Серику стало скучно, и он тоже завалился спать; поспать впрок, пока есть такая возможность. Проснулся он на закате. Ладья еле плелась под опавшим парусом, резко потеплело. Увидев, что он приподнялся, кормчий проговорил:

— Ну вот, Серик, и кончилось наше везение… Теперь до самого волока грести придется; тишь на долго установилась.

Разобрали весла и погребли. После долгого безделья, кровь играла в жилах, весла гнулись дугой, и ладья летела, будто на крыльях. Когда приставали к берегу, Горчак озабоченно сказал:

— Надо бы подальше от купцов оторваться, а ну как половцев попросят нас задержать, да учинить дознание?.. А у нас ихний товар… Да и оружие; то ли ушкуйников, то ли с побитых купцов снятое…

— Ну, дак и выбросить за борт! — сказал Серик.

— Экий ты богатый… — проворчал Горчак, и, выпрыгнув в воду, протянул обе руки к спасенной половчанке. Та доверчиво оперлась о плечи Горчака и позволила взять себя на руки, и перенести на берег, хоть и была босая.

Серик усмехнулся про себя: — "А Горчак не промах…" С усмешкой поглядев на друга, спросил:

— Как хоть звать ее?

Горчак выговорил странное, чуждое уху слово:

— Клео…

По обыкновению, прихватив лук, Серик поднялся по береговому откосу, обозреть окрестности. По рассказам бывалого Шарапа, народец здешний хоть и был миролюбив, и вместо хорошей драки предпочитал дерзко откочевывать от греха подальше, но молодежь, особенно когда припекало жениться, собиралась в шайки и отправлялась грабить всех подряд, у кого силенок не доставало отбиться. Мало у кого овец и лошадей хватало, чтобы жену себе выкупить, вот и добывали выкупы саблей да луком. Степь уже покрывалась мраком. Да и к лучшему; в сумраке костер далеко видать. Серик оглядел степь — нигде ни огонька. Поглядел вниз по течению, там тоже не поблескивало ни единого огонька; видать далеко от каравана оторвались. Ублажив совесть, сбежал вниз, пролез сквозь ивняк и вышел на берег. Там уже горел костер, возле него хлопотала половчанка. Мужики без зазрения совести разлеглись вокруг, с удовольствием за ней наблюдая. Одета она была в мужскую одежду, на ногах красовались сафьяновые сапожки.

Серик спросил:

— Чего это вы ее так вырядили?

Шарап проговорил:

— Лучше пусть мальчишкой побудет… Вы ж не озаботились, а я ее рогожей успел накрыть, когда караван обгоняли…

Половчанка умело варила похлебку. Горчак сказал:

— Ну, коли Серик ничего подозрительного не узрел, давайте-ка перед ужином выкупаемся…

Все потянулись к воде, на ходу стягивая с себя рубахи. Серик проворчал:

— Я пока на страже постою, мало ли что… — взобрался на ладью, сел на борт.

Поглядывая то вокруг, то на половчанку, размышлял, что Горчак на нее определенно виды имеет. Да и то сказать, четвертый десяток разменял, а все не женат… Половчанка стрельнула в него глазами, бойко спросила:

— А ты чего не купаешься?

Серик проворчал:

— Тебя стерегу…

— А чего меня стеречь? Не убегу… Чай некуда бежать… Да и люди вы хорошие, в беде не бросите…

Серик было, приноровился поговорить, но тут закипела похлебка и половчанка принялась кидать в нее всякие приправы, до которых не удосуживался их бывший кашевар. Тем временем мужики вылезли из воды, проходя мимо, Горчак бросил:

— Иди, освежись… Вода уже по-настоящему летняя…

— А чего мне, я и зимой в проруби купаюсь… — безмятежно откликнулся Серик, раздеваясь.

Когда он накупался, как раз и похлебка приспела. Хлебая варево, Серик разглядывал половчанку. И правда, на мальчонку годов четырнадцати смахивает. Еще не дохлебав, он вдруг сообразил, что она на него взглядывает чаще всех, а Горчак все более и более хмурится. Звяга хмуро пробурчал:

— Серик, проясни положение… Не хватало нам еще вас с Горчаком разнимать…

Серик промолчал, дохлебал варево, принял свою долю меда, вытер рукавом еще безусую губу, и проговорил медленно:

— Ты, красавица, не обижайся, но хоть и выловил тебя из воды я, но не я судьба твоя… Есть у меня невеста…

К удивлению Серика, она вздохнула с облегчением, Серика даже обидело такое пренебрежение его красотой и статью.

Половецкая крепостца открылась неожиданно, хоть и стояла на высоком левом берегу. Приземистые, широкие башни, невысокие стены, сложенные из могучих бревен, крутые раскаты валов казались не шибко-то грозными, но производили впечатление добротности и уверенности в себе. Под стенами вразброс ютились глинобитные домишки, но были и добротные рубленные; видать лес с верховьев сплавили.

Кормчий направил нос ладьи к берегу, где стояло несколько громадных телег, запряженных вереницами быков. Когда нос ладьи, прошуршав по прибрежной мели, замер недалеко от берега, от одной из телег насмешливо спросили по-русски:

— Свою ладейку сами на руках понесете?

Кормчий рявкнул в ответ:

— Ты, Чертило, шибко-то зубы не скаль! Не узнав, кто плывет…

— Ба-а… Кормило… — изумленно протянули на берегу. — Тебя што, Реут выгнал?

Серик так и не удосужился узнать имя кормчего; кормчий и кормчий… Прозвища бывали и почуднее. А тут как раз тот случай, когда оно и оказалось почуднее занятия…

— Зубы не скаль, а загоняй-ка телегу в воду… — пробурчал кормчий.

Тем временем Чертило подошел к самой воде. Он, и правда, походил на черта: черный, лохматый, с широким носом и вывернутыми ноздрями. Видать, он тут был главным артельщиком. Повернувшись, он кому-то помахал рукой, и вскоре из-за громадных телег выехала поменьше. Щелкая кнутами, погонщики развернули телегу задом к реке, заорали; волы нехотя, мотая головами, попятились. Огромные, широкие, окованные железом колеса вкатились в воду, и вскоре вся телега скрылась под водой. Кормчий замахал рукой, рявкнул:

— Сдай назад! — гребцы разом ударили веслами по воде, ладья отошла от берега, но кормчий тут же заорал: — Вперед!

Серик запутался своим веслом с веслом Шарапа, и ладья чуть было не саданула носом в бок телеги. Кормчий изругал их обоих самыми черными словами, но толку это не добавило; лишь с четвертой попытки вплыли в телегу. Сложили весла вдоль бортов, и выжидательно поглядели на Чертилу. Тот заорал:

— Ну, чего зенки лупите?! Вылезайте…

— Дак ведь глубоко… — заикнулся было Горчак.

На что Чертила язвительно изрек:

— Мне што, еще быков припрягать, ради того чтобы вы ножек не замочили?

Делать нечего, попрыгали в воду и по грудь побрели к берегу. Один кормчий остался в ладье, пробурчав:

— Одного старика твои быки вытянут…

Защелкали кнуты, быки пошли вперед, и, казалось, без малейшего напряжения выволокли ладью на берег. Чертила задрал голову, спросил у кормчего:

— Пятый день сидим, ни одной ладьи не прошло… Идут ли за вами караваны?

Кормчий язвительно спросил:

— А ты пару недель назад четыре ушкуя не переволакивал?

Чертила заюлил глазами и промолчал, а кормчий продолжал:

— Так вот, шалят твои ушкуйники пониже… Купцы теперь, пока большим караваном не соберутся, нипочем не пойдут наверх. Так что, пока сидеть будете, а потом наплыв будет. Купцы вам за задержку недоплату устроят, вот им и будете впаривать, что на ушкуях честные купцы плавают…

Чертила проворчал уныло:

— У них и правда, на лбу не написано, што ушкуйники…

— Зато на ушкуях аршинными письменами написано! — рявкнул кормчий. — Скажи лучше, заплатили столько, што ихняя плата купеческую неустойку перебивает?..

Чертила зыркнул по сторонам, сказал с явственной фальшью в голосе:

— А ведь верно, проходили мимо четыре ушкуя. Дак они по Царице прошли, значит, переволакивались по верхнему волоку… А почему бы вам не пойти по Царице? Ладейка у вас невеликая, вода еще высокая…

— А на кой нам крюк делать в четыреста верст? — с фальшивым оживлением воскликнул Кормило. — Нам до Асторокани… Ладно, побрели потихоньку… День уж к полудню скатывается…

— А отдыхать не будете?

— Некогда отдыхать…

Защелкали кнуты, и быки неспешным шагом побрели на береговой косогор. Горчак, Серик и Шарап со Звягой шагали в ряд следом за телегой, Горчак говорил: