Лишь потом мы начали разговаривать уже более спокойно, время от времени играя карамболем. Я объяснил ему причину и цель моего приезда и увидел, что черты его лица преобразились.
Он пришел в настоящий восторг от идеи оказывать нам услуги, но самую большую трудность, по его словам, представляет собой связь. Он будет писать письма в Швейцарию, как и другие солдаты из Зундгау, на адрес Биркмайера из Даннмари и подписывать письма именем Адольф. Но он и знать ничего не хочет о ваших симпатических чернилах.
— К черту все эти формулы, — сказал он мне, — вы должны знать, что в химии немцев никто не переплюнет. Уже расстреляли тех, кто во Франкфурте работал на англичан, а они ведь были уверены, что их невидимые чернила великолепны.
— На следующее утро, — продолжал Гроссман рассказ о своих приключениях, — ничто меня больше не удерживало в этой окаянной стране. Я приехал на границу вчера в полдень. Но и на этом мои беды еще не закончились. Насколько легко я проскользнул границу при въезде, настолько же тяжело пришлось мне при выезде.
— Как, уже! — сказал мне пограничный комиссар, — вот так деловая поездка! Как вы успели так быстро провернуть все дела?
Потом он долго проверял мой паспорт: обложку, бумагу, подписи, печати. Он внимательно читал описание примет, что, несмотря на мою нервозность, заставило меня улыбнуться, потому что слово «среднего роста» ну никак ко мне не подходило.
— Ладно, — сказал он, все изучив, — все было бы в порядке, если бы вы вернулись на восемь или десять часов позже.
— Я понял, что у меня больше не осталось дел, — ответил я ему, — для чего мне нужно было оставаться и напрасно тратить деньги?
— Какие фирмы вы посещали?
Он сделал отметки.
— Хорошо, мы проверим. Но сейчас вам придется пройти одну маленькую формальность, неприятную, но абсолютно необходимую.
Он позвонил.
— Обыщите его, — приказал он, — und gruendlich[13].
Обыск продлился больше часа. По мере того, как я раздевался, моя одежда и белье отправлялись в соседний кабинет, там распарывали подкладку и поспешно зашивали ее снова, моя жена потом все это заметила.
Что касается меня самого, то когда я остался, в чем мать родила, один тип, при помощи унтер-офицера и санитара, подверг меня с головы до ног многочисленным манипуляциям, не пропустив ни одной части моего тела, причем как раз в меру — он не вырвал в моем рту единственную золотую коронку. Все это время он самодовольно и угодливо объяснял мне смысл и цель всего, что он делал. Он не прекращал поучать с надменной и в то же время раболепной вкрадчивостью, характерной для пруссаков, смешанных со славянами. И пока он говорил, убеждая меня в своих добрых намерениях, у меня сложилось впечатление, что он протягивает мне руку помощи, что если у меня есть какая-то спрятанная вещь, то есть возможность договориться с ним за некоторое вознаграждение. Каждый раз, когда его помощник исчезал, он заглядывал мне прямо в лицо, его глаза улыбались и, похоже, что он чего-то от меня ждал.
Хотя мне и на самом деле нечего было прятать, тем не менее, опасность оставалась. За это время тот же комиссар принялся без промедления звонить по телефону клиентам, которых я ему назвал. Стоило лишь коммерсантам заявить ему, что я представлялся им братом Жюля Х., при том, что в моем паспорте я значился именно как сам Жюль Х., фабрикант часов, произошла бы катастрофа.
Это был самый слабый пункт моей «легенды». Странная вещь, вместо того, чтобы храбро смотреть в будущее, как солдат смотрит в лицо смерти, мною, в конце концов, овладело умонастроение пойманного уголовника с нечистой совестью, удесятеренной страхом, вызванным опасностью. Это было ощущение из самых неприятных. Дух шпиона подвергается куда более жестокому испытанию, чем дух солдата. Ведь солдат переживает вражеские атаки и бомбардировки не в одиночку, его поддерживают его товарищи, а в отряде соперничество, самолюбие и возбуждение играют большую роль. А шпион один во враждебном мире, окруженный неизвестными опасностями, которые, все равно, существуют ли они в реальности или только в его воображении, в равной мере губительны для его нервов.
В конце концов, я снова предстал перед комиссаром. Он занимался своим делом с добросовестностью патриота, выполнявшего свой долг, и с упорством чиновника, надеявшегося раскрыть «интересное дело», но вовсе не был злым человеком.
Он несколько деланно улыбнулся:
— Ваши заявления были проверены и с точностью подтвердились. Прошу прощения за задержку. Это неудобства, с которыми приходится сталкиваться путешественнику, особенно у нас. Ведь мы стали жертвами несправедливой и предательской агрессии со стороны враждебного мира, и нам приходится защищаться от шпионов, которые нахлынули на нас со стороны Швейцарии.
Тем временем он протянул мне свою ладонь, и я могу сказать, что это был редкий случай, когда я пожал руку немцу с большим удовольствием.
Теперь, когда все это закончилось, это впечатление уже немного ослабло, но я могу вас уверить, что вы подарили мне несколько ужасных дней, и я не хотел бы снова взяться за такое дело.
Глава 8. Удивительная проделка доктора Х.
С осени 1915 года корреспонденция из Германии постепенно становилась все малочисленней и неинтересней, пока к концу января 1916 года ее поток совсем не остановился. Не проходило ничего, однако, любопытно, что семьи всегда знали на каком фронте, в каком корпусе служат их солдаты.
Это было непонятно; материнская любовь позволяла семьям всегда быть в курсе дела, знать намного больше, чем я, несмотря на все мои досье и карточки. Но как? Пошел ли обходной путь через Швейцарию неизвестным мне маршрутом? Я отправился по следу всех тех, кто мог бы знать о новом состоянии дел: наших швейцарских корреспондентов, Витторио, распределителей писем в каждой сельской общине. Тщетно! Может быть, когда мы сами открывали тайну, началась битва за Верден, которая круто изменила мирный ход моей жизни.
Могу ли я сказать, что мы это предвидели? Нет! Я отдавал себе отчет, что теперь мы хватались за пустоту, полное отсутствие новостей, эта остановка в поступлении ежедневной почты угнетали меня в высшей степени. Я жил и в буквальном, и в переносном смысле в noche oscura[14] испанского мистика.
Доктор Х. упорно молчал. У меня больше не было никакого способа, чтобы связаться с ним без риска его компрометации. Но оказалось, что именно ему довелось в те дни разорвать занавес, опущенный немцами перед их февральским наступлением 1916 года.
Одним прекрасным утром в мое бюро примчался Витторио.
— Скорее, скорее, вас вызывают на границу, это очень срочно!
Я понесся туда сломя голову. Все было предусмотрено для такого случая: от доктора ко мне через мэра Ц., владельца кафе на границе и Каваньетто — такая система связи должна была функционировать без сучка и задоринки.
Вперед! Мэр Ц. на своей маленькой машине «Матис» проехал двадцать пять километров, которые отделяли нас от Делемона и благоразумно остановился там на площади перед кафе.
— Знаете, господин Рамюзо еще не приехал, сказал невозмутимо мэр. — Однако я немедленно позвонил. Если он уехал сразу же, то не опоздает, его машина едет в два раза быстрее моей. Подождите в машине, я пойду выпью кружку пива.
Четверть часа, двадцать минут прошло, и вот как смерч, разбрызгивая воду и грязь из под колес направо и налево, появился мощный «Панар» нашего друга Рамюзо, промышленника из Невшателя: пятьдесят надежных лошадиных сил на службе Франции! Автомобиль глотал километр за километром под проливным дождем, крупные капли разбивались о ветровое стекло и мешали смотреть на дорогу.
Наконец, после ста пятидесяти километров безумной гонки, мы в Цюрихе, Банхофштрассе, набережная Лиммата. Вот и жилище Гроссмана.
Меня взяли под руку, подводя к входу. Излучая радость, с триумфальным блеском в глазах, Гроссман подтолкнул меня в салон.