– Хорошие стороны! – воскликнул Реми.

– Французский двор не лишен приятностей. Ночные объятия красавицы делают терпимой даже посещение утренней мессы. – Наварра водил пальцем по краю бокала, избегая смотреть в глаза Реми. – Я полагаю, вы слышали. Теперь я – католик.

– Да, слышал, – мрачно ответил Реми, вспоминая, какая дикая ярость охватила его, когда он узнал, что ведьма Медичи вынудила его короля отречься от веры под угрозой отправить вслед за вассалами в царство мертвых.

На лице Наварры промелькнуло странное выражение – смесь стыда и почти свирепого вызова.

– Если честно, я искренне никогда не находил разницы в том, хочет ли человек поклоняться Богу, перебирая пяльцами святые четки или перелистывая страницы псалтыря. Согласитесь, нельзя ни убивать, ни умирать за это.

В определенном смысле Реми не мог не согласиться с Генрихом. Но он также не мог забыть всех тех мужчин и женщин, которые видели разницу и жертвовали жизнями за дело гугенотов, умирая за право молиться по своему выбору. Жители Наварры болезненно пережили резню, устроенную в Париже над их соотечественниками. И известие, что их король бросает их дело, стало для многих последним сокрушительным ударом.

Реми попытался сохранить безучастное выражение лица, но его чувства, должно быть, все-таки прорвались наружу.

– Итак, вы знали, что ваш король трус и презренный отступник, – сказал Наварра, не спуская глаз с капитана. – Я удивлен, что вы по-прежнему готовы служить мне.

– У вас не было никакого выбора, сир.

– Вас бы это не остановило. Вы никогда не поступились бы своей честью и принципами ради спасения собственной шеи.

– Мои поступки не имеют никакого значения. – Ре ми передернул плечами. – Я же не король.

– Кое-кто и меня не считает королем. – Наварра спустил ноги на пол и сел, хмуро уставившись в свой бокал. – Их много, даже в Наварре, тех, кто теперь презирает меня. Они сравнивают меня с моим отцом и говорят, что я унаследовал его слабоволие, вместо того чтобы мужеством и умом пойти в мать.

– Так докажите, что они не правы, сир, – попытался убедить короля Реми. – Бегите отсюда и займите свое законное место, возглавьте дело гугенотов.

– Ну а если они правы? Делая свой выбор и принимая иную веру, я вовсе не думал о своих подданных, ради которых был обязан остаться в живых. Мною руководила единственная мысль, что я слишком молод, чтобы умирать. Я находил жизнь невероятно приятным занятием. – Лицо Наварры чуть просветлело, когда он продолжил: – Я и сейчас еще так считаю, и сегодня, как никогда раньше. Видите ли, капитан… я влюбился.

Реми с ужасом посмотрел на короля. Ему не надо было спрашивать в кого. Он попытался отнестись к признанию Наварры с легкостью, заставив себя натянуто улыбаться.

– Вот вам крест, Ваше Величество, я с трудом могу припомнить время, когда вы кого-нибудь не любили.

– Каюсь, истинная правда, – согласился Наварра и рассмеялся, рывком поднявшись на ноги. – В отличие от вас, моего бессердечного Бича, который так никогда и не был влюблен. Клянусь, я никогда не знал ни одного мужчины, столь невосприимчивого к чарам прекрасного пола.

«Невосприимчив к чарам всех, кроме одной», – мрачно отметил про себя Реми.

– Увы и ах, боюсь, я чересчур слаб в этом отношении. – Наварра притворно вздохнул. – Лет так с четырнадцати я слишком остро почувствовал, что женщины – лучшее из созданного Богом на нашей земле. А мадемуазель Габриэль Шене, бесспорно, прекраснейшая из них всех. – Реми постарался остаться безразличным, когда имя Габриэль сорвалось с губ короля. Наварра прошел мимо него и выглянул в окно. Он смотрел в ночь, и на лице застыло мечтательное сладострастие. – Само солнце стыдится сравнения с ее золотыми локонами, очи ее напоминают мне о прозрачных голубых ручьях в родных горах. Ее нежные алые губы обещают мужчине все вообразимые удовольствия. Кожа у нее белая, как свежие сливки, и такая гладкая, что шелкам далеко до нее, а ее крепкие и налитые груди так и напрашиваются на ласку.

Реми затаил дыхание. Если бы любой другой мужчина подобным образом говорил о Габриэль, он бы приказал тому замолчать, если не хочет, чтобы ему заткнули рот силой. Но он не мог себе позволить оборвать короля. Реми оставалось только до боли в суставах сжимать кулаки и слушать дальше, храня мрачное молчание.

Безучастность капитана, видимо, возмутила Наварру. Король прервал перечисление прелестей Габриэль и бросил на Реми нетерпеливый взгляд.

– Да вы и сами видели эту даму, капитан. Не могли же вы не заметить, насколько она изящна.

Реми скрежетал зубами. Да, он заметил. Боже правый, помоги ему.

– Она прехорошенькая, в этом я с вами соглашусь, – глухо и натянуто ответил он. – Но я уверен, что здесь, при дворе, вдоволь красивых женщин. Как и дома, в Наварре.

– Да, конечно, вдоволь, и на протяжении долгого времени я не находил в Габриэль особенной исключительности. Время от времени в ней проявляется нечто такое надменное, что держит мужчин на расстоянии. Но последнее время она позволила мне преодолеть эту ее надменность, и я улавливаю в ней проблески женщины, которая горяча, страстна и ранима. Я заглядываю ей в глаза и вижу там отпечаток какого-то тайного горя, и это еще долго после ее ухода преследует меня. – Наварра прервался, криво усмехнувшись. – Ну, конечно, вам не понять, о чем я говорю, капитан.

В том-то и заключалась беда, что Реми слишком хорошо понимал своего короля.

– Мужчина, который, в конце концов, завоюет сердце Габриэль, в самом деле получит настоящее сокровище, – продолжал Наварра. – Этой женщине удается оставаться неуловимой, и этим она доводит до умопомрачения. Однако за всей ее внешней ледяной холодностью пылает внутренний огонь, страсть, которую мужчина жаждет испытать, опробовать на себе. И я бы испытал, если бы не вы, мой капитан. – Наварра, словно поддразнивая своего собеседника, взглянул на Реми уголком глаз, но в голосе его слышалась некоторая досада. – Ваше неожиданное воскрешение из мертвых оказалось немного несвоевременно. Я думал, что наконец-то убедил чудесницу разделить со мной ложе сегодня ночью.

Выходит, Габриэль еще не успела отдаться Наварре? Но какое это имело для него значение? Разве у нее не было других любовников? Но мысль, что она еще не делила ложе с его королем, наполнила Реми неистовым ликованием, которое он с неимоверным усилием скрыл. Капитан резко опустил голову. Неправильно расценив это движение, Наварра подкрался и игриво ткнул Реми в плечо кулаком.

– Да, не убивайтесь вы так, дружище. Я полностью прощаю вам, – уж весело обратился он к нему. – Ну, не удалась эта ночь любви, наступит еще множество других ночей.

«Да, и непременно». Все ликование Реми исчезло. Он стиснул зубы, да так неистово, что не удивился бы, если бы Наварра услышал, как они скрежещут.

– Как бы вы ни были увлечены мадемуазель Шене, вам не следует оставаться здесь из-за женщины, – сказал он. – Не следует, поскольку ваша страна ждет восстановления вашего правления. Вы должны при первой же возможности бежать и возвратиться домой. И ваша честь, и ваш долг требуют этого.

– А если первейший долг мужчины – быть с женщиной, которую он обожает? – Наварра упрямо скривил губы. – Королевства рушатся, капитан. Войны забываются, благородные дела обращаются в пыль. Что, если в конечном счете в жизни мужчины действительно имеет значение лишь то, как он умел любить?

Реми с тревогой посмотрел на короля. Он видел Генриха в муках безумной страсти и прежде, но никогда тот настолько не таял от чувств. Габриэль и вправду лишила его воли. Неудивительно, что она пожелала рискнуть организовать их встречу.

Реми почувствовал, как в нем вспыхивает и нарастает злость. Против Габриэль, которая околдовала короля, против Генриха, который позволил обманом завладеть собой. И больше всего против себя, сгоравшего от ревности, которую не в силах был подавить.

– Есть обстоятельство, о котором вы забываете, сир. Вы женатый человек. Как же ваша жена? – Еще не договорив, Реми, понял, каким безнадежно наивным педантом он выглядит. И не удивился, когда Наварра громко расхохотался ему прямо в лицо.