— Что же тебе здесь соли мало? — засмеялся Збышек.

Тогда Мартик не в силах более сдерживаться тоже громко рассмеялся и, достав завернутый в платок пергамент с привешенной к нему печатью, развернул платок и поднял кверху бумагу.

— Смотрите! — вскричал он. — Какой добрый пан наш князь! Дай ему Бог получить корону, которой он так добивается! Батюшка дорогой мой, смотрите, он подарил нам участок земли… наше имение называется Верушицы!

Збышек не верил своим ушам, Збита стояла, окаменев от изумления.

— Что еще там за Верушицы? — отозвался старший Сула. — В голове у тебя завертелось! Что ты там болтаешь глупости? Не годится стариков обманывать!

— Да я вовсе не обманываю, не лгу и не болтаю глупостей! — вскричал несколько обиженный Мартик. — Вот этой бумагой пан передает мне за верные услуги на вечные времена земли около Бохнии. Там было, а может быть, есть и теперь поселение, и много земли, и леса. Теперь нам остается подпереть колом Охотничий хутор, поблагодарить Мечика за его доброту, которая нам уж стала поперек горла, и двигаться на свою землю.

Ни сам Збышек, ни сын его не умели читать, но этот пергамент с непонятными знаками на нем, эта печать на шнурке, которую старик прижал к своим губам, произвели на них неотразимое впечатление: Хабер, Маруха, мальчик-работник прибежали посмотреть на эту бумагу, как на какую-то святыню, дававшую право на землю.

Збышек, убедившись, что сын не обманывал его, пришел в состояние какого-то радостного опьянения. Нужда, которую он переносил долго и терпеливо, жизнь из милости в чужом доме, все это так угнетало его, что даже это маленькое счастье совершенно вывело его из равновесия. В воображении его рисовалась привольная панская жизнь, хотя он и не имел понятия о том, что именно было им дано.

Тому, кто так долго ничего не имел, земля — это волшебное слово кружило голову: земля, лес, вода, пашня, поля, пчельник, а может быть, крестьяне и слуги, и при этом собственный дом и свой хлеб! Все это словно с неба упало.

Старый Збышек, если бы только были силы, так бы сразу и поехал в свои Верушицы, к которым даже не знал, как и проехать, о которых никогда в жизни не слышал. Мартик не так торопился, но и ему хотелось взглянуть на свои владения. Збита уже в мечтах обдумывала свое будущее хозяйство и горевала только о том, откуда она возьмет все, что нужно для домашнего обзаведения.

Порешили на том, что Збышек возьмет все на себя, будет устраиваться и работать на своей земле, а Мартик в благодарность за дар пойдет вместе с князем в поморские земли или куда он захочет, хоть на край света.

Пока шли разговоры между панами, молчаливый Хабер уверился, что и он там получит хатку с несколькими моргами земли, строила планы и Маруха, мечтавшая иметь работницу под своей командой и полоску льна для пряжи.

Когда на другой день отец с сыном, подкрепившись в дорогу согретым пивом, рано утром отправились в путь на розыски своих Верушиц, они узнали только около Бохнии, что земля эта лежала по Страдомке, и на другой день добрались до нее.

Имение выглядело давно заброшенным, никто не мог наверное указать его границ, а о колодцах для питьевой воды говорили, что когда-то как будто собирались их устраивать.

Соседи со всех сторон забирали себе участки лугов и лесных пространств. Из поселян, когда-то живших здесь, не осталось никого, кроме старика с сыном, который считал себя здесь хозяином, да еще глухого, одичавшего и оборванного деда в полуразвалившейся избушке, с которым невозможно было и столковаться.

Из соседнего села некоторые жители предложили новым владельцам указать границы их имения, которые были уже едва заметны под покрывавшими их молодыми деревьями. Но каждый из соседей указывал иначе.

Дом представлял груду развалин на холме над Страдомкой, среди обломков стен зеленела молодая поросль. Некоторые стены еще уцелели от падения, и между ними поднялись молодые березки, и густо разрослись зеленые побеги.

Опечалились Сула с сыном; все здесь надо было строить самим, а все-таки земля была своя!

Так как около Кракова, Велички и Бохнии всегда было много разного народа, то Мартик надеялся переманить к себе поселенцев, А пока должна была прокормить земля. В лесах были пчелиные ульи, в Страдомке и в ручье, который в нее впадал, водилась рыба, на лесных лужайках можно было пасти скот, но надо было работать, и трудно было решить, с чего начать.

Так как вблизи проходила проезжая дорога от Бохнии до Гдова, и по ней всегда ехало много народа, то старому Збышку пришло в голову поставить прежде всего корчму с постоялым двором.

И здесь было особенно людное место, и по старому обычаю Збышек здесь и должен был вбить тот кол с кружками, которые обозначали число вольных лет, предоставляемых им своим поселенцам.

Прохожие, искавшие себе пристанища и земли, останавливались, считали число кружков и соображали, стоит ли селиться здесь, и какой участок земли был бы для них наиболее удобен.

— Только бы земля была, — говорил в утешение себе Збышек, — а люди для нее найдутся.

Переселяться сейчас же из Охотничьего хутора не имело смысла, пока не была построена хоть какая-нибудь хатка для житья, а для этого надо было привезти дерева из леса и нанять плотников из соседнего местечка.

Мартик, не отличавшийся терпеливостью, разглядев свои владения, пришел в полное отчаяние и уж готов был отказаться от них, хотя здесь было, где поохотиться, и ему уже рассказали о водившейся в этих местах дичи. Но Збышек был иного мнения.

— Черт побери! — говорил он сыну. — Если бы пришлось спать на крытом возу, под голым небом, все-таки это было бы на своей земле, и что-нибудь уж устроилось бы! Не боги горшки обжигают.

Единственный поселянин, которого они здесь застали, старый Дыгас с сыном Андреем, имевшим вид настоящего разбойника, не выказывали особого усердия по отношению к новому владельцу. Они помогали ему немного, но и сам владелец, и новые порядки, которые он собирался вводить здесь, не очень-то им нравились. Почесывая головы и отплевываясь, они должны были покориться своей участи и прислуживать пану. Так прошел этот первый день в обетованной земле, которая доставила столько огорчений Мартику, что он, не желая снисходить до роли батрака, объявил отцу, что вернется назад в Краков и будет при дворе князя.

Збышек взялся все устроить сам.

На другой день Сула сел на своего коня, оглядел еще раз свои владения, попрощался с отцом, оставшимся у Дыгаса и не терявшим мужества, и поехал обратно в Краков.

В это время и Локотку предстояло много хлопот со своим государством, как Збышку с Верушицами.

Князь Генрих Силезский отвоевал у него Познань, а бранденбуржцы и крестоносцы зарились на Поморские земли.

Мартик присоединился к дружине князя и уехал с ним, чтобы забыть и о Кракове, и о неблагодарной Грете.

В Поморье было столько дела, что Мартику очень редко приходилось приезжать в Краков, и он, изредка давая о себе знать отцу через других, провел так, вдали от родины, несколько лет.

Трудно было князю Локотку воевать с этими упорными людьми.

Суле некогда было и думать о себе. Все время в разъездах, в вечной спешке, чему он, может быть, был даже рад, он служил своему пану лучше других и пользовался все большим у него Доверием.

В течение этого времени поморские земли оторвались от Польши, а Великая Польша, которою владел Генрих Глоговский, настоящий немец, не имевший уже в себе ничего польского, затосковала по собственному князю. Налэнченские паны, которые вместе с Зарембами за измену и месть Пшемыславу, за убийство короля, лишены были шляхетского звания и права носить пурпурный плащ, пожелали вернуть себе прежние привилегии.

Доброгост Шамотульский, по прозванию Маленький, начал с того, что собрал людей и повел их против Силезца с намерением изгнать его из Польши, что ему и удалось: после победы над Янашем Баберштейном наступил конец владычеству силезцев.

И только в самой Познани мещанин Пшемек устроил неприятность князю, укрепившись вместе со своими единомышленниками в замке в костеле, так что пришлось силой выбивать его оттуда, что, конечно, не обошлось без кровопролития.