевывая, хоть и тяжело был нагружен; через плечо на лямке висел мешок с самострелом, луком, запасом стрел, там же покоились боевой топор и чекан. На плече лежали связка сулиц и тяжелая рогатина. По своему немалому опыту, Шарап знал, что на стене рогатина — лучше некуда; ею можно и врага хорошо употчевать, а при нужде и лестницу отпихнуть. Взобравшись в караульное помещение, Шарап с грохотом свалил на пол свою ношу, в углу из-под шубы заполошно вскочил Батута, продрал глаза, проворчал:

— Кому война, а кому — мать родная… Лет двадцать уже столько не спал…

Открылась дверь, ведущая в караулку с заборола, сунулся стражник, сказал:

— Под стеной целый табор стоит…

Шарап вышел на забороло, поглядел вниз; весь взвоз, до самого берега был усеян телегами, с поднятыми оглоблями, распряженными лошадьми, на телегах и под телегами спали люди, завернувшись в шубы. Оглядев людство, Шарап спросил:

— А чего раньше Батуту не разбудил? Когда этот народ только подходил?..

— Дак я не видел… — и вояка смущенно потупился.

Шарап оглядел стену с внутренней стороны, место под стеной; тут еще царило сонное царство. Народ дрых в самых разнообразных позах, тут и там валялись пустые жбаны, надо полагать из-под медов и браги.

— Та-ак… Воинство… — протянул Шарап. — А если бы это Рюрик подошел?

— Так ты же сам сказал, что Рюрик раньше сегодняшнего вечера не появится?.. — на помятой после вчерашнего бражничанья физиономии что-то особого раскаяния не замечалось.

— Эх, хе-хе… — вздохнул Шарап. — Зря я не потребовал, чтобы воеводой избрали; а то нет у меня права за такое нераденье голову снести… Ну, да ладно — после первого приступа, если выстоите, сами воеводу изберете… — свесившись за стену, он зычно заорал: — Э-гэ-гэ-эй! Просыпайся народ!

Под стеной зашевелились, полезли из-под телег, продирая глаза. Наконец отцы семейств сгрудились под воротной башней, стояли, выжидательно задрав головы. Вперед выступил пожилой, степенный мужик, в добротном опашне, не снимая шапки, спросил Шарапа:

— Ты воевода али так?..

Шарап лениво обронил:

— И воевода, и али так… У кого на возах нету по два мешка овса на скотью голову, может прямо сейчас заворачивать оглобли, пока Рюрик не подошел. Хлеба в городе достаточно, а вот корму скотине маловато…

Старик почесал голову, слегка сдвинув шапку на ухо, спросил:

— А нельзя ли с воеводой перемолвиться?..

Шарап зевнул, обронил:

— Я тебе и воевода, и князь… Не устраивают условия — запрягайте коней, и валите подальше. Половцы вас обдерут до нитки, сами знаете… А мне в городе ни к чему, чтобы скотина от голода дохла. Так что, давай, выстраивай очередь, и чтоб без обману…

Вскоре внизу зашевелились, закричали, загалдели. Взобравшийся на стену Звяга, свалил с плеч принесенное оружие, встал рядом с Шарапом, сказал: