В 1942 году в развалинах разбомбленного дома было обнаружено несколько бочек старого французского вина. Вместо того, чтобы этот целительный и калорийный напиток направить на нужды голодающих ленинградцев, Жданов велел его сохранить до конца войны, чтобы выпить в честь победы вместе с товарищем Сталиным. И врач, прослышав об этом от Отца Крыс, только усмехнулся. Но осуществить свою месть ему удалось только после войны. О том, как Жданов привез вино Генсеку, ему рассказал все тот же Отец Крыс.
Андрей Александрович уже успел разлить вино одной из бочек по бутылкам. Ради проверки, дал попробовать его своим охранникам. Когда охранники, причмокивая от удовольствия, выпили по стакану золотистой, как солнце, жидкости, Жданов обрадовался: "Меня ждет такой прием!". Ухнув от удовольствия, градоначальник откушал стакан вина самолично.
— Отменное вино!
Сталин пригласил Жданова в свой кабинет. Кроме ненавистного Андрею Александровичу мрачного Берии и "Хозяина" в огромном кабинете никого не было.
Жданов собственноручно налил из специально изготовленной на стекольном заводе бутылки в рюмку вождя народов, переливающуюся на летнем солнце всеми цветами радуги, жидкость. Сталин, взяв в руку рюмку, не вставая, произнес: "За победу!" и…, закрыв глаза, сделал один глоток. Оба соратника подобострастно улыбались и ждали приглашения присоединиться. Вождь поставил медленно рюмку на стол. Улыбка сразу сползла с лица Жданова. Он хорошо знал этот взгляд. Сталин, усмехнувшись, предложил "отведать" элитного вина из его рюмки. Помявшись, Жданов принял бокал. Когда натуральная моча, отвратительным потоком полилась в его изнеженное и жирное тельце, он мысленно застонал: "Конец!"
Затем рука Сталина полезла под стол. Через некоторое время, Андрею Александровичу было предложено выпить "второй бокал, для сравнения". Жданов, не смея отказаться, выпил и его. Берия молча протянул Жданову лимон.
— Ты на днях заходи, Андрей Александрович… и привет передай Хранителю-то… Говорят, он вернулся в город, — с мерзкой улыбочкой на губах произнес Лаврентий. "Товарищ Сталин" только усмехнулся…
Урока Жданов то ли не понял, то ли не усвоил. И Федор решил его судьбу. 23 июля 1948 года во время отдыха в санатории на Валдае Жданов скончался от приступа острой сердечной недостаточности. Никто, впрочем, так и не узнал чем она была вызвана…
Вернувшись ночью, после одного из многочисленных банкетов, еле донеся свое заплывшее тело до кровати, он был удивлен распахнутому окну. Грязно выругавшись, он, кряхтя встал и попытался его прикрыть, но занавеси всколыхнулись и комната начала заполняться людьми. Это были души ленинградцев, умерших во время блокады, дети, старики, женщины… все со скудной пайкой "так называемого хлеба". Затем появился Киров и многие, к чьим смертям Андрей Александрович имел непосредственное отношение. Души все прибывали… Он заметался по комнате, забился в самый дальний угол, с трудом вспоминая слова "Отче наш"… Но не обращая внимания на бормотание Жданова, они огромной толпой, шаркая, медленно, шаг за шагом приближались к нему. Андрей Александрович, тоненько запищал, и почувствовав на своем лбу обжигающе холодные пальцы, схватившись за сердце, рухнул на персидский ковер…
Но даже после смерти, душегубец смог навредить. Возникло "Дело врачей". В январе 1953 года пресловутая Лидия Тимашук заявляла, что группа арестованных кремлевских врачей якобы погубила Жданова неправильным лечением. Напоследок, перед смертью "Хозяина" полетело еще много безвинных голов. И тут Берия рискнул — а не подмести ли со всеми вместе и "нелюдя", как про себя называли Хранителя все власть предержащие…
Из Москвы, с Лубянки на Лиговский приехала группа "товарищей", для "обмена опытом". Что это будет за "обмен", старший группы доложил первому заместителю начальника городского комиссариата внутренних дел. Первый заместитель, конечно же не стал спорить со "верхними", а только, кивнув головой, сухо сказал:
— Помещения и технику я вам предоставлю. Оперативная группа ваша? — Получив в ответ кивок, продолжил, — Действуйте самостоятельно, как у себя дома.
Только чуть позже до столичных "товарищей" дошло, что хотел этим сказать первый зам… Ночь, проведенная в выделенном им кабинете в доме на Лиговском, запомнилась "спецам" с Лубянки надолго.
Группа захвата, перед тем, как ехать к Беляеву, листала документы его дела, ожидая нужного им, ночного часа. Из чемодана старшего была извлечена бутылка коньяка и шоколадка.
— А что он за птица-то? — спросил, не подозревая об истинном смысле своих слов, один из группы.
— Птица важная. Работал на двенадцать разведок сразу.
— Да где же он столько взял-то? Он, что в очереди за ним стояли, что ли?
— Видать знает много…
— Вот тут что написано: "с ноября 1943 по январь 1945 находился в фашистской Германии".
— Ага… А СМЕРШ чего клювом щелкал?
— Ты про СМЕРШ не говори! Мы свое дело…
— Да знаем мы ваши дела!
Разгореться ссора не успела. В этот момент раздалось шуршание и быстрый топот множества ножек. Энкаведешники заозирались, прислушиваясь. Шорох усилился и, к ужасу сидящих в кабинете людей, в комнату влился поток крыс. Крепкие мужики, сами не поняв как, очутились на шифоньере, с ужасом оглядывая то пол и стены кабинета, кишащие крысами, то своих коллег. Крысы жрали документы. Они сожрали все, что касалось Федора и дел, по которым москвичи явились сюда.
Нашествие крыс прекратилось также внезапно, как и началось. Просто волна отхлынула и все затихло. Особисты слезли с высокой мебели не стесняясь креститься, и стараясь не смотреть друг на друга, подошли к столу, надеясь подкрепить силы стоявшем на столе коньяком. Бутылка была пуста, а на столе, клочками из недоеденных документов было написано: "А дома та лудше. Ни пайтить ле вам взат. Пака дабром просють". Москвичи намек поняли, отрапортовали начальству, что все прошло успешно и отбыли, под понимающие усмешки местных коллег. Но этот визит, в январе 1953 года, стал последней каплей в бездонную чашу терпения Хранителя…
Федор вернулся из глубин памяти и оказался на набережной. Вновь посмотрел на бомжей и усмехнулся такому повороту дел. "Переселение душ" было явно на лицо. Эти двое и, народившись вновь, умудрились встретиться. Федор пожал плечами и медленно продолжил свой путь, но они неожиданно ему преградили дорогу.
— Снимай часы, — сказал тот, что был двойником Жданова.
— Что, даже прикурить не попросите? — задумчиво спросил Федор.
— Не-а. Нас Минздрав предупредил. Типа вредно.
— А… ну да… — Федор достал из пиджака пачку "Беломорканала", вынул папиросу, привычно махнул ей, зажигая, закурил.
— Ты, мужик, че, слов не понял? — потерял терпение "Сталин".
— Ну-ну… — Федор поднес руку к браслету часов, достал из ножен на внутренней стороне рукава скальпель, и изящным движением повернул его в пальцах.
— Пластика сегодня бесплатно. Кто первый? Глаза, уши, нос — на выбор, — сила в ленивых словах Федора была такая, что двое бандитов отступили на шаг.
— Ты, знаешь… извини. Ну, обознались…
— Бывает… — легко согласился Федор.
Вступать в конфликт не хотелось. Он прекрасно отдавал себе отчет, что в его нынешнем настроении, только испугом эти двое не отделались бы. А калечить кого-то из-за собственных неудач, Федору казалось ниже его достоинства.
— Ну, мы пошли… — сказал "Сталин", отступая еще дальше и приготовившись, если надо, бежать.
Обоих вдруг пробрал такой страх, словно они уже видели этого человека раньше. Но "дежа вю" мучило их недолго. Федор снисходительно кивнул. Двое мерзавцев быстро отступили и ушли в глубину Банковского переулка. Федор уже успел позабыть о них.
Когда Федор пришел домой, в квартире все спали. К его удаче, комната сегодня не была занята. Федор вошел к себе, сбросив пиджак, перекрестился перед иконой Казанской и некоторое время стоял перед ней то ли в молитве, то ли в размышлениях.
Походив по комнате между стопками книг, он вновь вышел в коридор и прошел на кухню, умудрившись никого не разбудить. Достав из холодильника бутылку водки и пару яблок, он тем же путем вернулся обратно. У себя в комнате он нашел в буфете большую коньячную рюмку, блюдце и нож, сел на кушетку, поставил водку на подоконник и начал резать яблоки. Налив себе полную рюмку, выпил, налил еще одну, стал хрустеть яблоком. Задумавшись над последним разговором с Ириной, он доел яблоко, и комната погрузилась в тишину.