Петрик любил Ферфаксова. В нем видел он правильного и смелого, совсем "без позы" — рыцаря офицера. В нем видел глубоко верующего и безупречно честного и чистого человека.

Стало совсем светло. Горный ручей, тихо журча, спускался среди порослей кустов.

Узкая неприметная дорога шла вдоль него. Она иногда исчезала, шла по самому ручью, по рассыпчатой гальке русла между крутых берегов, заросших дубняком и боярышником. Цепкие плети ежевики с покрасневшими крупными ягодами хватали за рукава, царапали руки. Лес надвигался, сжимая дорогу.

Когда выбрались на плоскогорье, где сквозь луговину выбивались плоские бурые спины громадных гранитных валунов, поросших серым мхом, широкий вид открылся на всю долину Плюнь-хе. Чуть виднелся красными прямоугольными постройками пост Ляо-хе-дзы.

И повсюду, точно провешивая путь в горы, — тут и там от деревень, поселков и отдельных китайских фанз поднимался прямой белый соломенный дым.

— Видишь, Петр Сергеевич, — сказал Кудумцев. — Китайцы дают сигнал хунхузам, что сотня вышла. Хунхуз грабит китайца. Хунхуз для него гроза… Но никогда никто не поймает хунхуза, потому что сам китаец помогает хунхузу укрыться… Мне, Петр Сергеевич, приходилось гоняться за такими большими хунхузскими князьями… так, что ли, назовем их, как Шасыянван и Лиуданзырь… Они, как Степан Разин Волгу, держали весь этот край — леса "Императорской охоты", горы Ирхахунь, треугольник Мукден — Бодунэ — Нингута в полной своей власти. И дань накладывали и заложников брали… Тогда барон Каульбарс посылал целые экспедиции за ними. У Шасыянваня и Лиуданзыря и трех сотен не наберется. Оружие — сброд. У кого охотничья шомпольная двустволка, у кого рушница с раструбом времен… да не Ермака ли?.. Артиллерийский музей ходячий. Редко у кого американский винчестер… Стреляют — приклад в пузо вставляют… А хлопот наделали немало. Ханшинный завод Мопашань, где укрылся Лиуданзырь, четырьмя сотнями казаков взять не могли. Пришлось пушки подвозить.

— Взяли же?

— Взяли… да только какою силой.

— Где теперь эти хунхузские князья?

— Лиуданзыря заточили в Хунчуне. Он с ума сошел и бредит Русскими войсками.

Шасыянваня отправили через Читу в Казань. Прежде, Петр Сергеевич, царское правительство умнее поступало. Я у Карамзина в истории читал. Таким людям надо кавалерийские корпуса давать. Вот это дело было! Служили же при Царе Иване Грозном татарские князья у нас. Худого не было.

— Но это же разбойники, а не владетельные князья.

— А где между ними грань? И князь потому князь, что его отец хорошим душегубом был.

— Ну это не так… Это было… да и не везде… в средние века.

— Теперь, Петр Сергеевич, хуже всяких средних веков… Теперь материализм наш бог. Теперь мошенники и негодяи первые люди. Их боятся и им служат. Вот хунхузам — весь край всполошился — гаолян жжет, сигнал подает — хоронись, мол, спасайся! А нам кто укажет? У него, может быть, жену зарезали на его глазах, а он клясться будет, что никого не видал и ничего не слыхал. Народ подлец стал.

Честный-то человек ему вроде какого-то слизняка, или сопляка кажется. Он его не уважает. А мошеннику — первый почет. А если мошенник еще и во фраке, да банк имеет или редактор газеты — так ему и президенты ручку пожимают.

— Слава Богу, у нас таковых нет.

— Есть председатели Государственной Думы, и существует борьба… Ну, а где борьба — там без мошенника… и какого! — самого махрового ни-и-как не обойтись.

— Есть еще, Анатолий Епифанович, совесть и Бог, — жестко и твердо сказал Петрик и прямо взглянул в холодные черные глаза Кудумцева. Тот не сломал своего злобного взгляда и сказал тихо, но уверенно:

— Совесть — понятие весьма растяжимое… А что касается Бога, то я имел неоднократно случаи убедиться, что никакого Бога нигде нет…

ХII

Петрик вспыхнул. Он чувствовал, что еще миг и он слишком резко, не по-офицерски, ответит Кудумцеву. Он сдавил лошадь шенкелями и догнал ехавшего впереди Ферфаксова. Несколько шагов они ехали рядом, молча. Узкая, лесовозная дорога зигзагами поднималась в гору. Пихты тесно ее обступили. Поднявшееся солнце жгло сквозь китель. Запах смолы был кругом.

Серьезное лицо Ферфаксова, его напряженно смотрящие вдаль глаза подействовали на Петрика успокоительно. Он справился с собою.

— Факс, ты самого Шадрина знавал? — спросил он.

— Я раза три у него был.

— Что это за человек?

— А кто его знает. Здесь Петр Сергевич, так люди не селятся. Да и место очень глухое он выбрал. Он старовер… У него я видал старые образа и, когда приходил я к нему, — первое, о чем он заявлял, что курить нельзя. Высокий, нескладный…

Черной бородищей оброс, не глупый. Мы с ним все о священном писании препирались.

Начетчик он хороший.

— Ну и ты, Факс, это дело тонко знаешь… Апостолов наизусть читаешь!

— Куда мне до него! Сразу схватились. Всю ночь проговорили. По книгам листали.

Спорили…

— Чем он жил?

— Думаю, что лебедями да фазанами, Хороший винчестер у него на стене висел. А хозяйство маленькое… Ну, и видимо — бабник… Китаянки при нем были… Такие, знаешь, Петр Сергеевич… С чолками на лбу… Ну да видать, какие!.. Волосы в толстых косах.

И, заметив, что Ранцев не вполне его понял, Ферфаксов пояснил.

— Я думаю, что ходил он временами на Корейскую границу. Бил лебедей — корейцев, в белом они ходят, вот их и зовут лебедями, отбирал у них дорогие панты оленьи, да корень целебный женьшень, а потом бил китайцев-фазанов, что шли с серебром к корейцам за рогами и за корнем…Этим и жил.

— Грабежом… Убийством?.. — спросил, пожимая плечами, Петрик. — Почтенное ремесло!

— Да так же… Таких варнаков здесь не мало.

— А потом о Священном Писании спорил?

— Да вот… Он, я думаю, когда и стрелял-то по корейцу, или по манзе, так с молитвою стрелял. Он их за людей не считал…

— Однако, с китаянками жил?

— Он, я думаю, и с козою бы жил… да апостол Павел в послании к Римлянам всякое такое осудил.

— А притом святость… Иконы… Лампадки!..

— Да это, как следует… Как водится. И свечи горят всегда восковые, толстые.

Ладаном пахнет. Посты соблюдал строго.

— И с китаянками спал?

— С двумя.

— Ты давно его не видал?

— С полгода тому назад… Зимою… Пришел под вечер и, как раньше, без стука вошел в хату. Слышу — табаком пахнет. Он на стук двери выскочил. Замахал на меня руками. Точно испугался меня. "Нельзя, нельзя", — шепчет, — "ваше блогородие ко мне". А сам дверь старается от меня в соседнюю горницу прикрыть.

Да на беду полушубок на порог упал и никак ему не захлопнуть двери. Я невольно заглянул. Там за столом, на лавке под иконами, сидели две женщины — русские. И одна мне показалась — интеллигентная, большие такие глаза… И будто с ними какой-то бородатый человек… Тоже не манза, хотя и в китайском платье. А Шадрин, значит, меня так легонько, почтительно, но настойчиво выпроваживает. — "Ваше блогородие, молю вас, уйдите. Это же совсем сумасшедшие люди! Они могут вам худое сделать. И вам неприятность и сами ответят. Вы меня за мою хлеб-соль подводите".. Дал мне работника проводить в соседнюю падь к китайцам. Я там и ночевал.

— Ты работника спрашивал, что это за люди?

— Спрашивал… Но что в этом деле может понимать китаец?

— А больше ты не пошел к нему?

— Нет. Все-таки, Петр Сергеевич, хотя и вежливо и очень почетно, но мне на дверь показали, так что же я буду навязываться? Да и охота тут не ахти какая.

— Да, я понимаю тебя, — тихо сказал Ранцев. — А ты Кудумцеву об этом не рассказывал?

— Нет… Я Толе ничего не говорил. Если бы он пронюхал о китаянках, а тем более о Русских женщинах — так распалился бы!.. Бог его знает на какой рожон полез бы!..

С Шадриным шутки плохи. Он не посмотрел бы, что Толя офицер… Он, я думаю, ревни-и-вый…

— Да… Может быть, ты и прав…

— Нас учили, Петр Сергеевич, от службы не отказывайся, на службу не напрашивайся… В сущности все это меня ни как офицера пограничной стражи, ни как Андрея Васильевича Ферфаксова не касалось.