Вовсе не только одни представители низших классов испытывали подобное извращенное возбуждение: для зрителей из публики почище воздвигались помосты, точно так же, как сегодня это делается на футбольных матчах; балконы по соседству сдавались внаем за умопомрачительные цены; дамы из аристократии в черных полумасках становились в очередь, чтобы посетить камеру осужденного. Что же касается элегантной молодежи и настоящих любителей, они порою ехали через всю страну, чтобы присутствовать при какой-нибудь выдающейся экзекуции. А ведь все это имело место в чувствительную романтическую эпоху, когда дамы падали в обморок от малейшего волнения, а взрослые мужчины проливали потоки слез в объятиях друг друга.
Обреченных вешали в одиночку, иногда же — группами по двенадцать, шестнадцать и даже по двадцать человек. Часто приговоренные были пьяными; им ничуть не уступали палачи. Но, независимо от наличия и количества выпитого, палач часто не мог сохранить хладнокровие перед лицом взвинченной толпы и комкал свою работу. Нередки были случаи, когда приходилось повторять процедуру дважды или даже трижды. Иногда жертву приводили в себя, пуская у нее кровь из пяток, и затем вешали снова. В других случаях палач и его помощники должны были цепляться за ноги приговоренного, чтобы прибавить к его весу собственный. Случалось, что тело раздирали на части или отрывали голову. Неоднократно постановление о помиловании приходило тогда, когда на шее жертвы была уже закреплена веревка: тогда последнюю перерезали. Такой случай произошел с некоим Смитом, прозванным «недоповешенным»: он был на веревке в течение примерно четверти часа… Потом его препроводили в дом по соседству, где, благодаря кровопусканиям и другим процедурам, он быстро пришел в сознание.
Эти ужасы продолжались в течение всего XIX столетия. Все было устроено ненадежно, по-варварски, во всем случай играл значительную роль, из-за чего осужденные часто были еще живы через пятнадцать минут после начала процесса удушения; более того, приводят даже и такие вполне достоверные случаи, когда жертвы приходили в сознание на столе, где должно было осуществляться вскрытие. Других уже после снятия с виселицы друзья оживляли с помощью горячих ванн, кровопусканий, массажа позвоночника и т. д.
Вступая в дискуссию о смертной казни, нельзя набежать соприкосновения с этими отвратительным и подробностями технического порядка, необходимо точно знать, о чем идет речь. Ведь мы сталкиваемся с вопросом, затрагивающим не только отдаленное прошлое. Официальное лицемерие, своекорыстно используя то, что казни сейчас уже не осуществляются публично, утверждает, будто современная казнь на виселице — превосходно отработанная технология, будто казнь всегда осуществляется «быстро и без происшествий»; не иначе — и попреки истине — вынуждены поступать и директора тюрем. Но в Нюрнберге казнь военных преступников сопровождалась ужасающими инцидентами, а повешение миссис Томпсон, состоявшееся в 1923 году, была столь же отвратительным позорищем, как и те, о которых рассказывали газеты последнего столетия. Палач, казнивший эту женщину, через некоторое время пытался покончить с собой, а тюремный священник заявил, что «желание ее спасти, если понадобится — даже силой, было практически непреодолимо». Тем не менее, правительственные рупоры не перестают говорить нам, что все обстоит превосходно, а рупоры правительства — самые достопочтенные лица.
Еще более позорными, нежели сама казнь (если это только возможно), были сцены, которые можно было наблюдать непосредственно после нее. Матери подводили своих детей к эшафоту, чтобы рука казненного прикоснулась к ним, поскольку полагали, что в ней заключена особая целительная сила; от виселицы отламывали куски для приготовления из них лекарства от зубной боли. Потом представители хирургов спорили о том, кому достанется труп; это был наиболее распространенный способ обзавестись телом для вскрытия.
При казни не принимались в уважение ни возраст, ни пол. Жен, убивших своих мужей, не четвертовали, а сжигали заживо. Дети моложе семи лет не подлежали смертной казни; на самом деле ее применяли только с четырнадцати лет. Однако в промежуток между семью и четырнадцатью годами они могли быть повешены, если против них было в наличии «очевидное доказательство злонамеренности»: таким образом, злонамеренность рассматривалась как нечто, способное заменить возраст, подходящий для казни. Вот несколько примеров.
В 1748 году Уильям Йорк, десятилетний мальчик, был приговорен к смерти за убийство. Лорд Правосудия отложил его казнь, желая узнать, правомочно ли повесить ребенка. Все судьи заявили, что следует поступить именно так, дословно утверждая, что «было бы весьма опасно, если станут полагать, будто мальчику возможно совершить столь ужасное преступление, будучи уверенным в своей безнаказанности… Следовательно, хотя казнь десятилетнего мальчика и могла бы показаться жестокостью, сделать это необходимо, ибо пример подобного возмездия отвратит других детей от совершения подобных преступлений».
Еще один ребенок был приговорен к смерти в 1800 году за то, что он подделал счета почтового отделения в Челмсфорде. Судья, вынесший этот приговор, так объяснял лорду Окленду причины, на основании которых он отказался заменить наказание каким-либо другим.
Все обстоятельства этого мошенничества показывают, что виновный обладал ловкостью и находчивостью, далеко превосходящими те, которые свойственны его возрасту. Вот почему я отклонил требование его защитника и не дал ему отсрочки в рассуждении его нежного возраста, будучи убежден, что он прекрасно понимал, что делал. Однако это всего лишь ребенок, которому еще не исполнилось одиннадцати лет, ребенок, носящий нагрудник или то, что ваша старая кормилица, дорогой друг, назвала бы фартучком. Чтобы успокоить чувства присутствовавших в зале суда, где каждый выражал ужас от того, что столь юное создание будет повешено, я, объяснив необходимость преследования и громадную опасность, если в нашем мире будет принято, что ребенок может совершить подобное преступление безнаказанно, ясно сознавая, что делает, дал присутствующим понять также и то, что еще во власти Короны вмешаться во всяком случае, который подвержен ее милости.
Это происходило в 1800 году. Сравним эти мотивы с теми, которых придерживался лорд Годдард, излагая перед судом присяжных случай с Крэгом, шестнадцати лет, и с Бентли, девятнадцати лет. Напомним, что Крэг был неграмотен, а Бентли — официально признан умственно отсталым, а также и то, что единственное воспитание, которое получили оба, — это фильмы про гангстеров и журнальные комиксы.
Чтобы судить об этом деле, отрешимся в уме от всего, что связано с фильмами, комиксами и литературой всякого рода. На эти обстоятельства ссылаются всегда, когда юные узники находятся в изоляторе, но при всех обстоятельствах они имеют лишь отдаленное отношение к процессу. Эти двое молодых людей — или двое мальчиков, как вам угодно их назвать, — оба достигли того возраста, с которого наступает ответственность перед законом. Им уже исполнилось четырнадцать лет, и несерьезно было бы утверждать, что шестнадцатилетний мальчик не отдает себе отчета в совершаемом преступлении, когда, вооружаясь револьвером и набивая карманы патронами, он прибегает к оружию в ходе очевидно противозаконного похождения…
Лорд Правосудия не изменил традиции, в 1948 году с успехом воспротивившись предложению повысить планку уголовной ответственности, предусматривающей смертную казнь, с восемнадцати до двадцати лет. Согласно британскому закону, лицо моложе двадцати одного года не считается достаточно взрослым, чтобы подписать контракт или завещание, но оно достаточно взрослое, чтобы отправиться на виселицу без завещания.
Смертные приговоры детям выносились до 1833 года. В этом году девятилетний мальчик был приговорен к повешению за то, что разбил витрину и украл цветных чернил на два пенса. Только общественный протест заставил изменить ему меру наказания. Сэмюэл Роджерс рассказывает в своих Застольных беседах, что он видел «группу девочек нежного возраста, облаченных в одеяния разных цветов, которых уводили на казнь в Тайберн». А Гревилль описывает процесс нескольких юных мальчиков, которые, выслушав смертный приговор, были страшно поражены этим и не удержались от рыданий. Он делает краткое примечание: «Я никогда не видел, чтобы мальчики так плакали».