Филип сунул руки в карманы измятого халата. Он покружил по комнате и остановился перед леди Олдхем.

– Запомните мои слова, мадам! В ваш кровавый век… Леди Олдхем выпятила грудь:

– В ваш?! Он такой же мой, как и ваш! Что за вздор вы несете!

– …в этот кровавый век только полный идиот может позволить себе запутаться в жестоких и глупых сетях закона. И я не собираюсь этого делать.

– Но, бог мой, что вы можете поделать?

– Я могу перерезать сети и убежать. И пусть найдут меня, если сумеют!

Одутловатое лицо леди Олдхем осунулось, она вздрогнула.

– Молодой человек, – взмолилась она, – послушайте моего совета! Вас не посадят в Ньюгейтскую тюрьму. Вас ждет камера в Тауэре и судебный процесс в палате лордов. Ведите себя прилично, и вас оправдают. Тогда скандал удастся замять.

– Насколько я понял, вы боитесь скандала?

– Да кто же не боится скандала, скажите на милость? – Леди Олдхем всплеснула руками. – Если же вы сбежите от судьи…

– Между прочим, леди Олдхем, кто послал за судьей?

– Дик Торнтон.

– Дик… Дик Торнтон? Его сын?! Так он здесь?

– Был, – призналась леди Олдхем, – со вчерашней ночи. Я ничего о нем не знала. Мастер Дик собирался ехать за отцом в «Дубы», но по пути заехал сюда, думая, что и его отец здесь остановился.

– А дальше?

– Он был пьян, – сказала леди Олдхем, отводя глаза в сторону. – Лакей по фамилии Холдсуорт уговорил его остаться здесь на ночь.

– Чтобы он не мешал любовному свиданию своего папаши? Как я счастлив, мадам, – какая забота о бедном полковнике!

– Погодите! – зарычала леди Олдхем. – Его уложили в комнате, которая находится над этой. В половине девятого утра Трина принесла вашей жене утренний шоколад. Она постучала в дверь, которая ведет в спальню из коридора. Дверь была заперта, и никто ей не ответил. Зато дверь, ведущая из коридора в гардеробную вашей супруги, оказалась открытой. Она нашла…

– Да, да! Продолжайте!

– Блюда от севрского шоколадного сервиза! – возмущенно заявила леди Олдхем. – Тогда мерзавка их не уронила. Нет, что вы! Она прибежала ко мне, разбудила своим визгом и, не дав толком одеться, притащила сюда. Вниз по лестнице, одетый и веселый, спускался мастер Дик. Когда он услыхал, в чем дело, то тут же заявил: «Это сделал Гленарвон!» А потом побежал вниз и написал записку своему другу мистеру Эйвери, мировому судье, который живет в шести милях от «Дубов», если ехать берегом. Не прошло и пяти минут, как грум увез одну записку для судьи и вторую для полковника Торнтона.

Времени оставалось совсем мало.

Филип подошел к двери, ведущей в коридор. Теперь она была не заперта. Он открыл ее и вышел в широкий, тускло освещенный холл, выкрашенный белой краской.

– Хопвит! – позвал он. – Хопвит!

Старый слуга, как всегда невозмутимый, появился будто из воздуха. Интересно, где он прячется?

– Хопвит! Вы, случайно, не слышали, о чем мы говорили с леди Олдхем?

– Должен признаться, милорд, вы с ее светлостью не заботились о том, чтобы понижать голос.

– И вы тоже верите, что я убил ту женщину?

– Нет, милорд. Ни ее, никого другого вы не убивали.

– Отлично! Мне срочно нужно ехать в Лондон. У нас здесь имеется легкая карета или двуколка?

– Ваша светлость, но верхом выйдет гораздо быстрее. Ваша кобыла, Фолли, может…

– Я не умею ездить верхом, никогда не учился. Зато мальчиком меня учили править. Так имеется у нас двуколка или кабриолет?

Услышав, что хозяин не умеет ездить верхом, Хопвит явно испугался. Возможно, решил, что он, Филип, действительно сошел с ума.

– Двуколка у нас имеется, милорд, – отвечал Хопвит, снова становясь самим собой, – и хорошая упряжная лошадь тоже.

– Тогда запрягайте, и как можно скорее. И прикажите накрыть легкий завтрак в столовой. А пока…

– Милорд! Вы не одеты, как полагается… И небриты! Я справлюсь один.

– Бритье подождет. Оденусь я сам. Если вспомню, как что надевается… Стойте! Кто мои банкиры?

– Как всегда, милорд. Хуксоны, между воротами Темпл-Бар, против музея восковых фигур миссис Сомон.

– А… ах да, – сказал Филип. – Мистер Ричард Торнтон еще здесь?

– Нет, милорд. Как только он услыхал, что ваша светлость уже встали, мистер Торнтон заявил, что хочет прогуляться в саду, и как молния выбежал из дому.

– Жаль, – сказал Филип и бросился к себе в спальню. Наскоро умывшись холодной водой из кувшина, чтобы снять головную боль, он стал рыться в шкафах в поисках одежды.

Нижнего белья не было, кажется, никто его не носил. Зато он нашел приличную рубашку с низким воротом и галстуком. Отыскал немного старомодный сюртук, приталенный и с длинными фалдами сзади – синий, однобортный, с рядом медных пуговиц. Филип выбрал красный жилет, какой носили тори, белые замшевые бриджи с короткими шелковыми чулками и сапоги.

С остальным он справился без труда, но шейный платок и сапоги стали сущим мучением. Он понятия не имел, как в восемнадцатом веке было принято завязывать галстук, и в конце концов повязал его пышным бантом, засунув концы под жилет. Затем долго топал ногами и ругался, пока узкие сапоги не налезли наконец на ноги.

Оставалось уложить волосы так, как он видел у других, и…

Дверь открылась, и вошла Хлорис.

На ней не было ни тюрбана, ни перьев, ни косметики на лице. Длинный серый плащ до лодыжек, скрепленный пряжкой на шее, скрывал вчерашний вечерний наряд. Когда она закрыла за собой дверь и вышла на середину комнаты, Филип прошел мимо, не говоря ни слова, и начал причесываться у зеркала, висевшего над комодом у двери.

– Филип, – сказала его жена.

– Да, любовь моя?

– Если бы ты только подождал!

– Я что, поступил слишком порывисто, убив твою горничную?

Пропустив его слова мимо ушей, Хлорис топнула ногой.

– Если бы только ты меня тогда послушал! – вскричала она. – Я сказала тебе вчера: есть причина, почему мы сегодня не можем быть вместе. Причина была! Была!

Филип краем глаза наблюдал за ней в зеркале. Он был готов присягнуть, что она говорит искренне. Без белил и румян ее лицо было таким, какой он видел ее вчера в начале вечера, – теплым, освещенным светом длинных светло-карих глаз.

– Я вернулась всего пять минут назад, – продолжала Хлорис, опуская взгляд, – так как провела ночь у своей подруги миссис Халлидей. – Настроение у нее тут же переменилось. – Нет, хватит лжи! – вдруг воскликнула она с пылом, какого он от нее не ждал. – Тебе, несомненно, уже рассказали о… о…

– О твоей связи с добрым полковником Торнтоном? Да, Молли мне рассказала.

– Кто?! Молли?!

– Да. Не важно, зачем и почему.

Хлорис по-прежнему не поднимала глаз, хотя лицо ее залилось краской.

– Послушай теперь меня! – тихо сказала она. – Вчера ночью я ходила в «Дубы». Это правда. Но я ходила туда с единственной целью. Я сказала Тоби Торнтону, что наша… наши отношения, как ты их называешь, закончены, закончены раз и навсегда. Ты думаешь, мы с ним целовались и миловались? Боже! Мы бранились, как рыночные торговцы, – он орал на меня почти до четырех часов утра; все тамошние слуги могут это подтвердить. Ты мне веришь?

Филип положил расческу на комод и обернулся.

– Я могу поверить, – вежливо сказал он, – что в «Дубах», видимо, чертовски странные слуги. А может, жена Торнтона такая же снисходительная, каким считали меня?

– Его… жена?!

– Да.

Теперь в глазах Хлорис, как раньше в глазах Хопвита, мелькнуло подозрение: не сошел ли он с ума?

– Разве ты забыл, – закричала она, – что его жена давным-давно умерла?

– А разве мне, твоему мужу, когда-нибудь что-нибудь говорили? – холодно парировал он, показывая, что его не так-то легко сбить с толку.

Хлорис закрыла лицо руками. Слезы – настоящие или легко вызываемые – заблестели у нее на ресницах.

– Да, да, ты прав, Филип! Если я причинила тебе боль или опозорила тебя…

– Господи помилуй, да неужели меня это заботит?

– Тогда…

– Твоим телом может владеть любой дурак. Кто владеет твоим сердцем?