В другой руке Гвади очутилась десятирублевка. Бумажка была действительно новенькая, немятая, хруст ее отдался в ушах Гвади сладостной музыкой.

Гвади очнулся. Взглянул на свои руки — сначала на одну, потом на другую.

— Много, чириме, — произнес он наконец, и внезапно, точно против его воли, вслед за словами прорвался коротенький смешок.

От внимательного взгляда Пория не ускользнуло весьма обрадовавшее его обстоятельство — на мгновение лицо Гвади прояснилось, мутные глаза просветлели. Но смех оборвался слишком скоро, и это снова обеспокоило Арчила.

Арчил не дал ему договорить:

— Много ли, мало ли, не стоит считаться, милый мой. Он дружески похлопал Гвади по плечу.

— В конце концов у нас добро общее. Кто скажет, что мое, что твое… Кроме того, мы живем во времена социализма, — Арчил заглянул ему в глаза. Помолчал — и вдруг расхохотался таким неожиданным, ничем не оправданным смехом, что Гвади вздрогнул. Трудно было понять, смех ли это или скрытая угроза…

Арчил так же неожиданно перестал смеяться и с той же непоследовательностью уставился на валявшийся у ног Гвади топор. Нагнулся, поднял его.

— Как бы не заржавел, пропадет! — произнес он вполголоса. Он оперся на длинное топорище и, повернувшись спиной к Гвади, стал разглядывать площадку двора перед домом.

— Дом ты, верно, перед хурмой поставишь, — произнес он тоном домовитого хозяина. — Ничего, недурно выбрал… У меня к тебе просьба, будь милостив, Гвади, не отказывай. Не руби ты эту хурму: пускай стоит, если хоть чуточку меня уважаешь! Память будет о несчастной Агатии. Любила, бедняжка, посидеть под этим деревом. Сколько раз ни пройду, бывало, мимо твоего двора, все сидит на скамеечке под хурмой и занимается каким-нибудь делом… Ты, Гвади, подвинь дом вперед, ближе к забору, тогда и рубить не придется. Пускай, пускай стоит, если ты брат мне! Так и дому лучше и тебе хорошо. Говорят, дома построят высокие, новое шоссе будет как на ладони, — выйдешь на балкон, сядешь, заложишь ногу за ногу, гляди и радуйся… весь мир перед тобою… Да что говорить, превосходное место! Нравится мне оно… Если увидишь, что дом здесь не станет, прихвати немного за плетнем. Кто тебе откажет? Хозяина-то ведь нет…

Он снова обернулся к Гвади. Испытующе взглянул: «А ну, что у тебя сейчас на душе?» Обрадовался, увидав, что Гвади слушает с удовольствием, лицо у него веселое, жадно сверкают широко раскрытые глаза.

Гвади устремил взгляд на землю, лежавшую по ту сторону плетня, как бы прикидывая, сколько отхватить, чтобы расширить свои владения.

Арчил не ожидал, что Гвади так легко поддастся на его речи, и решился даже подмигнуть ему.

— Отсюда, когда захочешь, дорогой мой, прямиком шагнешь во двор к вдове, — продолжал он, подчеркивая скрытый смысл своих слов, и на этот раз расхохотался искренне.

Арчил протянул вперед топорище и ткнул Гвади рукояткою в живот.

— А-айт, жулик ты этакий! — воскликнул он. — Ни в чем себе не отказываешь, а? От меня не скроешь! Я же знаю, ты в этих делах не промах, жадюга этакий! Агатию ведь тоже беременной в дом привел. Ловко людей обморочил… Не мог потерпеть до свадьбы, а?

На лице Гвади отразилось полное довольство собою. Слова Арчила он принял как заслуженную хвалу своей мужской доблести.

— Однако чего это ты на старости лет вздумал охаживать именно Мариам, а? Да из одной ее ляжки можно выкроить дюжину Бигв, и женщин и мужчин вкупе. То-то ударница! На что ты рассчитываешь? На что ты, спрашиваю, чертов хвост, надеешься? Я ведь тоже не промах по женской части, а к Мариам даже близко боюсь подойти.

Он прищурился, нагнулся к Гвади и зашептал на ухо:

— Ну, как? Клюет или не клюет?

Гвади явственно слышал: Арчил чмокнул губами и проглотил слюну.

— Насчет… насчет Мариам не изволь так выражаться, чириме, — перебил Гвади грязное зубоскальство Арчила.

Гвади сказал это мягко, но по глазам было видно, что он ни в коем случае не согласится участвовать в такой беседе…

Арчилу же, собственно говоря, не было до всего этого никакого дела. Развеселить бы Гвади — и только. И он тотчас же заговорил другим тоном:

— Я пошутил, Гвади, в этом же нет ничего дурного? — извинился он. — Так уж заведено, что мужчины всегда шутят насчет женщин…

И, снова обернувшись деловым человеком, возвратился к разговору о доме.

— Да… вот что хотел я сказать: везет тебе, Гвади… Теперь повсюду пойдет стройка… С шумом, с треском… Ведь санарийцы с нашими соревнуются. Посмотрим, чья возьмет, кто больше домов понастроит. Завтра, кажется, воскресенье, приедут от них делегаты вырабатывать условия соревнования. Ты знаешь, какие они задаваки! Торжество будет на весь мир. Сколько времени уже готовятся!

— Ты думаешь, чириме, они нас побьют? — отозвался Гвади, поневоле втягиваясь в разговор.

— Посмотрим…

— Мы их еще прижмем, санарийцев этих, чириме, свернем им шею! С давних пор тягаются они с нами…

Арчилу показалось, что в сердце Гвади окончательно угасли обиды минувшей ночи, раз он так охотно поддерживает разговор.

— Гера на все пойдет, чтобы вырвать у них победу, — подхватил он оживленно. — Дай бог тебе долгой жизни, заставит он нас всех поработать до седьмого пота. А потом нацепит орден на грудь. Гера рассчитывал получить его за шоссе, да промахнулся — орден достался району… Так вот, Гвади, ты задумал строиться в самое подходящее время. Месяца в два, не больше, будет готов твой дом, даже въехать успеешь.

— Эх, не нужен он мне вовсе, чириме… А вот дети в нем поживут — это верно… Оттого и радуюсь, — отозвался, вздыхая, Гвади.

— Почему, Гвади, почему? Тебе тоже не худо в новом доме пожить… Когда я получил указание, сколько материала для кого и когда заготовить, тебя в списке, пред-ставь себе, не было. Я, разумеется, побежал в правление. Как так, говорю, пропустили Гвади Бигву? Оказывается, дело в том, что ты не ударник, потому и не вписали. Ну и взгрел же я их как следует! — солгал Пория.

— Да разве я не знаю, чириме, что ты не дашь меня в обиду? Дай бог тебе долгой жизни! — сказал Гвади, подняв глаза к небу.

— Да, великая вам подмога отцовский завод! Посмотрел бы я, сколько бы вы без него построили! Как полагаешь, а?

— Завод первостатейный, ничего не скажешь.

— Санарийцы тоже завод поставили… Но куда нынешней пачкотне до старой стройки! Впрочем, что говорить, сам знаешь… И вот я спрашиваю тебя, Гвади, ты — человек честный, не скроешь: разве не должны они меня за это уважать и ценить?

— Кто же тебя не ценит, чириме? Кому еще в Оркети такой почет и уважение, как тебе?

— Знаешь, что меня убивает? — пожаловался Арчил. — Ты-то меня ценишь, я знаю, и другие соседи вроде тебя тоже ценят, спасибо тебе, Гвади, за ласковое слово… Но представь себе, до чего меня стесняют… Понадобятся иной раз две-три дощечки, так я их на собственном заводе тронуть не смею, до того меня за последнее время прижали. Даже за деньги взять не могу. Даром что отобрали отцовскую усадьбу и развернули в ней какие-то пункты и фермы… Но я об этом не жалею, клянусь честью. Хочешь — верь, хочешь — не верь…

— Э, что и говорить, чириме… — Гвади так сочувственно вздохнул, что даже сам удивился. Он быстро отправил за пазуху сверток, торчавший у него в руке, а десятирублевую ассигнацию засунул поглубже в карман. «Уж очень Арчил распелся насчет своих несчастий, как бы не попросил деньги обратно», — подумал Гвади. Он так быстро и ловко прибрал деньги и пакет, что Арчил едва успел заметить.

Поведение Гвади вполне успокоило Арчила. Ему особенно приятно было видеть, как Гвади, пряча деньги, кинул на них жадный взгляд, точь-в-точь голодный пес, уносящий кость. Было ясно, что Гвади всею душою ощущал радость обладания этими деньгами.

— Но ведь я тоже человек… Верно, Гвади? — продолжал Арчил плакаться на свою судьбу. — Я вам служу, люди хорошие! Отдаю вам все свои знания, весь свой опыт. Стараюсь, сколько хватит сил. Вы хоть цените это, за что же меня обижать! Если мы товарищи, так и будем товарищами. Говорю я об этом только потому, Гвади, что краем уха слыхал, будто твой однофамилец собирается даже уволить меня с завода. И знаешь, кого он прочит на мое место? Ты помрешь со смеху! Бесо, этого паршивого комсомольца, которого в прошлом году прикрепили ко мне бригадиром! Его решили поставить вместо меня! Считается, что он всему уже обучился, освоил, видишь ли, завод…