Взор мой остановился на ее черно-белом платье. Перекинутое через сиденье стула, оно подолом касалось пола. А на спинке стула параллельно висели капроновые чулки.

«Жену потерял...» – сказали мне эти чулки.

Я дотянулся рукой до платья и потрогал его.

Широкое книзу, оно очень шло к ее светлым волосам; меня особенно прельстило то, что оно туго затягивалось на талии поясом. В моей памяти встало, погружаясь вершиной в бездонное небо, мертвое дерево на змеином островке среди клюквенных болот, под которым мы лежали вдвоем, взявшись за руки. У меня не было там таких ощущений. Все эти вещи, плотные и полупрозрачные, яркие и темные, что-то прибавили к ней, как прежде что-то прибавила к ее образу швейная фабрика со своими шумными цехами, многолюдьем и большими грузовыми лифтами.

Я оделся и прошел в кухню.

Вера протянула мне горячую оладью.

– Замори червячка! – сказала она. – Обед будет позже.

Перекидывая оладью с ладони на ладонь, я жадно съел ее. Вдруг мне стало весело на душе. Как будто что-то трудное само собой разрешилось. Великая гордость охватила меня.

Обед на двоих. Обед, приготовленный Верой. Какая необыкновенная женщина полюбила меня!

Такой женщины нет больше ни у одного мужчины!

И как будто мысли мои были подслушаны: в прихожей прозвенел звонок.

Вера остановила в воздухе деревянную ложку, из которой капало на сковородку жидкое тесто.

Звонок сразу повторился, долгий и настойчивый.

Мы посмотрели друг на друга.

Ледяной страх охватил меня с ног до головы.

Сняв туфли, Вера на цыпочках прошла в прихожую.

Звонок зазвенел часто, как морзянка.

«Это не случайный посетитель, – подумал я. – Тот, кто стоит за дверью, непременно хочет войти и поэтому так настойчив и нетерпелив».

– Рита! Открой! – крикнул низкий мужской голос.

Другой мужской голос, более высокий, сказал:

– Я тебе говорил: они ушли в рейс.

Звонок звякнул еще раз, но уже рвано, нерешительно.

Шаги по лестнице удалились.

– Это к Рите приходили ее знакомые, – сказала Вера. – Он сюда вряд ли придет. Он еще в лагере. А если придет, мы ему не откроем. Здесь никого нет.

Я неподвижно сидел за столом. Сердце мое все еще яростно колотилось.

Я не смел поднять на нее глаза.

Как мне хотелось быть сейчас таким же взрослым, заматерелым, как Кулак!

– Пожалуйста! Думай только обо мне! – сказала она. – Я ждала этой встречи. И мне было так хорошо с тобой. Как никогда!

День, проведенный в постели.

День, проведенный с Верой.

День, состоящий из непрерывного обладания друг другом, объятий, поцелуев, нежности.

– У тебя прекрасное тело. Смуглое, мускулистое. И твои серые глаза... Много девочек падет под такими чарами. Но ты все равно всегда будешь один.

Я слушал ее, и то, что она говорила, льстило моему самолюбию; в глубине сердца я так о себе и думал, и страдал я оттого, что никто никогда мне этого не сказал. Она первая. Ведь я всегда боялся, что девочки не будут меня любить. А я именно об их любви мечтал. Я очень рано начал мечтать об этой особенной их любви, таинственной, манящей, ни на какую более не похожей, потому что в ней была стыдливость. А я всегда был очень стыдлив и стеснителен.

– Почему? – спросил я.

– Не знаю. Я это еще в лагере поняла. Как будто на земле для тебя нет никакого занятия, которое ты смог бы полюбить...

Она увидела на моем лице недоумение.

– Я тебя сразу выделила из толпы, когда вас привезли в лагерь. Словно кто-то меня в спину толкнул. И я стала за тобой следить.

– Следить? – удивился я.

– Мне хотелось чаще видеть тебя и, главное, понять, почему ты так сильно потянул меня к себе. У меня до тебя ничего подобного не было. А ты сразу стал держаться в стороне. Все знакомились со мной, что-то хотели, пытались понравиться, мальчики косились на мои ноги.

– Ты об этом знала!

– Но ведь ты чувствуешь, если на тебя кто-то смотрит?

– Да.

– И я такой же человек. Или ты считаешь, что пионервожатая не человек?

Мне и на самом деле всегда казалось, что школьные учителя, врачи в поликлиниках, пионервожатые особенные люди, и я в какой-то мере благоговел перед ними, потому что чувствовал над собою их власть, особенно если это были молодые привлекательные женщины.

– Потом смотрю, шалаш над озером построил. Чтобы уже совсем не бывать в лагере. И меня этот тайный шалаш разъярил. Пошла поздно вечером и сломала.

– Так это ты его сломала! – воскликнул я. – А я думал, кто-то из ребят.

Она взяла мою руку в свою и крепко сжала пальцами.

– Я долго не решалась к тебе подступиться. Я преступница. Но, может быть, я удержалась бы и ничего не было, если бы я тебя не застала тогда в кустах можжевельника. Ты в тот момент открыл мне дорогу к себе. Потому что я тоже не могла переступить через что-то. Ты мне помог. У одной у меня не хватило бы сил. Как я боялась! И потом поняла, что сделала что-то запретное. Но затаенно надеялась, что ты не придешь в лес поздно вечером в темноте. И как будто специально началась эта сумасшедшая гроза, и я успокоилась. Мне даже стало легче, что ты струсишь и не придешь и сам положишь этому конец. Но ты не струсил и пришел. – Она провела моей ладонью по своему лицу. – Не жалеешь? – Нет, – ответил я.

Наступил вечер, а мы все были вместе. Никогда еще подряд я не был с нею так долго, неразлучно. Значит, и она любила меня! А я ничего не видел, не понимал. Даже сторонился ее. Но ведь и я любил ее. Я просто боялся себе в этом признаться. Иначе зачем мне всегда хотелось подольше задержать на ней взгляд?

Храня неподвижность, мы лежали под одеялом. Ее волосы были возле самых моих губ. Я вдыхал их пряный аромат. Позади нас за стеной кто-то наполнял водой ванну – был слышен звук сильной струи воды, бьющей в воду. Наверху шло застолье. Но наша комната, целиком утонувшая во тьме, полна была молчания.

– Расскажи мне о своей семье, – тихо попросила она.

– Они разошлись.

– Вот как... Почему?

– Мама полюбила другого человека.

И опять я вдохнул в себя аромат ее волос. Она была так близко ко мне!

– А твой отец?.. Что стало с ним?

– Отец уехал на Шпицберген.

Она задумалась.

– Где это? Я не знаю.

– В Ледовитом океане.

– Он полярник?

– Механик. Там угольные шахты.

Я обнял ее за плечо, которое неожиданно легко поддалось движению моей руки.

– А кто мама? Я видела ее, когда она навещала тебя в лагере.

– В библиотеке работает.

– Книгу о пирамидах она тебе достала?

– Да.

Вдруг мне захотелось рассказать Вере случай, который произошел год назад, когда я с отцом ездил в Кипень.

Удивляясь своему голосу, словно он изменился оттого, что я решил доверить ей очень тайное, я произнес первые слова:

– Он всегда следил за нею. У них вечно ссоры из-за этого происходили. А у нее в ту осень были часто приступы. У нее с детства порок сердца. Он отдал последние деньги и купил ей путевку в дом отдыха. Место называлось – Кипень. Она уехала. Через неделю вечером он мне говорит: «Я знаю, что там сейчас делается». – «Где?» – «В Кипени». И мы помчались на автобусный вокзал.

– Он хотел проверить, не изменяет ли ему мама? – спросила Вера.

– Хотел. Главное, он эту путевку сам ей купил и уговорил отдохнуть. Она отказывалась. Приехали. Идем по аллее... И видим – мать сидит на скамейке под фонарем. Книга на коленях.

Одна сидит и с книгой. Он так обрадовался! Бросился к ней. Я редко у него такое счастливое лицо видел. А мать смотрит на меня. Все поняла. Погуляли немного, и она нас проводила до остановки автобуса. И чем дальше отъезжаем, тем отец мрачнее становится. Я догадался: опять все сначала. Ему надо было все время видеть ее. А меня как холодом обдало: сейчас авария произойдет. И сразу – удар, стекла зазвенели, крики, суматоха.

– Вы столкнулись с кем-то?

– Нет. Мальчишки на ночном шоссе автобус поджидали. Запустили камнями – и в лес: посмотреть, что будет. Но меня больше всего знаешь что поразило?