Жан Коломбан стиснул кулаки. Не думать об этом. Ему надо сосредоточиться на другом. К тому же он хорошо знает, что выбора у него нет. Все равно в конце концов она убьет его тем же способом, что и остальных. Так или иначе, перед ним одна дорога: та, что ведет к смерти. И этот путь ему надо пройти не сворачивая. Достаточно дать себе клятву больше не открывать рта. Да. И сдержать эту клятву во что бы то ни стало. Больше не открывать рта.
И, словно скрепляя клятву, Жан Коломбан внезапно открыл глаза и произнес слова, которые должны были стать последними:
— Вы проиграли, мадемуазель.
Он тут же опустил веки и, стиснув зубы, ожидал боли и смерти.
Мастером Иаковом, отцом Субизом,[34] храмом Соломона, подмастерьями — каменотесами и плотниками, всеми чадами мастеров Гильдии былых времен он поклялся принять муки, но умереть молча.
Женщина в последний раз провела лезвием по его затылку. Потом он услышал ее шаги. Она порылась в сумке, переставила стул и что-то включила в розетку.
Затем она вернулась и подошла к столу вплотную. Он почувствовал прикосновение ее одежды к своему плечу, но глаз не открыл.
И вдруг он услышал жуткий звук работающей дрели. Старика передернуло.
Нет! Соберись! Ты — дитя мастера Иакова. Помни об этом. Жить ради человечества, умереть честным компаньоном.
Некоторое время сверло вращалось вхолостую. Это было частью моральной пытки, к которой она собиралась прибегнуть. Потом она медленно поднесла дрель к его голове.
Все его тело напряглось. Мышцы невольно сократились, словно он пытался укрыться от внешнего мира. Сработал инстинкт самосохранения. Невольная реакция, с которой он не мог совладать. Теперь страх овладел его телом. Но не душой. Он должен сопротивляться. И чтобы сохранить присутствие духа, он стал повторять про себя те слова, которые произнес ровно шестьдесят пять лет назад, в тот день, когда в Париже его приняли в братство компаньонов долга.
Клянусь верно и вечно хранить тайны компаньонов Свободы, Долга и своей ложи…
Сверло, несколько раз отскочив от черепа, наконец вгрызлось в него, и он почувствовал, как мгновенно лопнула кожа. Еще крепче сжав челюсти, он справился с болью.
Обещаю никогда ничего не писать на бумаге, грифельной доске или камне…
И тогда с пронзительным скрежетом металлический стержень погрузился в тонкий слой кости. Старик прикусил язык, чтобы не испустить крик ужаса, сдавивший ему горло. Ощутил соленый привкус крови у себя во рту. Слова, которые он твердил про себя, превращались в молчаливый вопль, словно его подсознание пыталось перекрыть жуткий вой дрели, сверлившей его череп.
ПУСТЬ МНЕ ПЕРЕРЕЖУТ ГОРЛО, ТЕЛО СОЖГУТ, А ПЕПЕЛ РАЗВЕЮТ ПО ВЕТРУ, НО Я НЕ РАСКРОЮ ЭТИ ТАЙНЫ!
Вдруг послышался хруст треснувшей кости. Сверло проникло внутрь. От ужаса Жан Коломбан открыл вылезавшие из орбит глаза. Но продолжал повторять:
ОБЕЩАЮ ВОНЗИТЬ КИНЖАЛ В ГРУДЬ ТОМУ, КТО НАРУШИТ КЛЯТВУ, И ПУСТЬ СО МНОЙ ПОСТУПЯТ ТАКЖЕ, ЕСЛИ Я ЕЕ НАРУШУ.
Вдруг с отвратительным чавкающим звуком сверло извлекли из черепа, и вой дрели медленно стих.
— Жан. Куда вы дели свой квадрат?
Грудная клетка старика судорожно поднялась и опустилась, но перевести дыхание ему не удалось.
— Куда вы дели свой квадратик? — повторила женщина, опуская окровавленную дрель на пол у своих ног.
По его шее струилась липкая жидкость. Он вновь попытался закрыть глаза, но тело отказывалось ему повиноваться. Краем глаза он увидел, как она подняла шприц, который вынула из пластиковой упаковки.
Клянусь верно и вечно хранить тайны компаньонов Свободы…
Женщина положила шприц рядом с ним и куда-то отошла. Вернулась она со стеклянной бутылкой, которую поставила на край стола. Даже не видя этикетки, он отлично знал, что там внутри. Он ведь читал газеты.
Обещаю… обещаю никогда ничего не писать… ничего не писать на бумаге…
— Жан. У меня здесь вода, — сказала она, ставя на стол большую бутылку. — Я скоро убью вас, Жан. Это правда. Мы оба это знаем. Я растворю ваш мозг. Принесу в жертву полой Земле содержимое черепов всех шести компаньонов. Таков ритуал, а вы знаете, как важны ритуалы. Но я могу сделать это двумя способами. Если вы мне сейчас же скажете, где ваш квадрат, я впрысну неразведенное вещество и тем сокращу ваши страдания. Но если вы откажетесь говорить, я добавлю в бутылку воды. И тогда вы будете умирать гораздо дольше. Вы постепенно потеряете рассудок и в конце концов все равно скажете мне то, что я хочу услышать. Ну же, Жан, говорите. Вы понимаете, что так или иначе, но я его найду. Где вы спрятали свой квадрат?
…никогда ничего не писать… Обещаю. Обещаю никогда ничего не писать… писать на грифельной доске или камне… камне…
— Как хотите, Жан. Обещаю, очень скоро вы станете умолять меня вас прикончить.
Медленно она открутила от флакона с кислотой крышку и вылила содержимое в бутылку с водой. Взболтала, затем опустила внутрь иглу и втянула в шприц прозрачную жидкость.
79
Ари и Кшиштоф подъехали к дому номер шесть на площади Марко Поло, в самом центре островка на западе Портосеры. Ни кода, ни домофона там не оказалась, только тяжелая деревянная дверь, которую Ари поспешил открыть.
Оказавшись в темном подъезде, они поискали список жильцов, чтобы выяснить, на каком этаже живет Жан Коломбан. По пути из Неаполя они много раз пытались ему дозвониться, но безрезультатно. Возможно, он давно мертв. Ари указал на почтовые ящики. На одном из них они нашли имя архитектора, но никаких других указаний не было.
— Может, здесь есть консьерж…
Они открыли стеклянную дверь, ведущую к лестнице. Там, справа от них, была еще одна дверь, но, похоже, не от квартиры. Ари толкнул ее и увидел контейнеры с мусором…
— Что ж, придется стучаться во все квартиры, в конце концов мы найдем нужную.
Аналитик первым поднялся по старой деревянной лестнице. Штукатурка на стенах осыпалась, сильно пахло затхлостью.
На втором этаже Ари постучал в первую же дверь, но никто не ответил. Он снова попытал удачи, постучав во вторую. И тут никого. Пришлось подняться на третий этаж.
На лестничной площадке они услышали классическую музыку. Из старого граммофона доносилась песня Шуберта.
Ари постучал в дверь, но не услышал шагов. Они с Кшиштофом переглянулись, подождали еще несколько секунд, потом Ари постучался сильнее. Дверь наконец открылась.
На пороге стояла пухлая старушка в толстом халате.
— Cosa poteste?[35]
— Жан Коломбан, — произнес Маккензи, как можно четче выговаривая слова. — Мы ищем Жана Коломбана.
— Il Francese?
— Si. Жана Коломбана. Архитектора.
— Ah si. Abita all'ultimo piano,[36] — ответила старушка, подняв палец кверху.
— На последнем этаже? — уточнил Маккензи, тоже подняв палец.
— Si, si.
— Grazie mille![37]
И под любопытным взглядом старой дамы они двинулись дальше.
Ари все больше ускорял шаг, не в силах вынести растущее напряжение. Уже дважды убийца ускользала от него. Но с каждым новым убийством он подбирался к ней все ближе. И на этот раз ей не уйти. Так надо. Ведь это его последний шанс.
И вот они на последнем этаже. В отличие от других лестничных клеток здесь была только одна дверь. Ари поспешно постучал по старому, выкрашенному зеленой краской дереву В ответ изнутри послышался приглушенный шум. Затем все стихло. Он постучал снова, но гораздо громче.
— Месье Коломбан! Это Ари Маккензи! Откройте!
Несколько секунд ничего не было слышно. Потом за дверью раздался звон бьющегося стекла.
— Ломаем? — спросил Кшиштоф.
Ари кивнул и вытащил оружие.