А Будапешт изменился мало. Он и во время войны умудрялся оставаться красивым городом. Бросалось в глаза множество маленьких детей. Нам объяснили, что правительство установило значительные льготы семьям, имеющим детей, с целью увеличить рождаемость в стране. Эта мера быстро дала положительные результаты. Нарядные здания, многократно воспетый Дунай, маленькие нарядные дети — все это создавало впечатление, что Будапешт готовится к какому-то празднику. Впечатление это усиливалось постоянно звучавшей музыкой Легара и Кальмана, слушать которую на ее родной земле приятнее, чем где бы то ни было.
Многие из сотрудников разведки, с которыми мы познакомились в Будапеште, отличались помимо высоких профессиональных качеств чувством юмора и любовью к шутке. Тут мы узнали про некоего шалуна Морицку, с которым все время случались хотя и не очень приличные, но зато забавные истории.
Про одного из своих коллег Иштвана Н., в прошлом рабочего Чепельского завода, который был внушительного вида, венгры говорили так: «Он все время заслоняет солнце от партии».
Встречи с венгерскими коллегами в Будапеште и в Москве всегда оставляли хорошее впечатление, хотя, возможно, здесь было меньше проявлений дружеских эмоций, чем в Болгарии, Восточной Германии и Чехословакии.
Надо сказать, что в откровенных разговорах с нами восточноевропейские друзья часто критиковали свои порядки. Доставалось и Хонеккеру, и Кадару, и Гусаку, и особенно Живкову. Сочувственно выслушивая критику, мы вместе с тем видели, насколько жизненный уровень населения во всех этих странах выше, чем в нашей. Это, с одной стороны, наводило на невеселые размышления, а с другой — мешало отнестись к словам друзей с той серьезностью, которой они заслуживали.
С Польшей наши отношения по линии разведки не носили всеобъемлющего характера. Внутренние трудности не позволяли руководству Польши уделять много внимания разведывательной службе. Но, определив для себя наиболее перспективные направления разведывательной деятельности, поляки взаимодействовали с нами вполне успешно. Знакомых у меня в Польше было немного, но те польские коллеги, с которыми я регулярно встречался, были очень симпатичными людьми.
В 1980 году, когда мне представилась возможность побывать в Польше с рабочим деловым визитом, я ехал туда с особыми чувствами. Дело в том, что в детские и ранние юношеские годы, когда мои познания о странах Восточной Европы были весьма туманными и складывались главным образом через коллекционирование почтовых марок, Польша была, пожалуй, единственной из этих стран, о которой я имел какое-то определенное представление. На родине, в Курске, жило много поляков, переселившихся сюда в тот период, когда Польша входила в состав Российской империи, и над самим Курском гордо парил костел — красивое и необычное для здешних мест здание. Стоял костел чуть ли не на самой высокой точке города, окруженный маленькими домиками с садами, и казался громадным и величественным.
Но главное постижение Польши происходило, конечно, через Генрика Сенкевича. Им я зачитывался взахлеб. Герои XVII века — паны Скшетуский, Володыевский и Заглоба были моими кумирами. С другом Ленькой мы разыгрывали целые баталии на темы романов Сенкевича. При этом действующих лиц — гордых панов, прекрасных дам и воинов — изображали гильзы от знаменитой винтовки Мосина, оставшиеся повсеместно и в большом количестве от первой мировой и гражданской войн. Гильзы были соответствующим образом наряжены и вооружены.
Побывал я в Польше впервые в январе 1945 года. Тогда меня поразили там две вещи: обилие колбасы на рынках и старушки на велосипедах. За годы войны мне, кажется, ни разу не удалось попробовать колбасы, а собственные велосипеды у нас в то время считались признаком богатства.
По пути в Польшу было что вспомнить. Все поляки, начиная от министра внутренних дел и начальника разведки и кончая нашей элегантной и нарядной (каковой и должна быть настоящая полька) переводчицей Мирославой, с большим беспокойством говорили о своих внутренних делах. В Польше наступала эпоха нестабильности и потрясений. Рабочие забастовки, скачкообразный рост цен, пассивность и нерешительность правительства. Тогда мы еще не знали, что это наше собственное будущее, и сочувствовали полякам.
Болгария — для нас страна особая. Приезжая туда, чувствуешь, что приехал к близким родственникам: понятная славянская речь, ничем не омраченная история отношений, сотни памятников русским воинам-освободителям, множество смешанных браков. Не могу поверить в то, что изменения, происшедшие в наших государствах, способны посеять рознь между двумя братскими народами.
Каких-либо сложных ситуаций во время переговоров с болгарами никогда не возникало, обмен взаимополезной информацией осуществлялся постоянно. Если мы обращались с просьбой, которую болгары не имели возможности выполнить, они откровенно об этом говорили. Мы, со своей стороны, стремились информировать болгарскую разведку как можно полнее по вопросам ее первоочередных интересов.
Перечислять своих болгарских друзей по именам и фамилиям не буду, а хотелось бы. Старшее поколение сотрудников болгарской разведки прошло во время второй мировой войны через испытания подпольной работой, тюрьмами, партизанской борьбой. Этим своим прошлым болгарские друзья законно гордились. Прошел такой путь и бывший заместитель министра внутренних дел Болгарии по разведке генерал-лейтенант Стоян Савов. О нем необходимо рассказать.
В годы войны он был членом Революционного союза молодежи, за что подвергался арестам. Сражался в партизанском отряде — его фотография тех лет висит среди других на стенде в маленьком музее в родной деревне Савова. Жена Стояна — Мая тоже была партизанкой, и псевдоним Мая стал для всех привычным и сделался ее именем.
Вот предсмертное письмо Савова:
«Дорогие мои Мая, дети и внуки, я решил уйти из жизни, которую так сильно любил! Принять это решение было нелегко, но я считаю его правильным.
Полвека, всю свою сознательную жизнь, я целиком посвятил идеям социализма, Болгарии и народу, своей семье. Жизнь у меня не была легкой — я прошел через преисподнюю фашистской полиции, выдержал пытки, поклялся никогда не попадать туда вновь и ушел партизанить в горы.
Остался в живых после боя на горе Еледжик 15 февраля 1944 г., когда погибло более двадцати верных товарищей, встретил 9 сентября 1944 г. в селе Черногорово, где мы установили новую власть под знаменем Отечественного фронта. После этого мы пошли на войну против гитлеровцев, в кровавом бою с фашистами я снова потерял дорогих товарищей.
На протяжении всего моего жизненного пути мои погибшие товарищи были моей совестью и честью, по ним я сверял все свои поступки. Я очень виноват в том, что не сумел написать об их короткой, но героической жизни.
Если я приду на вершину Еледжика, быть может, там, возле них, я и завершу свой земной путь! А может быть, у могилы Хаджии в Большой роще!
Дорогие мои!
Я честно прожил свою жизнь, любил людей и коллег, и они отвечали мне такой же любовью. Вы очень хорошо знаете, что задолго до 10 ноября 1989 г. я ненавидел Т.Живкова и живковцев и не могу сейчас пережить то, что мое имя будет запятнано или связано с этими преступниками.
Милая моя Мая, милые дети и внуки!
Вы все знаете, как сильно я вас люблю, но я очень устал, я болен, и душа у меня болит. Больше не могу. Простите за неприятности, которые вам доставил и которые вам доставлю сейчас. Умоляю вас: если можете, простите..
Милые мои друзья и товарищи, простите! Дорогие мои лесичане, простите! Верьте в социалистические идеи, они снова возродятся! Верьте в Советский Союз, русский и советский народы! СССР переживет кризис и воскреснет, как жар-птица. Верьте в талант болгарского народа. Если можно, похороните меня возле могилы моей мамы».
Стоян Савов покончил с собой 6 января 1992 г. в своем родном селе Лесичево, у памятника павшим партизанам. Около тела найден кольт. Приведенное письмо опубликовано в газете «Дума» Болгарской социалистической партии 13 января 1992 года. В нем сказано все или почти все. Те, кто близко знал Стояна Савова, читали это письмо со слезами на глазах. Это был необыкновенно честный, скромный и легкоранимый человек, задумчивый и углубленный в себя. К нему тянулись дети, бессознательно чувствуя его человеческую доброту.