Сразу расхотелось идти домой. Может, сначала зайти куда-нибудь, выкрутить одежду, обсохнуть немного? У Вовки, например, или где-нибудь в подъезде. И тут Глеб почувствовал, как ему холодно. Рубашка и брюки, прилипшие к телу, сделались просто ледяными, сандалии так отяжелели, что с трудом можно было переставлять ноги. Еще и на животе что-то неприятно шевелилось. Глеб сунул руку под рубашку и даже испугался, нащупав какие-то скользкие и липкие лохмотья. Но тут же сообразил: это все, что осталось от письма, которое он должен был вручить Вере. С отвращением выгреб размокшую бумагу и, нога за ногу, побрел дальше.

Вдруг где-то совсем рядом послышался ему жалобный писк. Глеб посмотрел вокруг, но ничего, кроме несущихся потоков воды не увидел. Писк повторился — отчаянный, молящий о помощи. Площадь была совершенно пустой. И только на третий раз Глеб сообразил, что писк доносился со стороны фонтана. Подбежал к нему. В воде барахтался маленький котенок. Изо всех сил загребая лапками и вытянув на тонкой шейке ушастую голову с круглыми, полными страха глазами, он пытался выбраться из воды. Судя по всему, бороться ему осталось недолго. Движения делались все более замедленными, иногда он с головой погружался в бурлящую воду и только судорожными движениями всех четырех лапок поднимался ненадолго на поверхность.

Как мог попасть в бассейн фонтана котенок? Свалился сам? Или… опять Игорь развлекается?! Но сейчас это не имело значения. Сейчас нужно решить, как вытащить котенка, спасти ему жизнь. Глеб быстро огляделся и сразу увидел то, что нужно, — лежащую в траве сломанную хоккейную клюшку.

Через несколько мгновений он уже держал ее в руках и, упав животом на бортик, протягивал тонущему котенку. Но котенок то ли не понял намерений Глеба, то ли ничего не соображал от страха, а может, у него просто не было сил уцепиться за клюшку. Тогда Глеб попробовал подтолкнуть его клюшкой поближе, чтобы можно было дотянуться рукой. Но сделал только хуже. Котенок тут же погрузился в воду и начал опускаться на дно, совсем уже медленно, бесполезно шевеля лапками. Глеб понял, что это конец. Надо лезть в фонтан — другого выхода нет.

Когда Глеб с котенком в руках выкарабкался из фонтана, вода с него лила не в три, как принято говорить, а в тридцать три ручья. Но он уже не обращал на это внимания и, прижимая к себе трясущегося котенка, мчался домой. И уже в лифте вспомнил, что дверь закрывал Дима и ключи остались у него. Неужели мама еще не пришла? От холода у него начинают стучать зубы, тело сотрясает озноб. Никогда еще так, медленно не тянулся лифт до восьмого этажа. Едва он останавливается, Глеб выскакивает из кабинки, подбегает к двери и торопливо нажимает на кнопку звонка. Но никто не открывает. Мяуканье Чуни подтверждает, что дома никого нет. Глеб еще несколько раз, неизвестно зачем, звонит, а потом, чтобы хоть немного согреться, начинает бегать взад-вперед по лестничной площадке. Может быть, попроситься к тете Ниле, пока кто-нибудь придет? Глеб уже делает шаг к ее двери, но потом решает, что лучше превратиться в сосульку, чем выслушивать неминуемые возмущения и нравоучения соседки. Он крепче прижимает к себе мелко дрожащего котенка и снова принимается бегать. Лестничная площадка уже вся мокрая, и Глеб, хоть и не до того ему, удивляется, что такая пропасть воды могла стечь с его одежды. Хоть бы кто-нибудь пришел — мама или Дима…

— Хоть бы кто-нибудь пришел! Хоть бы кто-нибудь пришел! — приговаривает Глеб в такт прыжкам.

Чавкает вода в сандалиях, противно липнет к телу одежда. Хоть бы кто-нибудь пришел! Ох уж этот Дима! Стоит там, в гляделки играет со своей Верой! Знает же, что Глеб без ключей, мог бы уже и вернуться! Ему-то дождь не страшен, он с зонтом.

Загудел лифт, вызванный снизу. Может быть, Дима вызвал? Глеб слышит, как раскрылись, потом снова закрылись двери лифта и он пошел вверх. Вот бы на восьмом этаже остановился!

И лифт останавливается. И в нем мама, тоже вымокшая. Держит в одной руке сумку, а в другой — черный, похожий на папин зонт. Смотрит на Глеба, мокрого-премокрого, посиневшего от холода, с жалким котенком в руках, и до того поражается, что забывает выйти из кабинки. Но еще больше удивляется Глеб, увидев, как снова сходятся дверцы лифта. Неужели мама так рассердилась, что решила ехать вниз, чтобы не видеть его? Но дверцы снова раздвигаются, и мама выходит.

— Что происходит? — спрашивает она. — Почему ты здесь и в таком виде?

— По-попал по-под дождь, — еле шевелит сведенными от холода челюстями Глеб.

— Ничего себе попал! — закрывает глаза мама. — На тебе же нитки сухой нет! Ты что, в фонтан плюхнулся?

Поразительный человек мама! Такое впечатление, что у нее сто глаз, и один из них все время за Глебом наблюдает. Она иногда такое узнаёт, о чем ни одна живая душа догадаться не может.

— Так он бы утонул! — протягивает Глеб котенка.

— В фонтане, что ли? — быстро сориентировалась мама.

— Ну конечно! Я иду, а он пищит. Я ему клюшку, а он не цепляется.

— И ты полез в фонтан?

— А что же, пускай себе тонет?

На это мама ничего не возразила. Сказала только слова, какие часто говорит, когда не совсем знает, что ответить:

— Ладно, потом поговорим! Ты ведь посинел уже весь. Почему ты здесь? Неужели опять ключи потерял?

Не все, значит, мама знает.

— Ключи у Димы…

Какое это, все-таки блаженство — стоять под душем и ощущать, как возвращается утраченное, казалось, навсегда тепло! Он бы еще долго мог млеть под горячим домашним дождиком, но заторопился, вспомнив о продрогшем не меньше его котенке. Мама пообещала позаботиться о нем, но лучше самому все увидеть. Быстро вытерся, натянул сложенные на стиральной машине теплые носки и спортивный костюм и, повеселевший, вошел в комнату.

Мама воевала с котенком, который никак не хотел лежать завернутым в старый папин халат. Полежит немного, испуганно тараща глаза, и выползает. Когда Глеб вошел, он опять выбирался на свободу. До чего же смешной! Чуня после купания тоже смешная — такая худая и несчастная, даже не верится, что несколько минут назад была гладкой и пушистой кошкой. А этот пловец вообще ни на что не похож, разве что на ершик, которым бутылки моют. Шерсть еще мокрая, поэтому трудно оказать, какого он цвета. Но видно, что рябенький.

— Потешный какой! — говорит Глеб.

Мама вздыхает и, немного помолчав, спрашивает:

— Надеюсь, ты не оставишь его в доме?

— А куда ж его девать?

— Как куда? Дождь перестанет — вынесешь на улицу. У него, надо думать, хозяин есть. Ищет, наверное.

— Нет у него хозяина, — обреченно говорит Глеб. — Если б был, не тонул бы он в фонтане! Пропадет он один, мамочка! Смотри, какой маленький!

— Но мы не можем оставить его у себя, — голосом, не допускающим возражений, говорит мама.

— Почему не можем?

— Потому что у нас уже есть кошка. Если мы начнем держать всех беспризорных кошек, скоро нам самим негде будет жить.

— Но мы же не всех. Мы только этого.

— Тогда придется куда-нибудь девать Чуню.

— Зачем девать Чуню? — пугается Глеб.

— Затем, что в квартире не могут жить две кошки. И давай больше не будем спорить. Пойдем, я тебе таблетку дам. Еще разболеешься, не в добрый час.

Вот уж действительно недобрый час! Что же это получается? Он, можно сказать, рисковал жизнью — ну, пусть не рисковал, но все равно, — нырял в холодную воду, а теперь этого котенка, такого худого и лупоглазого, на улицу? Чтобы его еще раз бросили в фонтан и теперь уж он определенно утонул бы?.. Вообще-то, мама права. Только расстаться с котенком выше его, Глеба, сил. Но не выгонять же, в самом-то деле, Чуню! Он согласен проглотить не одну, а сто таблеток, будет пять раз в день чистить зубы и двадцать раз убирать у себя на полках, согласен делать все, что угодно, — лишь бы мама разрешила оставить котенка.

— Пусть хоть немного поживет у нас, — плачущим голосом говорит Глеб. — Мамочка, я все-все буду делать, что ты скажешь.