— Хорошего мало.

— Это разнеслось по городу. Сторонников мира стали называть «колпаками», а сторонников войны — «шляпами». У торговцев появились перстни с изображением шляп и табакерки, какую и вам прислали, надеясь на вас… Вся Швеция раскололась…

— На шляп и колпаков?

— Да, ваше высочество…

— И вы хотите, чтобы я была со шляпами?

— Совершенно верно, ваше высочество… Ценой маленьких уступок шляпы готовы посадить вас на всероссийский престол.

— При помощи шляп?.. Стать императрицей?.. Что-то не хочется, мой милый маркиз… Не забывайте — во мне течет кровь Петра Великого…

Цесаревна чувствовала, что за ней следят. Антон Ульрих подозревал ее во многом, даже в измене России.

21 июня на куртаге герцог Брауншвейгский сказал цесаревне:

— Шведы нас вызывают все более и более… У меня же пятьдесят полков по два батальона — и то не полных, двадцать девять драгунских полков по пять шквадронов. Лошади и оружие очень плохие… Три кирасирских полка, четыре полка гвардии и конногвардейский полк… Да сорок тысяч рекрут… Где-то еще казаки на походе… Вот и все.

Он кисло улыбнулся и щелкнул пальцами.

Зачем он ей это говорил? Какое ей, цесаревне, дело до государственных вопросов? Ее никуда не допускают, с ней ни о чем не разговаривают и не советуются. Но она все-таки расстроилась. Неужели из-за того, что у нее бывают Нолькен и Шетарди, ее подозревают в сношениях со шведами… Война возможна… Если Швеция чувствует, что она достаточно окрепла и оправилась после войны, то Россия-то оправилась гораздо больше и будет покрепче Швеции.

У цесаревны был, и опять поздно вечером, маркиз Шетарди и пугал ее войной.

— С кем вы пойдете воевать, — говорил он ей, стоя у того же стола, где теперь уже на видном месте красовалась табакерка со шляпой, и похлопывая перчаткой по своей холеной руке. — У вас никого нет. Фельдмаршал Трубецкой — старая баба… Фельдмаршал Миних?.. Хорош… Спору нет — очень хорош… Оч-чень… Это лучший офицер, кого имеет император, храбрый, опытный, научно образованный. Он президент военной коллегии… Он основал у вас школу на тысячу двести кадет — прекрасную школу… Выпущенные ею офицеры сделали бы честь и у нас по своим познаниям и дисциплине… Он начальник инженерного корпуса… Он любит и понимает военную славу… Но он не щадит солдат… В полках его терпеть не могут. Герцог Антон к нему благоволит, зато — Остерман!.. Терпеть его не может Остерман. Он скажет Линару, тот — Юлии… Правительница все более и более забирает вожжи… «Эхи» носятся — в декабре она будет короноваться короной российской… Ваше высочество, сами того не желая, вы своим бездействием губите Россию…

Цесаревна чувствовала, что игра захватывает ее. Она уже не могла не отвечать на вопросы, не задавать их сама.

— Ласси, — сказала она. — У нас есть еще Ласси.

— Ласси?.. Ласси?.. Он не умен, ваш Ласси, но спокойный и храбрый солдат. Он ничего не делает на авось и бережет солдат. Его любят в армии. Но ему достаточно его былой славы, и он больше всего хочет остаток дней своих провести среди своего семейства. Правительница благоволит к нему. Он скромный и исполнительный человек. Да ведь он, — воскликнул Шетарди, — французской школы. Вы не знали?.. Семь лет он служил у нас в Бервикском полку. Неважно, правда, служил… Так и не мог дослужиться до лейтенанта. Был в Германии… Потом у вас… Герцог Крои дал ему роту… Хороший солдат…

— Генерал Левашов?..

— Что вы, ваше высочество!.. Он же — русский!..

— Что из того?

— Он лишен возможности командовать армией… Вы сами изволите видеть, ваше высочество, пока вы сами не станете во главе государства, не будет счастия России.

— Что же, думаете вы, для сего надо исполнить?..

— Надо согласиться на шведские предложения. Шведы возьмут Петербург и посадят ваше высочество на престол.

Кровь бросилась в лицо цесаревне. Она вскочила с кресла и резко сказала:

— Я не хочу заслужить упреки своего народа!.. Что скажут мои солдаты, если я их принесу в жертву правам, предъявляемым мною на престол?..

— Ваше высочество, еще так недавно вы говорили с английским послом о народе… Ваш приговор был несколько иной.

— Я говорила о власти народа, о повиновении прихотям народа, но не о долге правителей пещись о благе народном!.. Оставьте меня, маркиз!.. Вы сами не понимаете, как опасна игра, в которую вы меня завлекаете… Я прошу вас… прекратите ваши посещения… По крайней мере на время.

Чтобы смягчить резкость своих слов, цесаревна проводила маркиза до дверей прихожей.

С этого дня она стала избегать маркиза, и, когда встречала его в Летнем саду или на набережной, она переходила на другую сторону.

Лето шло. Швеция начала войну с Россией. 23 августа 1741 года фельдмаршал Ласси разгромил шведскую армию, взял в плен генерала Врангеля, много полковников и офицеров. Более четырех тысяч шведских тел осталось на поле брани. Русские войска победоносно вошли в город Вильманстранд.

Едва громы Вильманстрандской баталии долетели до Петербурга и отразились салютационной пальбой с верков Петербургской крепости — поздно ночью к цесаревне в ее Смольный дом без приглашения явился маркиз Шетарди.

Цесаревна сидела одна в маленьком салоне подле бюро. Две свечи горели перед ней и освещали большой лист шероховатой, плотной голубой бумаги, на котором каллиграфическим почерком была написана только что сочиненная Ломоносовым ода на первые трофеи императора Иоанна III.

Цесаревна прочла латинский эпиграф.

Звук латинских слов пробуждал в цесаревне героические гордые мысли. «Да здравствуют сильные!.. Маркиз, пожалуй, кстати… втянул шведов в войну… На!.. Получай!..»

Она опустила глаза к бумаге. Длинные ресницы прикрыли их блеск. Она перечитывала звучные стихи, заучивая их наизусть.

«Какой, однако, молодец Михайла Васильевич… Ай да архангельский мужик!..»

Цесаревна давно не видала маркиза Шетарди и не хотела его принимать… Но сейчас?.. Очень кстати… Оч-чень!.. «Сердца продерзки страх трясет…» С чем-то к ней придет посланник ее короля?

Цесаревна приказала камер-лакею пригласить Шетарди в маленький салон.

— Маркиз, — сказала она, протягивая Шетарди руку, — вы не думаете о том, что вы сими ночными посещениями меня компрометируете?..

— Ваше высочество, мне еще вчера мой коллега Финч передавал, что герцог Антон ему сказал: «Я знаю, что французский посланник часто ездит по ночам к принцессе Елизавете, но так как ничто не показывает, что они занимаются любезностями, надо думать, что у них дело идет о политике». За вашим высочеством установлен слишком хороший надзор.

Цесаревна задумалась. Что было лучше, что хуже, она, по правде сказать, не знала. Прослыть легкомысленной особой, «любезной» маркиза де ля Шетарди, чьей благосклонности добивается столько дам петербургского общества, — ей?.. Ее имя уже трепали с Шубиным, и теперь ее любовь к Разумовскому у всех на устах… На чужой роток не накинешь платок… В конце концов это в нравах петербургского света и двора… Бирон… Линар… пускай думают, что у нее Шетарди. Выбор не плохой. Самый красивый, изящный и тонный кавалер петербургского общества… Посланник короля французского… Пусть лучше это о ней воображают… За любовные утехи не казнят, не стегают плетьми на дыбе, не ссылают в далекие холодные края, где стоит вечная ночь… Тогда как политика?..

— Маркиз, вы не думаете, однако, что вы играете и моей и вашей головами…