— К черту обоих. Мне-то какое дело? — Арчил сообразил, какие события тут разыгрались, и решил переменить тему. — Да, о чем это я… Я просил Геру, чтобы пилили по мерке: бревна должны быть одинаковой длины. А то придется подгонять их, обрезки будут, да и времени сколько зря пропадет… Ты, Зосиме, хоть теперь обрати внимание, пожалуйста… — Он поглядел вокруг и спросил: —Где Гера, кто скажет? Мне нужно кое-что ему передать. В районе просили… Собственно, я только ради этого и заехал.

— Он только что был тут, — ответил Зосиме, ткнув рукою в ту сторону, где Гвади чуть не пришибло бревном.

Гвади пребывал все на том же месте. Он лежал на стволе поваленного великана-дуба, опершись на локоть, и, закинув ногу за ногу, преспокойно дымил трубкой.

— Вон там Гвади отдыхает… Он, верно, знает, куда ушел Гера, — сказал кто-то из молодых колхозников.

Арчил сел на коня и шагом поехал к дубу.

«Больным, верно, притворяется», — подумал, усмехаясь, Арчил. И странно и смешно было ему видеть, что Гвади нежится в холодке, точно паша, на глазах всего коллектива, в то время как его товарищи обливаются потом.

Он не подъехал к Гвади, а издали, словно случайный путник, крикнул:

— Скажи-ка, приятель, где мне найти Геру? Гвади тотчас разгадал его игру.

«Смотри, какой осторожный, чтоб ему пропасть!» — подумал он и решил также притвориться, будто не узнает, что это за человек перед ним. Гвади не спешил с ответом; наслаждаясь покоем, он равнодушно глядел на Арчила. Наконец, чуть-чуть привстав, Гвади сдвинул трубку в уголок рта и протянул руку к опушке леса.

— Найя, дочь Гочи, была здесь и увела его вон туда! — сказал Гвади и при этом так многозначительно покачал головой, точно выдавал Арчилу великую тайну, такую тайну, которой не открыл бы и лучшему своему другу. — Пошли будто на чайные плантации. Видишь лес? Вон в ту сторону, отсюда не видать… — Что ты плетешь? Там нет никаких плантаций! — вырвалось у Арчила. Он невольно нахмурился. Не было никаких сомнений в том, что новость, которую преподнес Гвади, наполнила тревогой сердце Арчила:

— Пошли на плантации, а сами в лесу? Ты что-то несуразное несешь. — Арчил подозрительно покосился на Гвади. Но Гвади невозмутимо подтвердил;

— Не знаю, чириме. Говорю, как было…

Арчил, уже не скрывая своего беспокойства, глядел туда, куда показал Гвади. Там не было видно ни Геры, ни Найи. Лицо Арчила скривилось.

— Хм… — хрипло вырвалось у него. Хлестнув коня, Арчил приподнялся на стременах и поскакал в глубь леса, но вскоре остановился.

— Так, та-ак! — подзадоривая, крикнул Гвади. Этим возгласом он подтверждал, что Арчил едет по правильному пути, и выражал недоумение, почему он вдруг остановился.

Арчил, видимо, почувствовал, что не очень-то удобно ему гоняться верхом за Герой и Найей на глазах у колхозников. Он несколько раз звучно вытянул плетью своего мерина и поскакал обратно, к деревне. На Гвади он даже не взглянул.

Гвади по свисту плети догадался, что стрела попала в цель и сердце Арчила пылает злобой. Он снова с удовольствием растянулся на своем ложе. Даже по спине было видно, до чего Арчил уязвлен: он удалялся, пригнувшись к самой шее коня, точно его переломили пополам.

У Гвади вырвался ядовитый смешок. Не скоро избавится Арчил от тревоги, которая запала в его душу! Шутка ли: Найя и Гера вместе пошли в лес…

«Так ему и надо! Пускай помучается! — говорил про себя Гвади. — А о чем ты думал, милый мой, когда уплетал мои мандарины да еще других угощал! Тоже — распоряжается без хозяина!»

И Гвади снова засмеялся, на этот раз уже не коротким своим смешком. Он был в восторге от собственной выдумки. Радость заполнила его сердце, не излиться ей в этом затаенном хихиканье. Эх, крикнуть бы всему свету о том, как он славно отомстил Арчилу, чтоб до последнего уголка дошла весть об этом замечательном происшествии. Да нельзя! Он вздохнул поглубже, набрал полные легкие воздуха и громко несколько раз крякнул, — только в этом звуке и мог он сейчас излить свою радость.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Арчил торопился. Выехав из лесу, он не стал нигде задерживаться. Даже домой не заглянул и на заводе не побывал. Остановив коня у ворот Гочи Саландия, он сам их отворил и въехал во двор.

Гоча стругал доску на верстаке, расположившись подле своего недостроенного дома. Тасия вязала шерстяной чулок, примостившись тут же на низенькой скамеечке. На носу у нее сидели старые, скривившиеся очки, вместо оглобелек их удерживали завязанные на затылке поверх платка тесемочки. Спицы так быстро мелькали в привычных пальцах, что за ними трудно было уследить.

Тасия первая увидела въехавшего во двор гостя. Она сдвинула очки на лоб и, свернув вязанье, поднялась со скамеечки. Одернула платье, поправила платок на голове.

— Встречай, Арчил приехал, — вполголоса сказала она мужу и скромно отошла в сторону.

Гоча бросил рубанок и первый приветствовал гостя.

— Я и сам нынче собирался к тебе, Арчил, дело есть, — сказал Гоча. Он подошел к коню, взял одной рукой повод, другой придержал стремя и учтиво предложил Арчилу спешиться.

Арчил сначала отнекивался — «некогда, работы-де много», но затем принял приглашение хозяина, поблагодарил Гочу за любезную помощь и привязал коня к верстаку. Покончив с этим, он вынул из кармана пальто довольно длинную коробку.

— Я вроде как подарок привез твоей дочери, да что-то не видно ее… Ты ей передай, дорогая Тасия. Не везти же обратно, — сказал он, обращаясь к хозяйке.

— Ах, досада-то какая! — ответила Тасия, с интересом поглядывая на диковинную коробку. — Найя на плантации, дорогой мой, чай собирает. Мне бы тоже пойти следовало, да вот его ие могу оставить.

Тасия не отрываясь глядела на коробку. Арчил повертел ее в руках и сказал чуть укоризненным тоном: — В том-то и дело, Тасия, милая моя, что ее нет, на плантации… В лес, говорят, пошла с кем-то… — Он запнулся, почувствовал, что не следовало этого говорить, и, помедлив, добавил: — Не знаю, право, как сказать… Одна у тебя дочь на выданье, Тасия, и, знаешь…

Он снова не договорил, все не те подворачивались слова. Арчил хотел под видом шутки поднести родителям Найи то самое, что узнал от Гвади, но шутка не удалась. «Недостойно мужчины, — думал он, — упрекать мать за поведение дочери, вместо того чтобы самому поговорить с Найей». Однако сказанного не воротишь. Он выжал на лице что-то вроде улыбки и сунул коробку в руки Тасии.

— Я пошутил. Не тебя же винить за то, что дочь по лесам гуляет… Возьми, пожалуйста, и не говори Найе, что от меня.

— Мы и так в долгу перед тобою, Арчил, — завел Гоча густым басом. — Зря тратишься, милый человек. — И вдруг, резко повысив голос, накинулся на жену: — Слушай, баба, тебе дело говорят… Непорядок, чтобы девушка, невеста, по полям и лесам слонялась. Сколько раз тебе говорил: приглядывай за ней, не отпускай от себя!.. Смотри, чтоб этого больше не было. Хуже будет, если я сам примусь за нее.

Арчил стал успокаивать Гочу, взял его под руку и повел к дому.

— Я вовсе не хотел огорчать тебя, Гоча… Стоит ли так сердиться, дорогой? Нельзя же в самом деле девушку, комсомолку, держать под замком. Ничего плохого тут нет. Брось, пожалуйста, сердиться…

Гоча остыл так же быстро, как вспылил. Он оперся о верстак и кинул взгляд на жену. Тасия бережно, точно какое-то сокровище, держала на ладони подарок Арчила, вид у нее был растерянный и недовольный. Ее задел грубый окрик мужа. Все же она предпочла отмолчаться, чтобы не подвести Найю. «Но ведь и молчанием тоже можно повредить ей», — озабоченно думала она. Однако Гоча, сменив гнев на милость, обратился к жене:

— Вынеси-ка бутылочку вина и фрукты, гостя побаловать. Что стала?

— Как это я, глупая, сама не догадалась? — воскликнула Тасия, опомнившись, и поспешила в дом.

Коробку она несла все так же бережно, на вытянутой вперед ладони.

Гоча смахнул с верстака опилки и стружки, чтобы Арчилу было где сесть.