Теперь часто, когда я звонил Улитке, она говорила: «У меня Несси».
– Она не мешает тебе?
– Нет, что ты.
Жених все не подыскивался. Тростник, друг Бадри, Несси не прельстился. «Слишком большая ответственность, – вроде бы сказал он. – Я не могу это взять на себя». Зато Дима проявил активность.
– Ты зря волнуешься, – говорила мне Улитка. – Он ей ничего плохого не сделает. Он же импотент. Женщины ему не нужны. Ему лишь бы покрасоваться в ее компании да глазки построить. Он ей как папаша. Водит по музеям, на выставки... объясняет. Она его слушает.
Вдруг позвонила сама Несси и попросила о встрече.
– Зачем? – не очень вежливо спросил я.
– Просто так, – сказала она. – Мне плохо...
– С Улиткой поссорилась?
– Не знаю... – замялась она.
Я встретил ее у метро, и мы пошли пешком по майскому теплу, заглянули в кафе. Я заказал два кофе и пирожные. От пирожных она отказалась:
– Я сладкое не ем.
– Так зачем я тебе понадобился?
– Не знаю... Просто так... – Несси хохотнула.
– Так что у тебя с Улиткой?
– Ничего.
– А что плохо? Дома? На работе?
– А... там всегда одинаково.
– Петька бросил?
– Я сама его бросила. Надоел.
– Кто же у тебя теперь?
– А... всякие там. Армянин один... фотограф. Позвал фотографировать. А потом в постель потащил. Противный такой. Жениться, говорит, на тебе хочу.
– Ты что, переспала с ним?
– А что делать... – Несси хохотнула.
– Он же противный.
– Да нет, ничего себе.
– Зря... – сказал я. – Тебя там вроде воспитывают – Улитка, Дима. Дима к искусству приобщает, мне Улитка рассказывала.
– Ну, конечно, к искусству... – хмыкнула Несси. – Она только с ним познакомила, он сразу полез. Мы в ресторане были, а потом втроем к нему пошли. Пьяные были. А потом я вижу – Улитки нет. А он лезет на меня, совсем заколебал. Я вырвалась и побежала вниз. А она уже в такси садится. Я как закричу: «Улитка, не бросай меня!» А она все равно уехала. А Дима догнал и вцепился...
– И ты вернулась к нему?
– Еще чего... Я пошла пешком. У меня денег не было. Дошла до Улитки. Она меня не пустила. У нее был Бадри. Она дала мне денег на такси и дверь захлопнула.
Дальше я слышал плохо.
– Ты что такой? – спросила Несси. – Ты что, любишь ее?
– Не знаю, – сказал я.
– А я тебя люблю, – сказала она и хохотнула.
Про Бадри Улитка рассказала сама:
– Он у меня целую неделю жил. Я придатки простудила, и он колол меня через шесть часов антибиотиками. Он знает мои болячки. Замучился, бедный, у него сессия, а тут я, старая больная кляча.
И я не посмел ни слова ей сказать. Но история Несси не шла у меня из головы, и я сам ей позвонил.
– Хочешь, я к тебе приду? – сказала она.
– Нет, лучше погуляем, – сказал я.
Мы пошли в то же кафе, но оно было закрыто, и мы вышли на берег залива. Дул свежий, но теплый ветер, засинивший болотно-оливковый цвет Невской губы.
– Почему ты не хочешь, чтобы я тебя любила? – спросила Несси.
– Потому что я старый, – сказал я. – Через десять лет я буду совсем седым и старым, и ты меня бросишь. А я не хочу, чтобы меня бросали.
– Ты просто любишь Улитку. Она лучше меня.
– Любишь – не любишь... Лучше расскажи про себя.
– Ты для этого меня позвал?
– А ты хочешь, чтобы я, как Дима, к тебе полез?
– Уй... он такой мерзкий. А Бадри красивый.
– Ты что, познакомилась с ним?
– Угу. Мы провожали Улитку на эту самую, на йогу. А потом вернулись к ней. У Бадри есть ключ. Я думала, что мы будем целоваться, а он это... он взял меня на руки и отнес на диван. Постоял, посмотрел и сел на пианино играть. Он сказал, что меня не тронет. А мне хотелось.
– Ты бы его полюбила?
– Да... Но он любит Улитку. А она на нем висит: «Мой Бадри, мой Бадри...»
И снова потемнело у меня в глазах. Это крокодил солнце проглотил.
– Ну вот, – сказал я мертво, – а ты собираешься меня любить...
Бедная Несси, никому мы с тобой не нужны.
– Ты что, разочаровалась в Улитке? – спросил я на обратном пути.
– Немножко. Я думала, она лучше. Она меня больше не пускает к себе. Говорит, что я ей мешаю. Она снова с Лилькой.
– Ты все там же, на кондитерской фабрике?
– А где же еще... – хохотнула она.
– Улитка вроде хотела помочь.
– Сейчас... поможет она... Ей некогда, она с Бадри.
– Что, правда тяжело?
– Спрашиваешь... Сам бы попробовал. Еще мужики пристают...
– Коньяк просят?
– Ко мне пристают. А скажешь «нет» – изобьют. У нас там только урки работают.
– Ты же одна, а их много.
– Не, не одна. И к другим девчонкам пристают. Только ко мне больше, – Несси хохотнула.
– Ну, так позови начальство, милицию.
– Зачем? Мне его жалко.
– Кого?
– Женьку. Он два года отсидел. А теперь его не прописывают. Он детдомовский. Он совсем один. Ночью он мне говорит: «Маленькая моя, маленькая моя». Жениться хочет.
– А ты?
– Не, я его не люблю. Он пьет. Когда выпьет, лучше ему не попадаться. А так он добрый. Я один раз его пожалела, а теперь он проходу не дает.
А Улитка, давясь от смеха, рассказывала мне очередную историю, из которых и состояла ее жизнь – жизнь как сумма историй, роман, разбитый на главы; интересно, где помещался я – в отдельной главе или же был одним из сквозных героев? Я слушал ее, но уже не так внимательно, как раньше. Часть меня отделилась и существовала теперь в стороне, наблюдая за мной, за Улиткой, и намерения этой отделившейся части были мне не вполне ясны. С этим успеется, говорил я, отодвигая эту часть плечом, но странно – то, что она была теперь у меня за спиной и в любой момент могла понадобиться, грело меня. Я стал спокойней, чем раньше, спокойней и уверенней.
Улитка собирала истории, а я начал собирать ее недостатки. Она не хотела учиться, она мало читала. А как она относилась к людям? К своим бесконечно сменяющим одна другую подружкам? Нуждалась в них? Но легко и расставалась. Без сердечной боли. Да полно, любила ли она кого-нибудь? Умеет ли она любить? Она окружает себя одноклеточными, чтобы быть царицей бала, инфузорией в туфельках, принцессой простейших, – она окружает себя одноклеточными, потому что они глупы и добры. И она ими помыкает. А кто я? Тоже простейший? Или не совсем, потому-то ей непросто, неуютно со мной. Я для нее как укор, как соломинка в глазу. Я свидетель ее прожигания жизни – я один из всей ее гоп-компании понимаю, что она прожигает жизнь. Ей приходится оправдываться передо мной. Ей со мной не в кайф.
И я решил с ней поговорить, но она почувствовала и ускользала, переводила все на шутку или вдруг ни с того ни с сего принималась что-то увлеченно рассказывать – то бишь заговаривать зубы. Но тема повисла в воздухе, в паузах молчания заявляя о себе, и по выражению Улиткиного лица я видел, что она догадывается, о чем я молчу. Впрочем, что мне было до ее недостатков... Если б не Бадри, если б не он...
Однажды днем я сидел у нее, когда он позвонил. «Вы чувствуете друг друга». Улитка отвечала уклончиво, стремясь поскорее свернуть разговор. Для этого был наработан прием – начать что-нибудь рассказывать. Пусть невпопад. Но ревнивец Бадри учуял постороннего.
– Да, не одна, – ответила Улитка, стараясь быть честной.
– У меня Игнат, – ответила Улитка, стараясь быть очень честной. – Сидим, пьем чай.
– Ну, перестань, – сказала она.
– Прошу тебя, перестань, – сказала она.
– Не надо. Пожалуйста, не надо, – сказала она. – Сколько можно говорить на эту тему...
И в этот момент раздался звонок в дверь – это, как обещал, заскочил на секунду Дима за своей штуковиной.
– Это Дима пришел, – сказала Улитка в трубку. – Ну что, теперь успокоился?
Ясно, что успокоился. Я бы так точно успокоился. Ведь я бы не знал, что Дима только сунется в дверь, поздоровается и тут же исчезнет, так как внизу ждет такси, а Дима не любит, чтобы денежки тикали зазря. Мы снова остались одни, даже чай не успел остыть, и ничто нам теперь не мешало заняться, скажем, любовью, ничто и никто – ни молодые ревнивцы, ни старые импотенты. Я торопливо глотнул чаю, словно на дорожку, на дальнюю дорожку, вздохнул поглубже и сказал, что мой час настал. Ухожу. Единственное, чем я могу ей помочь, это своим уходом. Впрочем, если будет во мне нужда, она может позвонить. «Мы остаемся приятелями», – сказал я. Если это ей нужно. «Я буду твоим прохладным приятелем», – сказал я, улыбаясь, чтобы губы не дрожали. Она тоже заулыбалась. «Прохладный», «прохладно» – ее любимые слова. Она любила состояние прохлады. В таком состоянии ей особенно хорошо работалось. Прохладно – это когда высоко и одиноко, это дух. А тепло – «мне тепло с тобой, ты меня согрел» – это слишком земно, телесно, это когда вдвоем, это плоть. «Я буду твоим прохладным приятелем», – сказал я и ушел. Как приятель. И даже поцеловал ее на прощание. И по ее глазам я понял, что она хоть слегка и опечалена, но отпускает меня. «Раз ты, Игнат, так решил... Я понимаю тебя, Игнат... Сейчас я не могу его бросить... Нет, я не люблю его... Я и так уже голову сломала, как быть... Все кончится тем, что появится кто-то третий... Нет, муж мне не нужен».