Мама Балти налила две чашки чая. Эти чашки стояли на подносе. Поднос покоился на кофейном столике. Она уселась на диван. Ее сын сидел в кресле с противоположной стороны от столика. Мебель была новой, свежо пахла. Она знала, что сын периодически бухает. Не сильно, кстати, но все равно бухает. Он был не пьян. Она чувствовала запах бухалова. Жалела его за то, что он остался без работы, но чувствовала, что по чистой случайности он завис по жизни, ждет чего-то и болтается без дела. Все поменяется. Она смотрела на жизнь с оптимизмом. Она передала сыну чашку чая. Он – милый мальчик. Она представляла его таким, каким он был через секунды после рождения. Выплюнутый в этот мир. Раскрывающий свои легкие, чтобы заплакать и захлебнуться воздухом. Покрытый какой-то мутью. Почти лысая крошечная головка. Чистая девственная кожа и хрупкие маленькие кости, которые можно было сломать просто слишком крепкими объятиями. Его глаза ничего не видели. Она крепко прижала его к груди. Она пыталась почувствовать, как бьется его крохотное сердце у ее сердца, но ее собственное сердце грохотало глубоко в груди, как барабан, и биение их сердец слилось воедино. Ритмичное отстукивание. Ее сын. Красивый мальчик, он вырастет и станет тем, кем захочет. Возможности бесконечны. Плывущие на облаках. Она стала матерью. Ее сын был таким чудесным и искренним, таким тотально зависимым, как может случиться с ним когда-либо что-то плохое? Нянчила своего маленького мальчика, меняла его подгузники и вытирала носик, видя, как ее сын растет, становится беззаботным маленьким мальчиком, играет в футбол, хочет стать машинистом локомотива. И теперь он не слишком отличался от того мальчика. И в самом деле не очень-то. Хотела бы она повернуть время вспять, чтобы ее дети навсегда остались шестилетними. Это самый лучший возраст. Тогда они уже достаточно взрослые, чтобы говорить и общаться, но все еще невинны и умеют радоваться жизни. А теперь он вырос. Ее малыш стал мужчиной. Интересно, думала она, насколько глубокую травму причинил мальчику его отец. Он ведь повидал насилие и несчастье. Откуда же ей это знать? Тот парень двинулся умом, она надеется, ее мальчик не последует тем же путем. Кое-что остается в генах. Но, похоже, с ее мальчиком все в порядке. Порой он выдает характерные шуточки, как все мужчины, они считают, что так шутить – круто, но в душе он был по-прежнему невинным. Она знала, что он чист. Но хотела бы, чтобы он уже создал семью с какой-нибудь хорошей девушкой. Если он сможет найти приличную работу и женщину, которая будет любить его и заботиться о нем, то мама Балти вздохнет с облегчением. Она переживала за сына. Любая мать переживает за своих детей. Это естественно. Она так хорошо его знала, как никого другого в этом мире. Пьяный или трезвый, он навсегда останется ее ребенком. Все наладится. Она знала, что все наладится. Это называют женской интуицией, но это кажется вполне очевидным. В конце концов дела всегда налаживаются.

Мальчик по найму

Джеймс Уилсон ушел из WorldView рано, и его ранний уход с работы сопровождался поднятыми бровями коллег и перешептыванием. Повод был непонятен, он что-то пробормотал насчет семейных дел. Можно было бы сказать, что он записан на прием у доктора по поводу бессонницы из-за работы или, видимо, за достаточно вескую причину сошел бы давно откладываемый поход к дантисту, но нет, Уилсон сбивчиво рассказал про семейные обстоятельства, понимая, что таким образом он обнажает свои слабости, но также это демонстрировало его своеобразную силу. Его приятели по работе не ожидали такого от столько преданного работника, поскольку, конечно, интересы корпорации всегда стоят на первом месте, но он был решителен, и удивление от его поступка длилось по большей части несколько минут. Это было неожиданно, но рабочие дела интересовали его коллег гораздо сильнее. Время -по большей части определенно деньги. Когда Джеймс Уилсон исчез за дверью, о его уходе была сделана аккуратная запись.

Джимми сидел в гостиной, придвинув кресло-качалку к окну, откуда можно было разглядывать раскинувшуюся внизу улицу. Он всосал глубоко в легкие этот запах отделанной кожи, задержал его на несколько секунд и сделал медленный выдох. Чувствовал, как воздух щекочет кончик его носа. Он закрыл глаза и повторил действо. На этот раз по векам промелькнул белый отсвет. В горле оставалось покалывание, и он почувствовал себя спокойнее. Он переоделся в модную, но повседневную одежду, простоял двадцать минут в душе, обильно полил себя своим дорогущим лосьоном после бритья и дезодорантом. Он побывал в «Дино Деликатессен» на Фулхэм Роуд и купил два сорта свежего чая, кофе с кофеином и без, снятое и обычное молоко, четыре сорта разной выпечки. Но они, вероятно, отправятся в паб. Или, может, в ресторан. В Фулхэме полно модных ресторанов, хотя Манго наведывается в эти заведения довольно редко. Итальянские, французские, греческие, тайские. Что бы ты ни пожелал купить за деньги, всегда найдется обходительный делец, готовый снабдить тем, что тебе требуется.

Позвонила мама, сообщила новости. Ее слова искажались, летя по телефонной линии, соединявшей два таких далеких друг другу мира. Она позвонила ему в WorldView в первый раз в жизни. У Манго ушло несколько секунд на то, чтобы привыкнуть к ее голосу и осознать, что он еще не окончательно рехнулся. Эти слова сочились из трубки, искаженные динамиком, и мамино послание получилось обрывистым и невнятным, превратилось в жужжащее эхо. Эти несколько жизненно важных секунд ушли на то, чтобы понять смысл маминого звонка. А потом он задавал вопросы и получал ответы, в конце концов положил трубку и пошел, изумленный, забирать свое пальто. Все эти офисные дела перестали иметь для него значение, его директор вдруг лишился своей роли ключевого игрока в захватывающей игре международных финансов, оказалось, что он просто мелкий дрочила-недоумок с отвратным запахом, перхотью и удручающей склонностью переводить статьи из The Times в лекции самопрославления. WorldView, расплавившись, застыл задним планом, люди вокруг превратились в тени. Он отправился к лифту, подождал, пока откроются двери, не подозревая, что его сейчас понизят втихую. Он поехал домой на небольшой скорости, выключив радио.

Джимми напряг глаза и выпил глоток минеральной воды. Он нервничал. Упражнения по глубокому дыханию, которые рекомендовал ему доктор, конечно, работали, но его мозг отказывался отключаться полностью. Это больше, чем просто нервозность. И это вполне естественно. Он сидел один в своей квартире, и он был в ужасе. Действительно в ужасе. Не зная точно, от чего именно. От ожидания. Вот в чем дело. Он постукивал ногой по плинтусу, быстро оглядывал комнату, проверял, что все вещи стоят на месте, пытался собрать свое внимание, но страх наваливался опять, и он снова выглядывал на улицу. Он мог бы оставаться на работе еще несколько часов, но понимал, что теперь уже не сможет нормально сосредоточиться. Он захотел уйти сразу же, как до него дошли, наконец, слова его матери. Недвижимость, богатство, статус, какое это все имело значение, если твой брат вернулся, чтобы наконец с тобой встретиться, спустя восемнадцать лет после того, как все его мысленно похоронили где-то в полях? Что теперь после этого значит все остальное? В голове гудело. Мозг снова начинает играть в свои игры.

Он представил себе перепаханное поле, густая черная грязь и жирные коричневые черви. Древнее поле битвы, устеленное телами датчан, и саксов, и людей всех племен на свете, которые когда-либо высаживались в Англии и воевали на этой земле, почва всосала их артериальную кровь. Людей рубили и кромсали на изодранные куски, размахивая золотыми топорами, заржавевшими и затупевшими от постоянного рубилова, рубилова, и еще раз рубилова, Джек Потрошитель и убийцы с М25 с их фургонами, и с машинами, и с возведенными колючими проволоками. Съезжаешь на кольцо и соблюдаешь ограничение скорости. Забиваешь на очевидное. Штык в ботинке. Серебряный и чистый. Новенький, только из магазина. Дорогие модные галоши. Набивка из зеленой резины. Выезжаешь, чтобы посмотреть воскресным утром на птиц, послушать, как в далекой роще стучат дятлы, но услышать только крики ворон и увидеть, как вороны со своими иссиня-черными перьями клюют, стучат, клюют клювами, остро и безжалостно раздирают головы мелких пташек, крепко впиваются в шеи, вгрызаются в кожу, расчленяют обезглавленные тельца, гниющие под дождем, гром, молнии затопили Англию, обессиленную и больную Англию. Черная земля, черные птицы, из-под земли пробивается черная мумифицированная рука, пробивается, тянется к Джимми, хватает его за шею, он чувствует, как горло сдавливают кости пальцев, и от этого ему хочется блевануть, он задыхается, хватает ртом воздух, ни вдохнуть нормально, ни выдохнуть, грязный кулак швыряет его в грязь, в коллектор, в нищету проулков, где живут бездомные и психопаты, забота об обществе существует где-то вне блокбастеров уличной жизни, романов, которые показывают на экранах дорогих кинотеатров, задний ряд, поп-корн, мастурбация, парнишка разбрызгивает сперму на бархатные кресла и черные чулки и подтяжки своей подружки-школьницы. Восстать из мертвых. Вернуться назад из могилы. Назад с небес и ада на земле, из высотных офисных районов и высотных квартир, откуда открывается одно и то же зрелище. Замусоренная земля, провонявшая инсектицидами, умытая кислотным дождем, выжженная солнцем, снова смоченная, и так до тех пор, пока она не станет чистой, и плодотворной, и готовой вернуть мертвецов обратно, словно воскрешая их. На этих школьных уроках истории они совсем забыли про тех людей, которые воевали в полях, говорили только про королей и королев, их сыновей и дочерей, игнорируя изнасилованных сыновей и дочерей крестьян, что были похоронены заживо.