«Они не знали» («ils ne savaient pas») — крылатое слово Людвика Надо, может служить девизом русских правящих классов, определяющих их главную особенность. Они не знали своего народа, его бедности, его недоверия и ненависти к ним; его темноты и звериных наклонностей… Они не знали своего государственного аппарата и своих собственных работников и слуг… Они не знали своей Армии… Они не знали своего действительного положения — на вулкане!

К особенностям русских порядков до мировой войны надо причислить и отношение русской власти к инородцам, а в частности к евреям.

В отношении окраин русского государства Финляндия, Кавказ)

(Польша, существовали ограничительные законы, которые применялись с большей или меньшей строгостью в зависимости от взглядов местного сатрапа: сегодня — так, а завтра — иначе. Только немецкая национальность пользовалась издавна совершенно исключительным благоволением русских властей. Недаром одному из русских генералов? приписывают просьбу к Императору Николаю I-му: «Произведите меня в немцы».

?

Ермолову.

Что касается евреев, то в отношении к ним ограничительные законы были весьма разнообразны.

Особенно стеснителен был закон, ограничивавший их в праве жительства «чертою еврейской оседлости».

Конечно, все ограничительные меры приносили большой доход полиции и администрации и ложились главной тяжестью на еврейскую бедноту: богачи жили где хотели и как хотели.

Что касается русского общества, то оно, в общем, было всегда благодушно настроено и к инородцам и к иноверцам. Однако к евреям отношения носили всегда оттенок недоверия и отчужденности.

Объясняется это, конечно, прежде всего историей Нового Завета, бросающей семя нерасположения к евреям, мучившим и убившим Христа. Некоторое значение имеют и специфические качества этой национальности. Однако отношение русского общества к евреям носило скорее характер насмешек и пренебрежения, чем злобы и ненависти. Народ русский почти не знал евреев. Только в пределах черты оседлости, где целые села были почти сплошь заселены евреями, — народная масса хорошо знала их, да в Малороссии оставались еще следы воспоминаний участия евреев в «шляхетских» порядках 16-го и 17-го столетий.

В черте оседлости еврейство было могущественным фактором жизни, и думаю, что без евреев не только чиновничество, но и население было бы, как без рук. Отношения здесь носили деловой характер. Озлобления или ненависти к евреям в населении не было. Совсем иначе относились к евреям носители власти. Там всегда была эксплуатация, в том или ином виде; а иногда и легкомысленное своеволие. Последнее особенно проявлялось в офицерской среде, которая позволяла себе не только насмешки, но иногда и очень злые выходки по адресу евреев.

Во всяком случае общее положение евреев в России было таково, что вряд ли кто- нибудь из русских обывателей хотел бы хоть на время побывать в шкуре русского еврея. Но до 1905 года отношения эти не имели политического характера.

После позорной войны 1904–5 годов русским властям, не пожелавшим признать своей вины и честно пойти по пути назревших реформ, понадобился «козел отпущения». Таковым сделали социалистов.

А так как социалисты укомплектовывались в значительной мере еврейской молодежью, то виновными во всех невзгодах России и в волнениях среди населения оказались… евреи.

Власть явно поощряла все нападки на евреев, как в печати, так и словесной агитацией. При благосклонном содействии власти расцвел так называемый «союз русского народа», а потом начался и «погромный» поход против евреев.

Власть не стеснялась ничем: где деньгами, где служебным влиянием, где невежеством темного народа или наивностью общества — власть разливала и развивала ненависть к евреям…

Положение евреев сделалось весьма тяжким.

Но так как на этой «погромной», антисемитской политике многие делали себе служебную карьеру или просто обогащались (Дубровин и К°), то не предвиделось конца этому походу.

Поход против евреев вскоре слился с походом против Государственной Думы, так как и евреев и Думу обвиняли в пропаганде «революционных» идей, хотя в действительности Дума требовала только: прекращения произвола, бесконтрольности и бесхозяйственности русской власти.

Власть в лице многих ее представителей (Плеве, Дурново и др.) захлебывалась в обвинениях русской общественности и еврейства и допускала такую неправду, которая в некоторых случаях не уступит и большевикам…

Значит, и тут можно сказать: «что посеешь — то и пожнешь».

Особенности военной службы в России до Мировой войны

Окончив Михайловское артиллерийское училище в 1888 году и едучи на службу в одну из конных батарей Варшавского военного Округа, я рисовал себе тесную и дружную офицерскую семью, всецело поглощенную интересами военной службы, а сию последнюю полагал, как вполне законченную военную систему — воспитания и обучения. Все обдумано «там», — думал я, — все на своем месте и все имеет одну цель — войну.

Каково же было мое удивление, когда я очень скоро убедился, что о «войне» нет и помысла. Все мысли, все силы и заботы были направлены на «хозяйственные» интересы, и притом — не казенные, не общие, а — личные интересы командира батареи! Вспоминали иногда про начальство: приедет ли и когда; если приедет, то — как его «принять», ублажить, как «втереть ему очки в глаза»? Мой командир батареи полковник Ос…..ий смотрел на вверенную ему часть, как на свою собственность. Достаточно сказать, что все казенные суммы хранились не в денежном ящике, у которого стоял часовой (непонятно — зачем), а в спальной комнате командира, в чулке его жены, которая исполняла обязанности денежного ящика и часового по отношению всех денег — и казенных, и личных полковника О….го; и что часть батарейных лошадей и людей находилась в имении командира батареи, где-то на юге России.

Понятно, что при таком взгляде на казенное имущество все в батарее велось так, чтобы любопытный, хотя бы и неопытный, глаз офицера не проникал бы в тайны батарейных дел. Вот почему офицеры были почти свободны от занятий; таковые производились вахмистром, унтер-офицерами и старым берейтором. Занятия велись больше всего как-то по «преданию», передавая знания от поколения к поколению…

Помню, как старый поручик К-й радовался всякому празднику и воскресному дню, говоря: «Слава Богу — завтра праздник».

— Чему Вы радуетесь? — удивленно спросил я, — ведь и в буден Вы также ничего не делаете?

Видите ли, в праздник я не работаю для службы на законном основании, а в будни чувствую какую-то неловкость, — ответил он мне.

Пытался и я внести свою лепту военных познаний — занимаясь с солдатами; но скоро мне дали понять, что в моих услугах не нуждаются и что я должен являться только в строй батареи, когда то будет указано приказом батарее. Осекшись в своем служебном рвении, я принялся обучать солдат… малороссийским песням и бальным танцам! Это не анекдот. Танцам обучать разрешалось, и вся батарея танцевала отлично… мазурку, вальс a trois temps, кадриль, польку и камаринскую!.. Я мог бы рассказать много забавного, пахнущего анекдотом, о первых годах службы, но сейчас — не до анекдотов, не до смеха… В первый же год службы я натолкнулся на две основные черты русского военного быта: эксплуатацию служебного положения и казенных средств в интересах частной личности и — профессиональное невежество.

В дальнейшем я убедился, что оба эти свойства, в большей или меньшей степени, составляют принадлежность всего русского чиновничества — и военного, и невоенного. Министры пользовались целыми домами с обстановкой, причем комнаты отделывались по их вкусу и заказу, а чиновники «для поручений» и «личные» и неличные адъютанты служили им, как лакеи и «посыльные»; поездки совершали с крупными «прогонными» деньгами, пользуясь, в сущности, дармовым проездом и роскошными «приемами»… То же делалось, конечно, и всеми чиновниками по нисходящей лестнице, включительно до вахмистров и каптенармусов, кои тянули лишнюю и лучшую «порцию» из общего котла, имели неположенного им «денщика», содержали свиней и домашнюю птицу на артельные «остатки», получали лишнее обмундирование и т. п. Все — что могло и хотело — пользовалось казною в своих интересах. А «могли» все те, кто распоряжался хоть небольшим имуществом или деньгами («кормил хоть казенного воробья») или влиял на судьбу таких «распорядителей», а «хотел»… хотели очень и очень многое. Доказывать эти печальные выводы фактами — значит ломиться в открытую дверь. За 35 лет службы я встречал очень мало людей, которые не пользовались своим положением и казенным имуществом, хотя бы только для увеличения своего комфорта и представительности (автомобили, экипажи, лошади и проч. и проч. — не назначенное для частных надобностей или несоответственно высоких качеств). Конечно, такие люди были — и по приверженности к принципу и по богатству не имевшие привычки пользоваться казенным имуществом выше законной нормы; но они не были в большинстве. Несомненно также, что и уродливый тип моего первого командира батареи не был весьма распространен; но он имел довольно много единомышленников и подражателей, особенно среди людей «доброго старого времени»— когда кавалерийские части давались самим Императором Николаем Павловичем «для поправки» дел разорившегося воина.