Против него был изнеженный французский двор короля Людовика XV с его фаворитками и фаворитами, в золотых каретах путешествовавшими за армией, и герцог Ришелье, таким же путем насилия, как и Фридрих, набиравший рекрутов своей армии — стада баранов… Но у герцога Ришелье не было капралов Фридриха. Субиз, выдвинутый по причинам любви к нему короля, но отнюдь не по заслугам, стоял во главе армии, самими французами названной «армией крайней дружбы». Другой армией — непонятен и удивителен был выбор ее командующего — командовал д'Эстре и третьей — герцог Ришелье. Бархатные и шелковые кафтаны и камзолы, золото шитья, громадные барабаны, золоченые кареты, женщины при армии — все это вызывало отвращение в старом солдате Фридрихе и беспощадно им высмеивалось — бараны, предводимые баранами в юбках, легкая добыча его конницы!

Если кто из его противников заставлял задумываться короля, то только русские. Там тоже солдатами были рекруты, но какие рекруты!.. Эти сдаточные от помещиков люди были полны какого-то особого задора. Их воспитывали и обучали петровские офицеры и унтер-офицеры.

— Мы — русские!.. Умрем… Мертвые срама не имут…

Они перед сражением служили молебны и надевали чистые рубахи. Когда они на поле брани становились в ряды — ничто, ни картечь, ни батальный огонь, ни самые грозные атаки прусской конницы не могли их выбить из этих рядов. Их убивали — они и мертвые стояли, оказывается, их еще надо было повалить. Фридрих знал, как привели одного казака в его штаб. Из-под разорванного чекменя была видна косматая, загорелая грудь, на ней на кожаном гайтане висел серебряный образок. Прусский генерал хотел дотронуться до него палкой — казак прикрыл его руками. Остервеневший от злости генерал стал бить палкой по рукам казака с такой силой, что руки у того почернели и вспухли, но казак не опустил их, продолжая прикрывать образок, и только узкие темные глаза с мрачным упреком смотрели на истязателя. Этого взгляда нельзя было вынести. Генерал стал бить казака палкой по лицу, пока лицо не залилось кровью. В них было нечто от первых христианских мучеников, и в то же время… они были ужасны. Они насиловали женщин. Они высекли одну принцессу и увели ее в лес… Нет, русская армия не была стадом баранов — это были подлинные… львы?.. Скорее — медведи… Но никак не бараны.

Ими предводительствовали тоже не бараны. Апраксин под Грос-Егерсдорфом разбил Левальда…

Фридриху приходилось разрываться. На шведском фронте герцог Кумберландский почти в те же дни, когда было и Грос-Егерсдорфское сражение, 8 сентября, сдался у Клостерсевена… На севере все валилось. На западе зашевелился Субиз. Фридрих не знал, куда ему самому кинуться. Но русская армия, вместо того чтобы двигаться вперед, пошла назад с большой поспешностью, похожей на бегство. Шведскими путями до Фридриха дошли слухи о болезни императрицы Елизаветы Петровны, он понял, в чем дело, и во главе своей-конницы пошел на французов.

В мрачный осенний день 24 октября (5 ноября) у селения Росбах, при звуке труб и литавров, под глухой барабанный бой, Субиз построил боевой порядок на широком поле. С обеих сторон загремела пушечная канонада. Полки сходились и расходились. Малочисленная армия Фридриха не могла сломить французов. Палка капрала не могла заглушить страха перед французской пулей.

Тогда прекрасный, юный, с пылающими отвагой глазами, в безупречно чистом колете, к которому широкими, золотыми, коваными цепями были на груди и на спине прикреплены черные стальные латы, на породистом вороном коне прискакал к своим полкам, стоявшим в ожидании решительного удара, генерал Зейдлиц.

— Камрады, — одушевленно крикнул он, — когда я брошу, докурив, вот эту трубку в воздух, вы броситесь в карьер на неприятельские каре!

Глухое, несколько мрачное, басовое «хурра» было ему ответом. Мерной рысью тронулись за своим вождем тяжелые эскадроны кирасир.

Французские каре окутались белым дымом батального, огня. Когда потом наступил краткий момент зарядки ружей, Зейдлиц высоко бросил вспыхнувшую красным огнем трубку и дал шпоры большому ганноверскому жеребцу. Он не оглянулся. Он знал, что вся его конница неслась за ним. Земля тяжело гудела под тысячами конских ног. Легкая белая пыль поднялась к покрытому тучами небу, в ней отчетливее стали видны квадратные полотнища заполоскавших на ветру штандартов — французская армия дрогнула и побежала.

Сражение под Росбахом было выиграно. На французском фронте была получена передышка, но надо было снова пополнять и обучать армию.

Императрица Елизавета Петровна выздоровела. Можно было со дня на день ожидать зимнего похода русских. Медведи были готовы к бою.

Фридрих через многочисленных шпионов, не без участия в этом и самого наследника русского престола, знал, что 30 сентября была по высочайшему повелению собрана конференция. В указе было сказано: «Понеже предприятая армиею неожиданным образом ретирада натурально наносит не токмо здешнему оружию бесславие, но и собственно высочайшей ее величества чести и славе чувствительное предосуждение, и отзываясь о всем том весьма неудовольствительным образом, повелеваю, чтобы конференция так, как перед самим Богом, и по своей присяге представила ее императорскому величеству свое мнение, каким бы действительным образом, как наискоряе поправить страждущую ее величества честь, и то отвратить, дабы союзники не причли нарушению толико раз данного им монаршего слова, помогать им всеми силами, а притом предохранить и целость государства от всякой опасности…»

Хотя ее императорское величество именно указала, чтобы каждый член конференции мнение свое в вышеизображенном важном обстоятельстве, особливо запечатав, ее императорскому величеству подал — можно было подумать, что члены конференции сговорились в своих суждениях, так одинаковы и единодушны они были. Старые вельможи и генералы, далекие от армии и от войны, придворные, ежедневно видевшиеся с иностранными представителями, совещавшиеся обо всем с французским посланником Лопиталем и английским резидентом Уильямсом, благоговели перед иностранцами. Для них они готовы были пожертвовать последним русским рублем и последним русским солдатом. Многие из них получали за это «подарки» от иностранцев. В своих «сентенциях» они оправдывались перед союзниками и искали виновного, на ком можно было бы выместить отступление после победы, и этою местью купить одобрение союзников. Виновный был легко найден — генерал-фельдмаршал граф Апраксин, победитель Левальда у Грос-Егерсдорфа. Его не любила государыня, с ним мало считались при дворе, он был близок только великой княгине. Мнения в этом отношении были единодушны: «Для наискорейшего всего того поправления мнилось бы, ни часа не мешкав, отправить к генералу-фельдмаршалу указ, которым бы ему повелевалось, команду над армиею сложа, немедленно в Ригу ехать и оттуда без данного указа никуда не отлучаться, а, напротив того, на его место при армии по всевысочайшему благоизобретению или кого из генералов-фельдмаршалов отсюда как наискорее туда послать, или же главную над армиею команду генералу Фермору поручить… Немедленно ж надлежало б союзникам знать дать, что командующий генерал-фельдмаршал Апраксин превзошел данные ему от времени до времени всевысочайшие ея величества повеления о сильном и скором противу общего неприятеля действовании, за то с команды над армиею отрешен и к военному суду для взятия в том от него ответа в Ригу позван, а его команда над армией другому поручена…» — писал граф Алексей Бестужев-Рюмин.

«По слабейшему моему мнению рассуждаю — отозвать генерал-фельдмаршала Апраксина из армии, поруча армию кому вашего императорского величества соизволение будет, в Риге, взяв ответ, судить, о чем дать знать союзных дворов послам и министрам, что оный фельдмаршал в слабых своих поведениях достоин быть под судом, через что союзники точно уверятся, что ваше императорское величество непременное намерение имело и имеет по своим обязательствам гордого неприятеля смирить, но единый поступок фельдмаршала тому причиной», — писал граф Александр Шувалов.