Я выхватил из вздыбленной кучи ржавых кроватей какой-то железный предмет и швырнул в окно третьего этажа.

Лицо мужчины исчезло. Послышался звон стекол, осыпающихся с высоты на асфальт.

Когда мужчина вновь появился в разбитом окне, я понял по его лицу, что сделал безумное. Но мне теперь было все равно. Душа моя отделилась от меня. От ощущаемого мною ужаса я видел себя со стороны.

Я выдернул из кучи тяжелый металлический прут.

Умелец снова исчез, спрятавшись за стеной.

Вдруг я увидел позади себя в открытом проходе двора, через который я зашел сюда, несколько наблюдавших за мною человек. Они смотрели на меня с улицы.

– Хулиган! – крикнул один из них.

– Пьяный, – отозвался другой.

Я различил в их сплоченной группе лицо молодой женщины. Оно было привлекательным для мужских глаз, и я возненавидел это лицо. С прутом в руке я пошел к ним.

– Надо его схватить! – сказал крупный полный мужчина в длинном пальто одной из женщин. – Он – сумасшедший!

Я остановился перед ними и молча смотрел на них. Я не мог сказать им ни слова.

– Брось прут! – угрожающе крикнул мне мужчина и кивнул соседу: – Заходи сзади!

Вместе они двинулись на меня.

– Убью! – заорал я. – Убью, сволочи!

И изо всей силы ударил прутом по стеклянной вывеске: «Женская консультация», висевшей в рамке на стене.

Опять рядом со мной посыпались битые стекла. Женщины ахнули. Вся группа разом отпрянула назад.

Глаза мои остановились на миловидном лице молодой женщины.

– Ты.... – прошептал я.

И что есть мочи побежал по улице.

Мне чудилось, что за спиной я слышу топот нагоняющих меня.

Состояние раздвоенности стало еще более ярким. Все происходящее со мною казалось мне уродливым видением.

«Наверное, я сошел с ума...» – подумал я.

Но мне было теперь безразлично – быть нормальным или сумасшедшим.

Я не понимал, куда мне бежать. Я не знал этого района. Рывком свернул я в подворотню и влетел в огромный двор, в котором посредине был скверик, где под деревьями сидели на скамьях молодые мамы и пожилые люди и играли дети. Они с тревогой посмотрели на меня, и я сразу в одном мелькнувшем мгновении увидел все их взгляды, направленные с разных мест на меня одного, все их устремленные на меня глазки, глаза и очи.

Я пробежал сквозь сквер и испугался, что двор глухой и я в ловушке, что больше бежать некуда. Я не столько боялся преследования, сколько боялся остановиться.

Вдруг я увидел узкий проход между глухими стенами двух соседних домов. В конце этого тесного прохода, где два человека не смогли бы разойтись, горела высокая щель света во всю высоту пяти этажей. Забравшись в это узилище, я двинулся по нему к свету. В какой-то момент я бросил железный прут – он мешал мне продвигаться. Я шел между стен и был как во сне, когда бежишь от смертельной опасности и внезапно ноги твои немеют, подгибаются под тобой и отказываются бежать. Ты падаешь и ползешь, волоча за собой непослушные ноги, как мертвую часть к твоему живому телу. Но опасность все ближе, она настигает тебя, накрывает, – такие сны снились мне несколько раз в детстве, но сейчас, в этом странном сне-реальности я с радостью почувствовал, что это когда-то приснившееся ощущение – ложно, что на самом деле ноги мои крепки, сильны и послушны мне. И каждая моя мышца, каждый мой мускул движутся и несут меня к моей цели. Но разве есть у меня теперь хоть какая-нибудь цель?

Пройдя до конца темное узилище, я оказался еще в одном дворе, перегороженном деревянным забором. Я влез на забор, спрыгнул на другую сторону, больно ударившись лодыжкой, отворил в стене следующего дома дверь и очутился внутри пустой лестничной клетки. Запрокинув голову, я посмотрел вверх. Многими виражами полуовальная лестница уходила в высоту, и там в высоте белел плоский потолок. И опять я увидел перед собой дверь. Эта вывела меня в переулок.

Плохо ориентируясь, я побежал по нему и, как из плена, вырвался на широкий проспект.

Мимо меня с шумом неслись легковые автомобили, катили автобусы, троллейбусы. Вокруг было много света. Я перебежал через мостовую и опять попал в нескончаемые петербургские дворы-колодцы, которые следовали один за другим и соединялись друг с другом через мрачные проходы и гулкие подворотни. Я кружил по ним, пока не оказался возле церкви. Церковь эту я знал. От нее было недалеко до Летнего сада.

Я перешел через мост и двинулся наискось через Марсово поле. Я понял, что погони нет. Но если она даже и была, то я успел далеко уйти от нее.

Я брел по предвечернему городу. Состояние полного безразличия ко всему охватило меня. Но испытывая это состояние, я непрерывно шел, я шаг за шагом переставлял ноги. И все смотрел на серый асфальт, плывущий под подошвы моих туфель. Наверное, если бы теперь открылась погоня, я и не стал бы уходить от нее.

Постепенно город утонул в сумерках. Он и так виделся мне сегодня как в бреду. Теперь я совсем перестал слышать его звуки. Я оглох и во всем теле ощущал онемелость. Жизнь утекла из меня. Если бы меня сильно ударили, я, наверное, даже не почувствовал бы боли. Зажглись фонари, и я с удивлением обнаружил впереди себя свою тень, которая то удлинялась, то укорачивалась. А я все брел по улицам, по набережным, вдоль рек...

Потом со мной произошло странное – я сразу увидел себя среди безлюдья новостроек, выходящих к береговой кромке залива, на том самом месте, куда еще совсем недавно я вышел счастливый, полный радости оттого, что впервые достиг конца острова.

Вечернее море было светлее неба, а небо – в узких тучах. Между тучами сверкал огонь заходящего солнца. Несколько черных птиц висело в воздухе над водой. Дул холодный ветер. И все было одновременно и ярким, подробным, и как бы непрестанно ускользающим за край земли.

Потеряв равновесие, я упал на береговой песок, поднялся, отряхивая ладони от вколовшихся мокрых песчинок, и сел на камень, глядя на воду. Внезапно взор мой затуманился, и я громко зарыдал. Я ревел во весь голос и не мог сдержать себя. Все передо мной расплывалось. Я ничего не различал от обилия слез.

– Я не хочу больше жить! – шептал я, сжимая голову в ладонях и весь сотрясаясь от моего непоправимого горя. – Я не хочу больше жить, море! Небо! Я не хочу больше жить!

Но никто не ответил мне ни из бескрайности моря, ни из глубины неба.

Отяжелевший от слез, я отошел от кромки прибоя и приблизился к прибрежным кустам. Все мутно мерцало передо мной. Линия горизонта, волнуясь, медленно вращалась вокруг меня со всеми закрепленными на ней предметами земного пейзажа, точно была гибкой, как резина. Я почувствовал, как земля косо поплыла из-под моих ног, грохнулся в кусты, ломая ветки, и свернулся калачиком на пожухшей траве, пахнущей морем и плесенью.

Безмолвие накрыло меня, словно колпак.

Не знаю, сколько прошло времени, но я вдруг услышал хруст веток... Вера подошла ко мне и, ни слова не говоря, легла рядом со мной на землю, прижавшись спиной к моему животу. Она была такая теплая! «Вера...» – сказал я, испытывая лучезарное счастье оттого, что все случившееся сегодня был лишь сон, который просто приснился мне, и она, любовь моя, со мной, и мой ребенок жив. Я обнял ее и прижал к себе еще крепче. Потом я стал ласково гладить ее по животу, по тугим соскам, наполненным горячим молоком. Живот был мягок, и внутри него – я так сильно чувствовал это – жила жизнь. И сердце мое наполнилось радостью. «Я люблю тебя, Вера! – шептал я. – Как я люблю тебя!..» И вдруг открыл глаза.

Предо мной была тьма ночи, в которой между черных ветвей кустов шевелились яркие звезды.

Дрожа в ознобе, я приподнял голову, плохо понимая, где я, что со мной, как я здесь оказался и, главное, что теплое, живое, дышащее я обнимаю и так сильно прижимаю к себе? И вдруг понял, что рядом со мной спит бездомная собака. Она проснулась, обернула ко мне узкую морду с блестящими глазами и опять отвернулась, продолжая спать. Я услышал, как она громко дышит.

В ужасе я вскочил на ноги, чувствуя сильное головокружение и боль в лодыжке.