— Но почему? Почему вы здесь? Почему вы не едете в Италию, как я вам предлагаю? Как я смог бы ответить? Разве что криком Лютера: Hier stehe ich und kann nicht anders![17]

Шпионы наводнили Швейцарию; все воюющие стороны их использовали, и я за пару недель приобрел почти безошибочный нюх, позволявший угадывать их издалека. Сколько раза, при отправлении из Лозанны, Базеля или Цюриха, мне случалось встречать в моем купе четырех или пять господ с минимальным багажом, и множеством газет. Круговой и скрытный взгляд тут же говорил мне: «Мы тут все», и убеждал, что каждый из моих попутчиков делал то же, что и я и думал точно так же. Я даже охотно верил, что, в конечном счете, существует какое-то молчаливое соглашение, такое же, как между Альткирхом и Даннмари, например, где штабы старых генералов с больным сердцем дабы не подвергать их излишним волнениям, не обстреливались. Так и эти господа шпионы, казалось, с успехом уклоняются от нанесения друг другу какого-либо вреда, и у нас действительно сложилось впечатление, что взаимное разоблачение нас противоречило правилам игры.

Немецкий офицер выделялся издалека своей жесткостью, граничащей с высокомерием; русский — своей особенной дерзостью, однако всегда готовой превратиться в раболепие; англичанин, вероятно, чтобы опровергнуть свою репутацию, — несколько преувеличенной небрежностью; итальянец, напротив был ухоженный, лакированный, блестящий, напудренный с головы до ног. Что касается француза, его разгадать было легче всего; он не знал обычно языка, а если пытался говорить на другом языке, то акцент выдавал его безошибочно. И больше того — казалось, что он чересчур открыто говорит: «Посмотрите-ка на меня хорошенько, я занимаюсь шпионажем», и он демонстрировал иногда удивительную бесцеремонность, иногда столь же компрометирующие удивительные манеры.

Эльзасец напротив был, в общем и целом хорош; его темперамент достаточно «охлажден» немалой долей немецкой крови.

Но было еще одно преимущество: евреи, приехавшие в Швейцарию из Польши или еще откуда-то, со своим интернациональным вкусом и природой устроили в Цюрихе службу, которая не только специализировалась на изготовлении фальшивых удостоверений личности, но и имела своих агентов и собирала все сведения, которые можно было получить, чтобы их затем классифицировать и предлагать странам, которых это могло заинтересовать.

Так как продажа «конфиденциальной информации» одной из воюющих сторон прошла удачно, они одновременно стали предлагать ее трем-четырем военным атташе разных стран, что было еще лучше.

К концу войны штабы союзников научились защищаться от такого рода новейшей коммерции и, получив предложение о покупке тех или иных сведений, немедленно связывались друг с другом для их проверки, отказываясь немедленно платить все до последнего сантима. Однако, благодаря их взаимной зависти и ревности, «теневые зоны» оставались, и эти господа шпионы действительно были в курсе всего, играя «на выигранные деньги» — безо всякого риска для себя.

Я закончу эту главу впечатлением, которое произвело на меня сообщение о знаменитой Ютландской битве (или о морском сражении в проливе Скагеррак, как его называют немцы). Я как раз ехал из Берна в Женеву, в тот день, когда появилось официальное немецкое сообщение об этом сражении. Было ли это 31 мая или 1 июня? Я сейчас уже не смогу точно сказать. Я опоздал на вокзал и не успел купить газету. Но как только мое купе заполнилось путешественниками, я понял, что случилось что-то очень важное, что взволновало всех, и незнакомые друг другу люди, которые при других обстоятельствах молчали бы как фаянсовые собачки, беседовали с невероятным оживлением. Почти общее глубокое огорчение и болезненное разочарование читались на лицах.

— Это конец всему, — сказал один старый господин.

— И стоило ради этого так трудиться, — воскликнул другой в приступе плохо содержимого гнева, — чтобы иметь первый флот в мире!

Напротив меня крепкий человек, приблизительно сорока лет, как бы сломленный внутри, с газетой «Бунд» в руке, едва ли не глотал слезы.

— Что такое произошло? — спросил я своего соседа слева, который, как я слышал, говорил по-французски.

— Невероятная вещь, господин, уничтожен английский флот, его наилучшие соединения разгромлены немцами. Это самый сильный удар с начала войны, так как господство на море, господин, господство на море!..

Это должно быть был профессор литературы, так как он добавил самонадеянным и проникновенным тоном:

— Знаете ли вы замечательный стих, который и сейчас не потерял своей актуальности: «Трезубец Нептуна это скипетр мира»?

Я взял газету, которую он мне протягивал. Действительно, ужасное поражение. А англичане, что они говорили? Ничего!

Во время этой печальной поездки, на душе у всех было тревожно. За исключением нескольких непроизвольных возгласов, все эти люди говорили тихо, как, будто в присутствии мертвеца.

Только один англичанин, к которому я прицепился как к плоту в бушующем море, упрямо повторял, спокойно покуривая свою трубку: «Whatever they've write, don´t believe it. I tell you it isn' t true! Why? Because it can' t be.»[18]

Глава 9. Мои первые шаги в Швейцарии

После первых недель, заполненных больше прогулками и досугом, когда я двигался на ощупь, не зная, с какой стороны приступить к выполнению своих новых обязанностей, наступила эпоха интенсивной работы, и именно практический отбор среди моих агентов помог мне находить необходимые решения.

Я специально остановил свой выбор на больших немецкоязычных городах. Гроссман знал в Базеле бывшего старшего мастера по фамилии Шмидт, уроженца Мюлуза, возненавидевшего немцев, после того, как несколько раз не поладил с ними. Этот человек часто посещал отель «Серебряное Экю», где регулярно играл в карты после ужина. Я зашел в эту гостиницу, довольно скромную, но опрятную и легко нашел среди игроков за карточным столом того, кого искал — Гроссман вполне правильно описал мне его как человека с бородкой как у Наполеона III.

Я немедленно понял, что нужно ускорить ход событий. И не ошибся — Шмидт оказывал мне полезные услуги вплоть до самого конца войны.

— Мы все тут в «Серебряном Экю» заодно, — сказал он мне, — только и делаем, что ломаем себе головы, как бы свести наши счеты с немцами; но мы никого не знали. А теперь дело пойдет!

Он представил меня хозяину, эльзасцу, который сразу же загорелся, как только услышал о нашем деле. Среда эта была чисто франкофильская, там звучали речи настолько неистовые, что я осторожно подумывал о том, не обосноваться ли мне здесь и попытаться воспользоваться этими добрыми настроениями.

Вначале я попросил Шмидта сказать владельцу отеля, чтобы он смягчил тон своих выступлений, и что некоторый душок германофилии даже пошел бы на пользу делу. Так отель мог бы стать более привлекательным для немецких путешественников и сделало бы возможным, принимая немцев, находиться среди них, вращаться в их среде, получая, таким образом, может быть, полезные сведения.

— Но как это сделать, — сказал хозяин, — ведь репутация отеля уже давно сложилась, что поделать!

— Я это хорошо знаю, черт побери, — ответил я, подумав. — А если вы скажетесь больным? Если смените управляющего? Наймите управляющего немца!

— Его можно найти и он будет надежным, потому что я люблю Францию, но не хочу разориться, вы понимаете, ну, в общем, ладно, не мешайте.

Через несколько недель меня принял в «Серебряном Экю» светловолосый господин, прямой, словно аршин проглотил, чисто выбритый, с рыжими взлохмаченными усами. На шее безупречный пристегивающийся воротничок, в общем — типичный унтер-офицер в отставке. Персонал был сменен, за исключением одной хитрой штучки-горничной и одного гарсона в ресторане.

— Ноги моей больше там не будет, — сказал мне Шмидт. — Я хорошо знаю, что управляющий — кузен хозяина, «швоб»[19]. А те, кого он нанял на работу, вызывают у меня рвоту.