Дикие воины жестоко обращались с женщинами и детьми, которых, поймав, уводили с собою. Вблизи видна была толпа людей, связанных по рукам и по ногам: несчастные казались истерзанными, голодными, никто не бросил им даже куска черствого хлеба. Женщины держали на руках мертвых своих детей… Живые и мертвецы — все было здесь перемешано… Ужасное зрелище!
Подкрадываясь ближе и ближе к отдыхающему врагу, люди Добека среди пленников узнавали своих; это бесило их, они закипели гневом. Немного поодаль виднелась ставка кашубов и немцев, вооружение которых было гораздо слабее. Саксонцы расположились совсем в стороне. Они окружали небольшой холм, на котором в шалаше отдыхали Лешек и Пепелек.
У полян было довольно времени для того, чтобы внимательно рассмотреть врагов. Те из них, что лежали у самого леса, криком своим заглушали шаги приближавшихся к ним полян. Теперь всего лишь небольшое пространство отделяло Добекову дружину от становища поморцев. Уяснив себе достаточно расположение последнего, Добек велел своим людям, прежде чем напасть на врагов, окружить их со всех сторон, чтобы таким образом не допускать никого спастись бегством.
Все устроилось согласно желанию вождя; с одной только стороны нельзя было окружить поморцев, иначе они преждевременно открыли бы угрожавшую им опасность.
По приказанию Добека одна из дружин должна была немедленно подобраться к пленным и разрезать им путы; предполагалось, что и они в состоянии будут оказать посильную помощь.
Когда все было как следует подготовлено, Добек с мечом в руке стал во главе своей собственной дружины и велел трубить в рог — условный сигнал, что время броситься на врагов.
Поморцы, хотя и услышали этот звук, но им показалось, что кто-нибудь из своих трубит; они не тронулись с места.
Вдруг из лесу выбежали поляне и кинулись на поморцев как раз в то время, когда последние еще не успели схватиться за оружие.
Ужасный крик огласил воздух, крик, одновременно вырвавшийся из тысячи грудей… Началась ужасная резня.
Освобожденные пленные, даже женщины, душили недавних мучителей… Только те из врагов, которые отдыхали по ту сторону луга, успели привстать и вооружиться; но среди царившей суматохи они толпою бросились бежать кто в лес, кто к озеру — хотя отовсюду появлялись кметы, нанося смертельные удары.
Однако к холму, где стояли князья со своей дружиной, не так-то легко оказалось пробраться. Немцы, заметив, что поморцы в опасности, бросились было к ним на помощь, но опоздали. Поморцы один за другим падали под ударами дружины храброго Добека. Некоторые из них укрылись в кустах, уходили в лес, чтобы там умереть. Оставшиеся еще в живых громко просили пощады. Подобная же участь постигла кашубов, из которых лишь небольшой кучке удалось воспользоваться быстротой своих ног. Одни только немцы еще оставались на лугу. Окружив Лешека и Пепелека, они замышляли искать спасения в бегстве. Темная ночь помогла им в этом. Добек бросился было за ними в погоню, но они так быстро бежали, что догнать их не представлялось возможности.
Добек вернулся назад, утешая себя надеждой, что ничтожной горсти немцев все равно неизбежно придется погибнуть или от голода, или от руки кметов. Победа полян была полная, и около полуночи разыгрывалось уже последнее действие кровавой драмы. Веселые несмолкаемые песни звонко раздавались в мягком воздухе ночи. Торжествующий Добек, расположившись под дубом, наблюдал за исполнением отданных им приказаний: раскинуть ставку, зажечь костры, а трупы убитых, сложив в одну кучу, предать огню. Слуги немедленно принялись за работу: тела победителей кидали в огонь, тела побежденных — в озеро. После этого начался осмотр пленных, которых, несмотря на строгий приказ не щадить врагов, все же набралось более ста человек. Крепко связанные, рядами ле жали они на земле. Когда среди них проходили Добек, Болько-Кан и Людек — сын Виша, то последний заметил в стороне, словно притаившегося, скрученного веревками, рыжего человека, показавшегося ему знакомым. Сейчас же велено было подтащить пленника ближе к огню, и как только лицо его осветилось, Людек воскликнул:
— Вот кто, должно быть, привел их сюда! Он давно уж старался разузнать все пути, ведущие к нам! Я знаю его: это немец — по имени Хенго. Он притворялся торговцем, ходил по селам, ел наш хлеб, а теперь вот и навел на нас своих братьев — немцев…
Добек коротко приказал:
— Повесить его!
Людек, однако, вступился за рыжего, говоря:
— Нет, лучше отдайте мне немца! Я его буду употреблять заместо вола; он будет пахать мою землю — силища у него необъятная… Пусть живет; он бывал моим гостем, так теперь мне не стать смотреть, как его будут вешать…
Хенго припал к ногам Людека, моля о пощаде. Он клялся, что князья силою принудили его сопровождать их, что он неповинен в измене. Хотя ему не поверили, все же желание Людека было уважено и пленника увели обратно.
Между тем победители ликовали. Костры трещали веселым пламенем — ночь превратилась в день. Лес под влиянием фантастических переливов света сочувственно, казалось, кивал своими верхушками, а огромные столбы дыма торжественным фимиамом высоко поднимались к небу.
В котлах варили ужин; старшины, вспоминая эпизоды минувшей битвы, перевязывали свои раны, а дружина тем временем собирала и раскладывала добычу.
В одно место клали щиты, в другое — мечи, одежду, копья. Было чем поживиться, так как хищники всегда носили с coбой много ценных вещей. Давно не видали поляне столь роскошной добычи. Дружина была в восторге.
Теперь все и думать забыли о преследовании немногих, успевших бежать, кашубов и немцев. Кметы утверждали хвастливо, что едва ли князья посмеют вторично напасть на полянскую землю, что поморцы с кашубами, наверное, не согласятся им помогать, а немцы-то и подавно — экую даль снова тащиться сюда!
В лагере вдруг оказалось всего в избытке: неприятель имеет обычай таскать за собою похищенный скот, награбленные бочки меда и пива. Теперь было вдоволь и мяса, и пьяных напитков. Пир затянулся до позднего утра.
Под конец наши воины так обессилели от бесчисленных возлияний в честь бога победы и так беззаботно отдались веселью, что догадайся немцы с кашубами воротиться — наверное бы ушли победителями.
Солнце было уже высоко, когда пировавшие начали просыпаться. Голод заставил их вспомнить про мед и пиво, и прерванный праздник возобновился, продолжаясь до самой ночи. Ночью нельзя было трогаться с места, пришлось по-прежнему ожидать до следующего утра.
Вечером того дня Людек велел привести к себе Хенго. Сжалившись над ним, он приказал его накормить, а затем вместе с Добеком начал допрашивать. Оба кмета подозревали, что немцу известно значительно больше того, что он говорит. Несмотря, однако, ни на какие угрозы, он рассказал только, что дед сыновей Пепелка, живший за Лабою и имевший сильную рать, из мести за дочь свою, равно с целью помощи внукам, способен решиться на все; что молодые князья оба настойчивы, храбры, а потому, если им не удастся вернуть свои земли, они всю свою жизнь будут беспокоить полян. Хенго намекнул и на то, что с молодыми князьями нетрудно добиться и мира, когда бы об этом серьезно подумать.
По окончании допроса Хенго был уведен. Добек собрал старшин и с ними советовался о том, что лучше теперь предпринять — идти ли войной на поморцев или же разойтись по домам? Под влиянием недавней победы старшины охотно пошли бы на самый край света! Они отвечали советом немедленно двинуться на границу и, по меньшей мере, пугнуть поморцев. Итак, решено было чуть свет тронуться в путь. Людек и Доман получили приказание забрать пленных с собою для раздачи их кметам.
На следующий день ранним утром предводительствуемая Добеком дружина собиралась в поход. Ставка снята была с места, всадники садились на лошадей, пешие сходились в кучу. Челядь Людека, которой приходилось вести пленных поморцев, лишь с помощью кнутов и палок подняла их на ноги. Ужасное зрелище представляли эти дикари, не хотевшие подчиниться неумолимой, выпавшей на их долю судьбе: они рвались, кричали, проклинали своих мучителей до тех пор, пока, обессилевши, не принуждены были покориться. Хенго Людек сам вел на веревке, опасаясь, что хитрый немец сумеет уйти.