9.4. Чингисхан: новое прочтение

В 1957 г. в письме к П. Савицкому Л.Н. признавался, что он еще не готов писать о Чингисхане, но через десяток лет «созрел» и взялся за это опасное и острое дело.

Эпоха «оттепели» и последующих лет оставалась еще очень сложной, а официальные оценки Чингисхана в советской исторической науке были однозначно негативными. Истоки негативности очень глубоки. Еще Гегель в своей «Философии истории» писал, что «движения народов под предводительством Чингисхана и Тамерлана... все растаптывали, а затем опять исчезали, как сбегает опустошительный лесной поток, так как в нем нет жизненного начала»764. Карл Маркс как-то заметил: «Орды совершают варварства в Хорасане, Бухаре, Самарканде, Ваахе и других цветущих городах. Искусство, богатые библиотеки, превосходное сельское хозяйство, дворцы и мечети — все летит к черту»765. В другом месте классик писал: «Это иго не только давило, оно оскорбляло и иссушало душу народа, ставшего его жертвой. Татары установили режим систематического террора, разорение и массовые убийства стали обычным явлением»766. Вы что, против Маркса, Лев Николаевич?

На это он решился лишь 20 лет спустя. Не будучи антимарксистом, он опровергал упомянутую оценку Маркса. По поводу взятия монголами среднеазиатских городов существует вполне устоявшаяся версия, согласно которой «дикие кочевники разрушили культурные оазисы земледельческих народов». Л.Н. указывал, что эта версия основана на легендах, создававшихся придворными мусульманскими историографами767.

В 70-х гг. все было куда суровее. Официальная историческая наука в СССР не знала каких-то нюансов в оценке монгольского нашествия и личности Чингисхана. Академик С. Тихвинский писал: «Господство монгольских завоевателей отбросило Китай далеко назад... Шло распространение рабовладения ... обнищание монголов»768. Жестко предупреждал всех идущих «не в ногу» и профессор В. Пашуто: «В международной историографии до сих пор слышны голоса тех, кто подобно авторам евразийского толка славословил сильную личность Чингисхана и мнимые заслуги его преемников»769. Критиковал он и немецких ученых, презрительно называя их «остфоршерами», за то, что они приписывали спасение Европы немецким рыцарям, которым якобы принадлежала решающая роль в известной битве при Легнице. «Но еще дальше, — писал В. Пашуто, — пошел в своих последних работах Г. Вернадский». Особенно не понравилась советскому историку фраза последнего: «Запад был неожиданно спасен благодаря событию, происшедшему в далекой Монголии — умер великий хан». Это, по мнению В. Пашуто, уже «уход из науки».

Понял ли намек Лев Николаевич? Это в его «Поисках» имеется целых три ссылки на работы Г. Вернадского. Еще шаг, и он тоже мог оказаться «вне науки». Но на дворе был уже 1977 год, и в одном сборнике печатались и «обличители» и последователь «криминальных евразийцев» — Лев Гумилев. Правда, его статья была задвинута в самый конец книги.

На что же надеялся наш герой в далеком 1970 г., публикуя свою книгу с очевидной симпатией к личности монгольского завоевателя? Обозначиться как некий «научный диссидент»? Думается, что нет. Он видел, что где-то, пусть пока в «дальнем зарубежье», официальная однозначность оценок дала трещину, и оказался прав.

Ему очень хотелось писать о Чингисе. Хотелось потому, что он, конечно, знал легенду матери о происхождении ее предков. Сама А.А. излагала ее следующим образом: «Моего предка хана Ахмата убил ночью в его шатре подкупленный русский убийца. Этим, как повествует Карамзин, кончилось на Руси монгольское иго. Этот Ахмат, как известно, был чингизидом. Одна из княжон Ахматовых, Прасковья Егоровна, в XVIII в. вышла замуж за богатого и знатного сибирского помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим прадедом. Его дочь, Анна Егоровна — моя бабушка. Она умерла, когда маме было 9 лет, и в честь ее меня назвали Анной»770.

Необходимо отметить, что разыскания на этот счет краеведа Д. В. Куприянова при участии москвичей и помощи самого Л.Н. прояснили картину его родословной лишь до середины XVIII в. Первым точно установленным его предком по линии отца был Лев Васильевич Львов — секунд-майор (17... — 10.1.1824). Правда, в этой публикации наверху таблицы было написано: «Прапрадед Н. С. Гумилева князь Милюк — владелец имения Слепнево»771. Понятно, почему так хотелось Л.Н. посетить «землю предков» — Монголию; в 1975 г. он даже заполнил выездное дело, но поездка не удалась.

Впоследствии Гумилева критиковали за все что угодно: за «биологизм», за антисемитизм и даже за сионизм, за его датировку «Слова о полку Игореве», но почти не трогали за Чингисхана (ругань по поводу «ига» не в счет). Л.Н. надеялся, что пронесет, но все-таки был осторожен; в «Поисках» нет, например, ни одной ссылки на П. Савицкого, наиболее близкого ему евразийца, и не просто близкого по духу, но и знакомого.

Что это — страх, комплексы? Думается, что нет. Идут 70-е гг., вроде бы доктору наук, не диссиденту, не «подписанту» чего же бояться? Однако, когда ныне знакомишься с перепиской Л.Н. и журнала «Природа», поражаешься степени его «поднадзорности» даже в это благополучное время, и опять же не у властей, а у коллег! Оказывается, для публикации статей Л.Н. по исторической тематике в столице требовали отзыв не менее чем «стабильно благонадежного» Д. С. Лихачева, а по географии — академика К. Маркова772. Когда Л.Н. вяло отбивался, писал, что «не хочется ходить по академикам», ему отвечали: «Не надо, не ходите, но тогда мы сами будем просить их визу строго по служебной линии»773. Насчет проработки в «Вопросах истории» сам Л.Н. рассказывал, что его спрашивали так: «Объясните, где у вас производственные отношения? А где производительные силы? Где классовая борьба? Ничего нет». Самое смешное в этом, что Л.Н. знал К. Маркса куда более основательно, чем «проработчики».

Итак, надежды Л.Н. были лишь на неоднозначность оценок Чингисхана за рубежом, прежде всего, естественно, в Монголии и Китае. В ту пору ходила по интеллигентским кухням шутка-загадка: какая из стран мира является самой независимой? Ответом было «Монголия», а на недоуменный вопрос «почему?», шутники, довольно ухмыляясь, сообщали: «А потому, что от нее ни-че-го не зависит!»

Однако кое-что все-таки зависело, и упрощать ситуацию не надо. Оценки Чингисхана там колебались от резко негативных до апологетически-культовых. Сейчас, конечно, анекдотично звучит, что монгольские историки, «руководствуясь решениями III пленума ЦК МНРП (1962 г.), выступили с решительным развенчанием псевдонаучных теорий о прогрессивности татаро-монгольских завоеваний стран Азии и Европы»774. Оказывается, Чингисхан лишь в начале пути был прогрессивной фигурой, вся дальнейшая его деятельность сугубо реакционна и гибельна: грабительские войны, упадок производительных сил Монголии, страдания народа.