Кроме учебных пленок и чернил, посвященные могли приобрести здесь и кое-что, не выставленное ни на витринах, ни на прилавках. Ответы на экзаменационные вопросы (до экзаменов, разумеется), микрошпаргалки, всякие шуточки (вроде, например, металлической имитации чернильного пятна или резинового паука), чтоб пугать и разыгрывать преподавателей, бутылочки виски, выполненные в виде бутылок с молоком или чайных термосов, и особые, но в обычной упаковке сигареты.

Все это было так же доступно, так же легко купить, как и пачку тетрадей. Просто надо было знать заветное слово (которое, знал каждый второй студент). У лавчонок по вечерам прогуливались «пушеры»-толкачи. Под разными предлогами и детям они давали закурить. Спрашивали:

«Ну как?» Денег не брали. Если их прогоняли — не обижались.

Многие ребята бросали сигареты на землю. Но другие докуривали до конца и опыта не возобновляли. А иные возобновляли, приходили снова и уже сами тянулись за необычным куревом. «Пушеры» (отличные, добрые ребята) никому не отказывали. Лишь на третий, четвертый раз начинали требовать деньги.

И все больше школьников, студентов, все больше и больше юношей и девушек, любопытных, но безвольных, становились постоянными клиентами 'удаленьких лавчонок.

Дон зашел в одну, повертел головой — он был один. В столь ранний час сюда обычно никто не заглядывал. Дон приблизился к вопросительно уставившемуся на него продавцу и тихо сказал:

— Мне пачку конфет — полярных.

(Полярных, то есть белых, означало ЛСД — не совсем наркотик, конечно, но тоже сойдет.)

Продавец даже не вышел из комнаты. Он просто наклонился, достал пакет жевательной резинки и высыпал из него маленькие, похожие на жвачку таблетки. Дон расплатился и ушел.

Он засунул одну таблетку в рот и медленно направился по улице куда глаза глядят.

Свое действие «полярные конфеты» оказали очень скоро. Дон вдруг остановился, минуту постоял, а потом торопливо зашагал обратно к университету.

Весело напевая, Дон шел к новому зданию, где занималась Тер. Он даже преодолел некоторое расстояние вприпрыжку, имитируя дриблинг.

Однако, когда он добрался до места, а потом еще час прождал окончания уже новой лекции, на которой сидела Тер, действие «конфет» ослабело. Дон снова чувствовал неуверенность.

Опять ходил взад-вперед, не зная, куда деть руки, покусывая губы, уставившись в одну точку. Кончилось тем, что он проморгал Тер.

Она вышла в толпе студентов и направилась к стоянке машин. А Дон все ходил и ходил, он сейчас замедленно реагировал на все. Услышал звонок и не сразу понял какой, увидел выходящих ребят и девушек и не сообразил, что кончилась лекция и все идут домой. И Тер тоже. А когда сообразил, бросился за ней.

Он догнал Тер у самой машины, когда она уже открыла дверцу.

— Погоди, Тер, погоди… — Он тяжело дышал, незастегнутый плащ распахнулся и, поддуваемый ветром, вился за ним подобно огромному нелепому горбу. Несмотря на холод, на лбу Дона выступили крупные пятна пота.

Услышав неожиданно близко незнакомый хриплый голос, Тер испуганно обернулась. И вдруг лицо ее мгновенно преобразилось. Глаза залучились радостью, губы раскрылись в ослепительной улыбке.

— Дон, господи, наконец-то! Если бы ты знал, как я волновалась! — Она порывисто обняла его и поцеловала.

И тогда произошло неожиданное. Дон, высокий и красивый, атлет и чемпион, сильный и мужественный, вдруг сел возле машины, прямо на асфальт, и разревелся, как маленький ребенок.

Он всхлипывал, рыдания сотрясали его, он неловко размазывал по лицу слезы, пытаясь утереть их, длинные ноги нелепо скребли асфальт…

Тер, пораженная, смотрела на него. Потом бросилась к нему, обняла, горячо зашептала:

— Дон, Дон, что с тобой? Встань! Да что с тобой? Встань же! Как тебе не стыдно! Тут же люди. Ну, пожалуйста, встань. Садись в машину! Сейчас ты мне все расскажешь! Ну, пожалуйста, дорогой… Прошу тебя!

Дон тяжело поднялся и забрался в машину. Тер рванула с места, и кремовый «бьюик» с поднятым верхом на бешеной скорости вырвался со стоянки, и помчался по дороге.

Ехали молча и остановились, лишь добравшись до любимой каштановой аллеи. Тогда Тер затормозила и, выключив зажигание, повернулась к Дону:

— Объясни, что случилось. Почему ты такой? О господи, как ты выглядишь!

Тер вынула платок, отерла Дону залитое слезами и потом лицо, поправила волосы, галстук, застегнула пуговицы плаща.

— Объясняй, я слушаю! — В тоне ее звучал приказ.

— Не могу я без тебя, — тихо сказал Дон.

— Так вот же я! — воскликнула Тер. — Это ты пропал, а не я. Почему ты не позвонил в пятницу? Мы же договорились.

— Я спасал Рива…

— Перестань, Дон. Ты последнее время только и делаешь, что его спасаешь. Может быть, опять ходил в какую-нибудь курильню? А? Говори!

— Что ты, Тер, — испуганно запротестовал Дон, — никуда я не ходил, он ночевал у меня, его избили за то, что он привел меня туда. Пожалел…

— Избили? — Тер разволновалась. — А тебя они нетронут? Тебе это ничем не угрожает? Дон, скажи, тебе…

— Мне — нет. При чем тут я? А вот ему досталось. Видела бы ты его — ни одного живого места! Не мог же я его бросить. Провозился с ним и не успел позвонить. Но…

— «Не успел»! Странно. — Тер недоверчиво усмехнулась. — Для этого требуется всего одна минута, между прочим.

— Перестань, Тер!.. — В голосе Дона была печаль. — Я не позвонил, верно. Зато приходил. Без звонка…

— Когда?

— Когда ты выезжала с ним из ворот, — еле слышно прошептал Дон, опустив голову.

И вдруг он услышал тихий смех. Тер смеялась все громче и громче. Неожиданно смех оборвался. Зажав щеки Дона ладонями, она подняла его лицо, заглянула в глаза.

— Дон, ты что, приревновал меня? Серьезно? Ты что ж, решил, что я тайно и коварно изменяю тебе? Так? Скажи, тебе не стыдно? Почему ты так плохо обо мне думаешь? Ты пойми: если ты мне станешь безразличен или, наоборот, я полюблю другого человека, ты первый об этом узнаешь. Я сразу тебе скажу, немедленно! Ни секунды не будешь в ложном положении. И я.

Губы ее превратились в ниточку, глаза полузакрылись, квадратный подбородок выдвинулся вперед, она не была сейчас красивой.

— Уж не думаешь ли, что я из жалости или еще почему-либо буду скрывать от тебя? Разве я обязана? Нет, Дон, я никому ничем не обязана. И лгать бы тебе не стала. Разлюблю — сразу скажу, не беспокойся. А ездили мы к его сестре, моей подруге, кстати, ты видел ее у нас. У нее трагедия: заболела ее знаменитая собака, было о чем поговорить. С ней я провела уик-энд. Робен, если хочешь знать, и не был. Он уехал в тот же вечер. Мы с ней вдвоем там оставались…

— Ты могла…

— Позвонить? Нет, уж будь любезен, сам звони, как договорились. Если б ты во время своей спасательной миссии нашел для этого время, я б тебе сама сказала… Наконец, ты мог позвонить в субботу.

— Я звонил.

— Так горничная дала тебе номер телефона? Я ей оставила.

— Я не назвал себя…

— Ну, знаешь! Не понимаю, чего ты хочешь! Она не могла любому незнакомому номер давать. Ведешь себя как ребенок, и мне же еще предъявляешь претензии…

Дон молчал. Он был настолько счастлив, что ему не требовалось слов.

Как все, оказывается, просто. А он-то вообразил! Свинья он все же, заподозрил свою Тер невесть в чем! Действительно, нафантазировал целую трагедию. Зачем ей это? Тер права. Уж она-то не постесняется прогнать его, если захочет. Не опустится до лжи. Прямо скажет. Но зачем думать об этом? Все хорошо, все прекрасно, она любит его. Он дурак — она права!

— Ты что молчишь? — Тер трясла его за плечо. — Глубоко переживаешь свою безмерную вину передо мной? Да? Переживай, переживай.

— Прости, Тер, — тихо сказал Дон, — я больше не буду.

— О боже, ты совсем как маленький — «больше не буду»! Ну смотри, а то поставлю тебя в угол и оставлю без десерта. — Она погрозила пальцем и рассмеялась.

Кремовый «бьюик» еще долго дремал в уединенной каштановой аллее…