Почему-то, все тюремные здания мира на редкость схожи. Несмотря на различие стилей, цветового оформления и условий содержания. Запах отчаяния и одиночества просачивается сквозь толстые каменные стены, каждую ночь совершает побег, спокойно переползая через кирпичные заборы, обнесенные поверху колючей проволокой. Пулеметное дуло на вышке следит только за людьми. Отвратительный мороз пробирается под одежду… И даже если тебя запихали в родную каталажку, где можно смотреть телевизор и не бояться пинков, все равно толстый червь тоски не оставляет душу.

В шесть вечера за ним опять пришли. Звякнул ключ, толстая решетка отъехала в сторону, освобождая проход.

— Дарин Питер Освальд. На допрос, — конвоир обращался к единственному заключенному так, словно перед ним стоял целый полк.

— А когда меня покормят?

— Ужин в семь. В десять часов отбой. Конвоир вставил пропуск в дверь. Щелкнул фотоэлемент, присматриваясь к морде полицейского. Стальная плита, несколько сантиметров в толщину, тяжело поехала в сторону.

— Интересно, — вслух подумал Дарин, — а зачем им такие толстые двери? Они что, в тюрьме собираются ядерную войну пережидать?

Полицейский хотел что-то ответить, но вместо это пробурчал:

— Не разговаривать…

Грозная фраза сиротливо повисла в холодном воздухе коридора. Дарин вздохнул и, шаркая ботинками по бетону пола, поплелся дальше. Хотелось есть.

— Задержанный Дарин Питер Освальд, — конвоир ввел мальчика в комнату.

Камера словесных пыток оказалась глухой комнатой, без окон и с низким потолком. Четверть всего пространства занимал необозримый стол. На столешнице ровной стопочкой лежали бумаги. Освальд мялся около двери, происходящее живо напоминало школу. Там его точно так же вызывали к доске. Впрочем, в школе было похуже, чем здесь, — в классе, кроме учительницы, сидело еще двадцать детей… Дарин передернулся, вспомнив, как смотрят сорок штук глаз. Пара презрительных, пара скучающих… Злорадные, мстительные, равнодушные. А ты стоишь, мучительно пытаясь понять, о чем тебя спрашивают. Даже не ответить, нет — просто сообразить, чего от тебя хотят. А как радостно возвращаться на свое место, к родной парте в самом углу класса. А двойка в журнале? Ерунда…

— Присаживайся.

Женщина, сидевшая за столом, оторвала взгляд от бумаг. Училка, да и только, а еще из ФБР…

Дарин шевельнулся, поискал глазами и с ужасом понял, что стул всего один. И стоит он ровно посередине. Освальд отлепился от стены. С трудом справившись с непослушными ногами, подошел к стулу. Сел, старательно выпрямив спину.

Внезапно на него нахлынуло понимание. Он ведь в тюрьме! Радостная мысль колотилась в мозгу. Он в каталажке, а вовсе не в школе! И это на самом деле всего лишь агент ФБР, а не директриса! Дарин облегченно расслабился, тело обмякло. Ему нечего бояться, он уже взрослый. Наказывать его не за что. А если и накажут… Влепят штраф, но ведь не посадят же. Что он такого страшного сделал? Светофор переключил? Так зато он потом босса спас!

— Здравствуй, Дарин.

Женщина смотрела пристально, прямо в глаза. Освальду снова стало неуютно и… как-то холодно. Он коротко кивнул.

— Вчера около четырех часов дня на перекрестке оклахомского муниципального шоссе и окружной дороги столкнулись две машины. Водитель одной погиб; человек, сидевшей за рулем второй машины, госпитализирован и сейчас находится в тяжелом состоянии. Пассажиров, к счастью, не было.

Скалли отодвинула бумаги. Пальцы вертели ручку, то откручивая колпачок, то заворачивая его до конца. Дарин сглотнул.

— Ты был вчера там? — спросила Дэй-на. В голосе слышалась легкая укоризна.

— Да… — тихо ответил Освальд.

— Потом приехали шериф и «скорая помощь». А за ними Джон Кавит. Тебе известно это имя? — Скалли отложила ручку, облокотилась на стол.

— Конечно, это мой босс.

— Хорошо. Потом Кавит упал. Ему стало плохо, у него остановилось сердце. Санитары из «скорой помощи» хотели применить электрошок, но у них сели аккумуляторы. И тогда подошел ты и оживил Джона. Так?

— Так! — Дарин кивнул, глаза его загорелись. — Я его оживил. Он лежал совершенно мертвый, а я подошел к нему и-сказал: «Встань и иди». И тогда он задышал.

Скалли с ужасом смотрела на тонкую детскую фигурку, скорчившуюся на стуле. Злое, похожее на маску лицо, влажные губы, сверкающие безумием глаза.

— Как ты это сделал?

— Как обычно, словом…

Дэйна откинулась на спинку стула. Глубоко вздохнула. Протянула руку к кнопке, вызвала дежурного.

— Спасибо, я узнала все, что хотела, — Скалли кивнула Дарину.

Вошел все тот же полицейский и, придерживая Освальда за локоть, вывел в коридор. Дэйна встала, потерла лоб рукой. Да, разговор ничего нового не принес. Если, конечно, не считать, что мальчик болен. Остается надеяться, что он тихий больной, а все их фантастические догадки — лишь отговорки ленивого разума. Скалли собрала бумаги, сунула их в папку и вышла из комнаты. У дороги ее ждала машина, а в гостинице — чашка черного кофе.

В одиночной камере для подозреваемых стояли кровать и тумбочка, а на стенке даже висела небольшая полочка с книгами. Да-рин снял толстый том с тисненными серебром буквами. Погладил вытертую кожаную обложку. Пролистнул желтые, хрустящие страницы. Скоро его выпустят отсюда. Точно выпустят… Надо заучить еще какую-нибудь фразу… Вот, например, эту. Черные буквы плохо складывались во что-то осмысленное. Но Освальд читал. Поскольку в начале было слово…

К вечеру похолодало. Набежали серые тучи. Казалось, с минуты на минуту пойдет мелкий осенний дождь. Но ватные облака лишь безмолвно скользили над сухим городом. Пронзительный, колкий ветер гонял по асфальту мелкий мусор, кружил маленькие песчаные вихри. На улицах было пустынно, только какой-то прохожий, прикрыв лицо лацканом куртки, спешил по тротуару.

Особняк потерял свою дневную парадность и, в надвигающихся сумерках, был похож на огромный ком пыли. Чернели провалами окна. Всхлипнула на ветру входная дверь.

Молдер накинул на плечи плащ и вышел из машины. Подал руку Скалли. Во дворике было еще темнее. В узком проеме между домами клубилось небо. Казалось, что двор накрыт куском шевелящейся грязной пены. На лестнице горела лампа, озаряя ступени мертвенным голубоватым светом.

«Словно в прозекторской», — недовольно подумал Молдер. Дом, так понравившийся ему в первый раз, сегодня рождал самые мрачные ассоциации.

Фокс нащупал ручку звонка, дернул. Прислушался к мелодичному звону. За дверью раздались шаги. Звякнул, открываясь, замок.

— Добрый вечер, — сказал Молдер. Скалли за его спиной просто кивнула головой.

— Проходите, — Шэрон распахнула дверь, пропуская гостей.

— Спасибо, но мы ненадолго. Мы хотели попросить вас… Вы не могли бы дать свидетельские показания? — сбивчиво произнесла Скалли, удивляясь, почему слова приходят с таким трудом.

— Какие и когда?

Дэйрш заметила, что Кавит полностью одета и явно собирается куда-то уходить.

— Показания относительно Дарина Питера Освальда. Он арестован по подозрению в серии убийств с применением электричества, — Молдер говорил так, словно читал приговор.

— Простите, а кто вам поверит? Это звучит как форменный бред, — Шэрон покачала головой. — Ни один суд присяжных не вынесет такого приговора.

— Вот потому-то так и важны ваши показания.

— Вы меня извините, но я… Просто боюсь. После того, что произошло с моим мужем… — Она сжала руку в кулак, поднесла к лицу. — Нет, вряд ли. Как только Джона выпишут, мы продадим мастерскую и уедем отсюда. Дарин никогда не найдет нас.

— Освальд арестован и сейчас находится в тюрьме. Он не сможет причинить вам никого вреда. Даже если суд признает его невиновным, мы отдадим его в психбольницу как тяжелобольного. А это от тюрьмы отличается только наличием лекарств и смирительных рубашек, — Молдер внимательно смотрел на Кавит.

— Это жестоко…

— Это справедливо, — отрубил Фокс. — Он уже убил пятерых, и двое — в больнице, оба в тяжелом состоянии. Так он не сможет больше убивать.