Анегард, не дослушав, махнул рукой:

— Давай. Дура девка, я ей, как живой остаться, а она мне — квасу.

Сел к столу — так, чтоб не выпускать из виду дверь и окно. Я поставила перед ним кружку и замерла, вдруг ухватив то на его лице, чего не приметила в лесу.

Тень бесконечной усталости. Темные круги под глазами — и красные жилки бессонницы в глазах.

— Вам надо отдохнуть, господин.

— Я и отдыхаю. — Анегард взял кружку двумя руками — обхватив ладонями, как берут зимой, грея пальцы. — Посижу вот… и ты не стой, садись.

Я присела на краешек лавки. Спросила неловко:

— Может, еще чего дать? Молоко есть, с земляникой вон можно… вкусно…

— Ничего не надо. — Анегард поглядел на меня задумчиво, сказал вдруг: — Сьюз, лекаркина внучка. Ты ведь вроде на год старше меня? Тебе сколько, семнадцать?

— Уже восемнадцать, — ответила я. — На полтора, господин. Вы осенний, а я весенняя.

— Маленькая ты для восемнадцати, — покачал головой Анегард. — Да и для семнадцати маленькая.

Я пожала плечами: что за странные разговоры? Какая есть.

— И глупая. Я ведь серьезно про окна-двери — нельзя так. Беспечно живете. Ты пойми, Сьюз, — что с вами случится, других лекарок ближе Оверте нет. Вы нам здесь живыми нужны.

— Я понимаю, господин. Мы привыкли просто. Сколько себя помню, всегда здесь бояться некого было. Люди лекарку не обидят, нечисти в этих краях не водится, а звери…

Я запнулась, не зная, как объяснить: со зверями я умела договориться. С любыми.

— Не водилось, — поправил Анегард, не заметив заминки. — Теперь водится. Привыкли — отвыкайте.

В приоткрытую дверь просочился черный в подпалинах пес — тот самый, что вынюхивал мою землянику. Лег на пол, умильно повозил толстым хвостом-морковкой. Анегард хмыкнул, шлепнул ладонью по ноге. Пес подбежал, виляя всем задом.

— Угости его, — тихо подсказал Анегард.

Я зачерпнула земляники, протянула на ладони. Псень зачавкал. Прошелся языком по опустевшей ладони, подлизал с пола упавшую ягодку. Сел, оглянулся на хозяина и уставился на меня умильным щенячьим взглядом.

— Его Рэнси звать, — сообщил Анегард, все еще баюкая почти полную кружку: — У тебя останется. Дарю.

— Но, господин…

Молодой барон взглянул на меня так, что возражения приморозились к языку. Матерь звериная, да что ж это творится?! Породистый кобель хороших кровей — а у нашего барона псы знатные! — стоит не дешевле такого коня, как Рольфов Огонек. И за что мне такие подарки, за красивые глаза или за кружку кваса? Анегарда, конечно, в скупости никто еще не обвинял, но даже тех наших девчат, которые за счастье считали прогуляться с ним до сеновала, он так не одаривал!

— Не спорь. И дурного не думай. — Ишь ты, словно мысли мои прочитал! — Не дело бабке да девчонке совсем без защиты, а стражу к вам поселить — разговоров не оберешься, сами ведь и откажетесь.

— Откажемся, — кивнула я.

— Вот то-то. Рэнси охранять уже обучен, ты с ним поладила, значит, так тому и быть. А кто чего сболтнет по дурости, можешь ко мне отсылать, самолично мозги вправлю.

Кривая ухмылка молодого барона не сулила предполагаемому болтуну ничего доброго. Я пробормотала «спасибо», все еще пребывая в некоторой оторопи. Рэнси просительно тявкнул, я зачерпнула земляники. Подумала: да тебя, дружочек, хоть пастись выводи! Псень умял ягоды и заколотил хвостом по бокам. А барон сказал мрачно:

— Но ты, Сьюз, и с ним по лесу лишнего не болтайся. И вот что, — явственно поколебавшись, Анегард вытянул из-за пояса замшевую перчатку. — На, спрячь. Если что случится такое, что помощь нужна будет, дай ему да вели хозяину отнести. Он дорогу найдет, а я пойму, что здесь у вас неладно.

Я взяла, уже совсем ничего не понимая. Вот уж честь лекаркиной внучке! С чего бы?..

Рэнси насторожился, заворчал. Рука молодого барона метнулась к поясу — к кинжалу. А я даже не сообразила сказать, что это бабушка возвращается. Вертела в руках мягкую, явно не новую перчатку, и думала, что ответить…

Только услыхав горловой рык Серого, опомнилась. Крикнула:

— Свои, не бойтесь! Серый, цыц!

Анегард встал. Кажется, его ладонь так и сжимала рукоять кинжала — пока не вошла бабушка. Лишь тогда его лицо смягчилось, и молодой барон, поздоровавшись, как подобает, с хозяйкой дома, снова сел.

Между тем Серый и не думал униматься. Стоял на пороге и рычал, вздыбив загривок. И Рэнси, даром что щеня против матерого кобеля, уступать не хотел. Стал передо мной, оскалив зубы, всем видом показывая: не пройдешь! Одно слово, благородный!

— Будем знакомить. — Анегард вздохнул чуть заметно. — Рэнси… Серый…

Мне показалось — молодой барон сказал. Так, как говорю я — выйдя на миг туда, где правит миром живых тварей Звериная матерь. А может, это я истолковала в понятном мне образе его умение собачника, не один псиный выводок обучившего и натаскавшего. Как бы то ни было, оба кобеля успокоились и обнюхали друг друга уже по-приятельски.

Анегард ухмыльнулся:

— То-то.

Бабушка оглядела гостя, покачала головой:

— Нехорошо выглядишь, молодой господин. Немочь приступила иль тревога одолевает?

— Да я так, — отчего-то смутился Анегард. — Отдохнуть зашел… квасу вот попить.

И схватился за кружку.

Бабушка впилась в меня острым взглядом. Я пожала плечами. Тут молодой барон собрался, видно, с мыслями — то ли сам, то ли квас помог. Поставил опустевшую кружку, спросил:

— Что в деревне, баба Магдалена, спокойно?

— Да как сказать, — бабуля села напротив Анегарда, подперла голову рукой. Ответила медленно, словно сама с собою рассуждая: — Вроде на первый взгляд тихо. Мужики уж посмеиваться начали: сдуру, мол, тогда перетрусили… бабы детишек запирать бросили, только что поодиночке ходить не велели, да ведь малые и так вечно стайками.

Я слышала в бабушкином голосе странную неуверенность; услыхал ее и Анегард. Спросил, насторожившись:

— Что же не так?

Бабуля задумчиво почесала кончик носа.

— А вот Гвендин малый, к которому звали меня, он и не так. Гвенда решила, животик у малыша пучит, да только не в животике дело. Беспокойство его наведенное, извне воспринятое. Оно конечно, до храмового дня судить рано: боги младенца не видели, покровитель ему не назван, для любой хвори дитя уязвимо. А вот не хворь у него, хоть режьте — не хворь! На что похоже: всю ночь воплями заходился, не умолкал, а как утро — уснул себе, и хоть бы хны!

Анегард потер лоб. Спросил:

— Только эту ночь? А раньше?

— Дитю боговорота нет, — объяснила бабушка. — На Хранителя стад родился.

— И вокруг тихо? Псы не выли, скотина не билась?

— Покой и благолепие, — вовсе даже не благолепным голосом сообщила бабуля.

Ткнувшийся в ладонь холодный нос вывел меня из задумчивости. Так ты всю мою землянику схрумкаешь, подумала я. Рассеянно почесала псеня за ухом, погладила крутой лоб. Тяжелая голова легла ко мне на колени, всего через несколько мгновений рядом плюхнулась толстая лапа. Рэнси блаженно вздохнул. Ах ты ж подлиза!..

— Вот что, — сказал Анегард, — ты, баба Магдалена, туда сейчас вернись. Отдохнешь, и я тебя отвезу. Посиди там ночь, глянь сама, что да как. А назавтра мне расскажешь. Странно это все…

Взгляды бабушки и молодого барона столкнулись вдруг — и скрестились на мне. Показалось, даже воздух в доме заискрился. Эй, чуть не ляпнула я, что это вы оба себе вообразили?! Но тут Анегард усмехнулся, покачал головой:

— Нет, глупость это. Если правильно я думаю, нельзя Сьюз одной ночевать. Придется мне самому.

Прозвучало так, будто молодой барон ответил разом и на свои же слова, и на бабулины мысли. Меня даже ревность кольнула: обидным показалось, что моя бабушка и чужой парень вот так, с одного взгляда, друг друга поняли.

— Вдвоем сходим, — буркнула я. — Гвенда только рада будет.

— И отвозить никого не надо, — добавила бабуля. — Что там делать добрых полдня? Ввечеру соберемся да пешочком и дойдем.