Освобожденный священник был послушен, как ребенок. Власт между тем накормив старика, перевязав ему раны и уложив его в постель, сам поместился у дверей.

VII

Прошло еще много дней, которые Власт провел при княжеском замке.

Несколько раз просил он князя отпустить его домой, но не получил разрешения. Вместе с освобожденным отцом Гавриилом, который лежал больной и за которым ухаживала Срокиха, Власт должен был по воле князя жить среди враждебно настроенных к нему придворных.

Иногда в свободные минуты князь призывал Власта к себе, расспрашивал то о новой вере, то про немцев, то про цесаря. Власт привык немного к князю и считал своим долгом, если не обратить, то по крайней мере стараться ознакомить князя с христианскою верою. Большое влияние на Мешка имело и то обстоятельство, что самый могущественный в те времена чешский князь Болеслав, господство которого распространялось от Велтавы до Стыра, занимая Хорватию, Русь и Силезию, чтобы спасти Чехию, должен был после убийства своего брата примириться с немцами и принять с матерью христианство несмотря на глубокое отвращение к новой вере.

Мешко объяснял себе поступок Болеслава боязнью перед набегами венгров; но новая вера шла с запада, и Мешко наконец понял, что ему придется или креститься, или пасть в борьбе с врагом.

Несколько раз Мешко посылал узнавать, вернулся ли обратно Доброслав из Праги; Мешко начинал подозревать его в измене, но в одно прекрасное утро Доброслав вернулся.

Несмотря на то, что Мешко в этот день был особенно занят отправкой Сыдбора на Поморье, чтобы отомстить за какое-то нападение, и приемом послов от лужичан и дулебов, он все же, узнав о возвращении Доброслава, приказал ему немедленно явиться к себе.

— Говори, — обратился князь к вошедшему Доброславу, — говори все, что знаешь, что видел, что слышал и что сам сообразил.

Черные глаза князя горели нетерпением, а Доброслав медлил с ответом и взвешивал каждое слово, будучи не уверен в себе и боясь неосторожным словом разгневать князя. Поэтому, прежде чем начать рассказывать, он обдумывал. Эта медлительность начала беспокоить Мешка. Князь объяснил себе раздумывания Доброслава тем, что он привез дурные вести. Прежде всего князю пришло в голову, что Болеслав не принимает его дружбы. Мешко вспомнил про прием, устроенный новообращенным Святополком Моравским языческому князю Боривою, который приехал к нему погостить и которого Святополк прогнал от своего стола со словами:

— Не достоин ты сидеть рядом со мной… Твое место с собаками. Пойди и ешь с ними…

Доброслав, заметив, что лицо князя изменяется, очень испугался.

— Позвольте, милостивейший князь, передать вам все, как знаю… Дурных вестей вам не приношу, а наоборот: дружбу и любовь князя Болеслава…

Лицо князя прояснилось…

— Что же, страшный ли этот Болько Лютый, этот зверь? — спросил князь.

— Прошли времена, когда Болько был лютым, — ответил Доброслав. — После убийства брата и бегства Драгомиры все изменилось! Болеслав постарел, ослабел… сам кается за пролитую кровь и его дети… Страхквас, тот сын, что родился в день убийства Вячеслава, сделался христианским священником, а Млада, его старшая дочь, затворилась в монастыре святого Юрия… Убитого брата князя считают святым, и он после смерти творит чудеса.

Мешко странно засмеялся. Доброслав умолк.

— Что сделал он с братом, — сказал князь, — он знал для чего: не хотел делить государство. Приказал бы ему выколоть глаза, но даровал бы ему жизнь… А что перебил мелких князей, это он хорошо сделал, — прибавил Мешко, — иначе не господствовать бы ему теперь одному. Грозный он, но умный и хитрый…

Доброслав не ответил.

— Говори, что же он силен? — спросил князь.

— Насколько силен, неизвестно мне, но знаю, что и цесарь уважает его и дорожит его дружбою… и немцы боятся, и венгры не смеют подняться против него.

— Умный, и за это я его уважаю, — вставил Мешко, — и поэтому хочу к нему поехать предложить дружбу и сказать, что не нужны нам ни цесарь, ни немцы… вдвоем мы сильнее их… Земля наша, язык у нас общий… Кроме нас, никого здесь быть не должно…

Князь умолк на минуту и, как бы про себя, проворчал:

— После, когда освободимся от венгров и немцев, увидим, кому из нас суждено господствовать… Земли наши простираются далеко… а то, что у нас отнял цесарь, вернем обратно… А Болько что про меня говорит? — спросил князь. — Что обо мне думает?

— Князя Болеслава можно прозвать не только Лютым, но и Молчаливым… Мало он говорит, да зато часто вынимает меч из ножен… Мне он сказал одно: захочет навестить меня Мешко, с радостью приму. Буду чтить как брата… Пожелает, чтобы я его не знал… притворюсь, что не знаю его…

В глазах князя блеснул довольный и радостный огонек.

— Недурно ты исполнил мое поручение, — сказал князь, — а если удастся мне мое путешествие, к которому тотчас прикажу готовиться, получишь награду и мою милость.

Аудиенция этим не кончилась, князю хотелось многое узнать от Доброслава, бывавшего часто при дворе чешского князя. Мешко спрашивал обо всем: о кровавых преступлениях чешской княжеской фамилии, кающейся за пролитую кровь, о тамошних обычаях, спрашивал, какова там столица, какова крепость, и о том, все ли крещены, и охотно ли народ переходит в христианство, и как удалось заставить его отречься от своих старых богов?

В конце концов, расспрашивая о роде Вратиславичей, Мешко начал дипломатично осведомляться, все ли княжны выданы замуж и почему не нашли себе мужей?

Доброслав начал тогда рассказывать, что одна, посвятившая себя Богу, поступила в монастырь, а монахини ведь замуж не выходят; другая же, княжна Дубравка, уже взрослая девушка, но о замужестве еще не думает.

— А ты ту самую Дубравку видел? — спросил князь, по-видимому, очень интересовавшийся этим.

— Христианский обычай не возбраняет женщине появляться в обществе… Поэтому я часто встречал княжну Дубравку при дворе. Девица красивая, видная, веселая и смелая, как подобает княгине… Любит пляску и песни… В ней храбрость мужская и ум у нее мужской.

Мешко призадумался, но Доброслава не отпускал, и, минуту спустя, опять начал расспрашивать, какие обычаи и порядки при дворе Болеслава и как ему — князю — следовало туда явиться, скромно или пышно?

Очень многочисленной свиты вести с собою через Лужицкую и Чешскую земли невозможно было; с несколькими людьми отправляться не шло. И Доброслав посоветовал князю взять с собою несколько десятков людей и, будто собравшись на охоту, поехать лесами, по берегам Лабы и Велтавы, избегая остановок в городках, дойти так незамеченными вплоть до Праги.

Мешко, который не любил предупреждать приближенных о своих намерениях и планах, и на этот раз велел собираться так, чтобы никто об этом не знал.

На следующий день, Доброслав принялся составлять для князя кортеж из доверенных лиц, самых лучших коней, пышной одежды и богатых подарков для чешского князя Болеслава. Кроме Стогнева, без которого князь никуда не ездил, и нескольких верных людей, князь решил взять с собою Доброслава и Власта в качестве переводчиков и еще нескольких слуг, которые не должны были знать, куда они отправляются.

Власт, вспомнив старого отца Гавриила, которого хотел освободить, дерзнул просить князя взять его с собою. Князь недовольно поморщился, но позволил, приказав все время ехать старику между двумя всадниками. Он боялся, что в замке догадаются, куда он едет. Власт надеялся, что, попав к христианам, он сумеет оставить там старика.

Когда Мешко сделал нужные распоряжения Стогневу и их отпустил, тогда Доброслав и Власт вышли вместе. Чтобы поговорить свободно, они должны были отправиться за вал, на берег реки, и там с глазу на глаз начали беседовать.

Доброслав не мог удержаться, чтобы не пожать руку Власта.

— Радуется мое сердце! — воскликнул он. — Свершилось то, о чем я так горячо молил Бога… Мешко наш едет к Болеславу… Умный он и сам поймет, что надо ему принять христианство, иначе все мы пропадем. С новой религией вернется к нам то, что у нас отняли, край начнет процветать — и у немцев не хватит смелости преследовать нас… Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, Мешко хочет перейти в христианство, только побаивается…