Посмотрел Петр Кирилыч на Машу и снова припал к ее порозовевшим губам.
Славно светит месяц, забирая над лесом все выше и выше.
С дубенского берега, как вода в реку течет, струится густой свет-хмелевик - от него и зверь, и человек одинаково разум теряют…
Ой же ты, месяц, цыганское солнышко!
Светишь ты одинаково с высокого неба мужику и барину, молодому и старому!
Все кошки при тебе серы! Все девки красивы!
Каждый молодец - образец, и все мужики с бородой… друг на дружку похожи…
Труден день трудолюба, не раз он за него со всех четырех чертыхнет, разгибая потную спину… Пригнуло его крепко к земле: надо кормиться, землю потом поить, ребятишки сидят у окна, как галчата, баба тормошится весь день, как на ветру с болоною береза, значит, скоро жди еще лишний рот, надо, надо спешить, косить, пахать, сеять, убирать… веять, молоть… Да, эх, да, осподи-боже, хватит ли дня мужику, за который он едва-едва на зиму-зимскую собьет кусок хлеба!..
Месяц, цыганское солнышко!
Любит тебя серый мужик, в песне зовет тебя "чудным", а таким словом обмолвится он разве спросонок да невзначай; умиление хоронится у него в бороде в виде бессловесной улыбки и редко прорвется, разве только в песне да сказке…
Любит тебя серый мужик, потому что под тобой можно поспать, можно руки и ноги хорошенько расправить, до утра прогрезить и обо всем на свете забыть!
Мужик же без снов сна не любит!
При месяце много пригожей жена и мурцовка по вечеру вдвое вкуснее, при месяце на каждом крылечке словно резьба по застрежке, под месяцем и нечистая сила виляет хвостом возле мужицкой избы в виде блудливой собаки.
Потому-то и любит мужик в полуночь на луну выйти лишний раз на двор и постоять подольше с легкой нуждой у кутка.
За эту недолгую минуту чего-чего только не передумает он. А надо, надо спешить, рано вставать, а то будешь носом клевать в борозде и только людей насмешишь…
Месяц, цыганское солнышко!
*****
- Ты что это, парень, в мою девку вклещился? Губа не дура!
- Ой! - вспугнулся Петр Кирилыч и выронил Машу из рук на песок.
- Свернешь девке рот набок, будет косоротка, а и так никто замуж не сватает.
Стоит перед Петром Кирилычем человек не особ высокого росту, только шириной в хорошую дверь не влезет, на нем войлочная шапка, и под шапкой чуть серебрятся густые, учесанные в кружок волосы, и борода идет по поддевке широким клином, совсем так, как в первый раз обернулся Антютик.
"Здорово живешь, - думает Петр Кирилыч в неожиданности, - только от этого… будто душок не тот… а промежду прочим, шут его разберет!"
- Чего вылупился-то? Не узнаешь?
Старик смотрит на Петра Кирилыча, заправивши бороду в рот, и посмеивается в нее доброй, чуть заметной улыбкой, а Петр Кирилыч с места сдвинуться не может, так и расставился весь на бока.
- Это ты, что ли, будешь… Спиридон Емельяныч? - собрался Петр Кирилыч с духом.
- Да кто же еще заместо меня?.. Ну, коли невдомек, так… я за него… Вот уж балакирь: недарма про тебя такая слава идет!
- Да, Спиридон Емельяныч, нехорошая слава!
- Судьба, Петр Кирилыч, кого по головке гладит, кого по загорбу бьет… Только что же это ты? В зятья, что ли, метишь ко мне?
- Оно не то что… ежели так рассудить все по порядку, но и действительно… да, коли касательно всего такое твое рассуждение будет…
- Значит, и этак и так можно. Нечего говорить, собралась парочка!
- Оба - два, Спиридон Емельяныч, - печально говорит Петр Кирилыч, поглядевши на Машу.
Запрокинула Маша руки, а и так на груди грудинки звания никакого не видно.
- Иду это я, Спиридон Емельяныч, - оживился Петр Кирилыч, - по берегу, жерлицу у меня сом утащил, гляжу: девка твоя топиться собирается…
- Бреши не дело… для души и тела!
- Ни в чем, Спиридон Емельяныч, сам видишь, - показал Петр Кирилыч на Машу. - Я это, конечно, тихим манером к ней - да в охапку, потому от греха… а у нее и так, должно, дух вон: испужалась…
- Отойдет!.. Не кипятком ошпарилась!..
Петр Кирилыч нагнулся к Маше и прошептал ей на ухо:
- Машь, а Машь?.. Слышь, что ль?..
- Дышит? - спрашивает старик, еще больше забирая бороду в рот.
- Дух идет, должно, что дышит.
- От этого такого девки никогда не умирают: отудобит! Это она с непривыки! Подумала, наверно: ведмедь!.. Кто тебя знал, что ты тут у нас рыбку удишь?..
- На сома… ставил, сом тут ходит… большой, пудов так на пять будет, а то и поболе…
- Засолить - на целый поход хватит! Только как же это так, Петр Кирилыч, ты на такую недотыку польстился: ведь девка-то у меня, в час молвить, чтоб еще не попортить… девка-то, говорю, больно не товариста…
- По барину, Спиридон Емельяныч…
- Сам-то ты эна какой - смотри, не было бы после ошибки.
- Чего смотреть? Все божья плоть! Все, Спиридон Емельяныч, девка!
- Мелешь ты, Петр Кирилыч, чепуху, аж как на духу. Любо мне, старику, тебя слушать… Видно, кой-чего все же ты понимаешь.
- Большого понятия нет, Спиридон Емельяныч… так, с ветки на ветку… пока не попаду в сетку…
- Оно так-то и лучше. Вот что, Петр Кирилыч, коли так, нечего нам тут на лешьей тропе ноги простаивать, в ногах правды нету, бери свою девку в охапку да трогай. Пойдем-ка, помолимся богу!
- Я бы теперь чайку лучше попил, Спиридон Емельяныч!
- Нешто бы… и это дело!.. Ну-ну, забирай добро - эн, заря рожки кажет!
*****
Расступились кусты, и Петр Кирилыч едва успел оглянуться, как промелькнула у него в глазах широкая спина, прочернела на зелени длинная поддевка, и скоро по поросли пошел только треск и шум побежал с ветки на ветку: носил Спиридон круглый год сапоги, а чинил их в кузнице, на каблуки им в аккурат подходили подковы с трехлетки…
Петр Кирилыч развел руками, взял бережно Машу и, как перушко, положил ее на плечо.
- Э-ей, Петр Кирилыч! Лиманадиться будешь опосля!..
"В духах седни мельник", - улыбнулся довольно Петр Кирилыч, положил Машу половчее на плечо и тронулся в обход по берегу, где стояли ольхи не так густо, как у самой воды, как бы нарочно сторонясь и давая Петру Кирилычу дорогу.
Тихо по берегу, как бывает тихо у нас в стороне в тот самый час, когда заяц положит у лежки последнюю хитрую петлю, сквозь эту петлю вся нежить и небыль в землю уйдет, и сам лесной коновод - леший часто, заспавшись на полной луне, с этой минуты оборотится в пень или кочку, возле которой в тот день будет цвести земляника.
Быстро катится месяц под горку, все прозрачней становится и белее, недалеко уже ему до края чертухинского леса, где стоит лесная сторожка, в сторожке Петька Цыган спит на полатях, цыган не цыган, и не цыганского он роду, только жизнь у него цыганская и бытье конокрадное, и любит он больше всего по лесу шастать да лошадей в стороне воровать, почему у нас и прозвание такое пошло: месяц - цыганское солнышко.
Взобрался Петр Кирилыч на последний откос, перевел дух и тут только и заметил, что светятся ему прямо в лицо два большие синие глаза, сине в них, как было сине тогда под плотиной, когда он под нее с Антютиком смотрел, на плече у него Машины руки, и от них идет под рубаху тепло.
"Не хороша Маша, да… наша!" - подумал Петр Кирилыч и поцеловал Машу в губы.
- Машь… а Машь!..
- Штой-та? - вздохнула Маша и быстро заморгала глазами, словно проснулась.
- Жива?..
- Живехонька! Ну-ка, поставь меня, Петр Кирилыч, на землю, всю разломило.
Выпрямилась Маша и немного шатнулась.
- Откуда это тебя такой грех нанес? Я ведь хотела купаться. Вода, говорят, от худобы помогает…
- А я подумал - топиться!..
- Ты уж такое подумаешь: что меня хлебом, что ли, отец не кормит?.. Вот спужалась… вот спужалась, думала - леший!