Постепенно он просыпался. Послышался звон – как от разбитого фарфора. Он вспомнил, как сам разбил чашу с водой. По полу загремели тяжелые шаги. Звякнули кольца – кто-то раздергивал тяжелые портьеры.

Филип, моргая, сел на кровати. Голова раскалывалась от боли.

Окна его спальни выходили на юг, открывая вид на луг и реку. Через стекло пробивался серый свет. У самого окна, уперев руки в бока, стояла леди Олдхем. На голове ее кое-как был нахлобучен сборчатый чепец – одевалась она, видимо, в большой спешке, даже не затянула корсет.

Филип бросил взгляд налево. Служанка Трина, далеко не красавица, стояла на пороге его гардеробной, держа в одной руке серебряный поднос. На полу валялся шоколадный сервиз севрского фарфора; ничего не разбилось, кроме молочника, из которого на ковер медленно вытекал шоколад.

– Я ведь предупреждала паршивку, – леди Олдхем погрозила пальцем, – чтобы несла шоколадный сервиз осторожно. Она и несла его осторожно, пока вы не сели на кровати.

Леди Олдхем вразвалочку подошла к Филипу; ее широкое лицо было одутловато-бледным.

– Вы говорили, что сделаете это, Гленарвон. И вот, черт побери, вы это сделали!

– Сделал – что?

– Да разве вы не знаете?

– Нет!

– В Лондоне, – продолжала леди Олдхем, – мой старший лакей, Смизерс, стоял за дверью, когда вы грозили свернуть ей шею. Потом я спросила, каким образом вы намерены жениться на моей племяннице, раз у вас уже есть жена, а вы оскалили зубы и сказали, мол, все можно устроить. Черт меня побери! А вчера, мне передали, вы ударили бедняжку по лицу и сбили ее с ног.

Хотя Филип попросил уточнить, что именно он сделал, в глубине души он уже знал ответ.

– Вы задушили свою жену, Гленарвон! – сказала леди Олдхем. – Идите и посмотрите.

Глава 9. «Конечно, я так сильно влюблена…»

Теперь шторы в спальне Хлорис были раздернуты, однако свет лишь подчеркивал безвкусицу обстановки. Дышать здесь было по-прежнему тяжело.

Под огромной кроватью валялось небрежно сброшенное расшитое золотом покрывало. Постельное белье было смято и раскидано. Она лежала посреди кровати лицом вниз, задрав ногу. Хотя тело было почти целиком закрыто простыней, Филип заметил край разорванной шелковой ночной сорочки. Голова тоже была почти закрыта. Но на шее убитой алел рубец, оставленный куском красного шнура – несомненно оторванного от звонка. Видимо, его затягивали все туже и туже, пока жертва не задохнулась.

– Послушайте, молодой человек! – хрипло, как ворона, закаркала леди Олдхем. Она зачем-то принялась сжимать и разжимать кулаки и наконец заложила руки за спину. – Я всегда была на вашей стороне, и вам это известно. Меня трудно чем-нибудь пронять. Но убийство… Господи помилуй!

– Я не убивал ее.

– А если вам непременно нужно было убить жену, зачем убивать ее так, чтобы все поняли, что это вы?

– Я не убивал ее, леди Олдхем! Вы видели ее лицо?

– Я…

– Взгляните!

– Еще чего! Зачем?

Раздираемый ужасом, Филип обошел кровать. Убитая лежала на боку. Он присел на краешек и, подсунув руку под подушку, осторожно перекатил тело на спину и приподнял. Голова безвольно скатилась набок, и свет упал на лицо.

Конечно, то была не Хлорис. Перед ними была Молли.

Теперь ее уже нельзя было назвать красивой: лицо раздулось и посинело, глаза выкатились из орбит. Но Молли – или, по крайней мере, воспоминание о ней – стало вдруг невыразимо милым. Филип прижался лбом к ее уже похолодевшему лбу.

– Гленарвон! – вскрикнула леди Олдхем. – Если кто-нибудь сейчас войдет, подумают, что вы сами за ней ухлестывали! Уходите! У вас что, совсем разума нет?

– Неужели у вас и вам подобных нет ни сочувствия, ни жалости? Совсем ничего?

– Жалости? Черт меня побери, да я самая добросердечная женщина на свете! Но к чему мне жалеть эту потаскушку?

Филип поднял глаза.

– Она не была потаскушкой, – сказал он, – и прошу вас придержать язык. Вот у нее как раз было доброе сердце: она стремилась утешить тех, кто не заслуживал ее утешения. Можно ли сказать нечто подобное о большинстве из нас?

Леди Олдхем отступила на шаг, приложив руку к своей необъятной груди:

– Ну и ну! Он еще смеется надо мной! Хорошенькая благодарность за то, что я вас предупредила!

– Предупредили о чем?

– Сейчас девять часов! Уже послали за судьей, чтобы арестовать вас, и он будет здесь через час!

Филип нежно откинул волосы со лба Молли. Встал, опустил ее на кровать и накрыл тело одеялом. Кто-то все хорошо рассчитал. Потребовалась недюжинная сила, чтобы обмотать шнур вокруг ее шеи и затягивать, пока Молли, которая наверняка яростно отбивалась и лягалась, не умерла.

А в это время…

Он огляделся по сторонам. Первое, на что упал его взгляд, был громадный шкаф, оклеенный обоями, за которыми скрывалась потайная лестница. По ней Хлорис незаметно входила и выходила. Вчера ночью дверь была прикрыта только снаружи.

Сейчас дверь была плотно закрыта и заперта на засов изнутри.

Видимо, Молли, чье сердце растаяло от его добрых слов, попыталась отомстить своей хозяйке. Филип догадался о том, что именно сделала девушка. Он был совершенно уве-рен в своих догадках, как будто такое уже случалось – когда-то, в другой жизни.

Молли заложила засов изнутри, чтобы Хлорис не смогла попасть в спальню. Тут Филип припомнил ночной крик или стон – перед тем как часы пробили три. Несомненно, то было время убийства, если…

– Умоляю, одну секунду! – Он подбежал к толстой свече в розетке слева от изголовья кровати. Когда он видел свечу в последний раз, она сгорела почти до половины. Позже кто-то накрыл свечу колпачком.

Филип протянул руку и снял колпачок. Свеча догорела дотла. Он обежал кровать кругом и осмотрел вторую свечу – она горела приблизительно столько же времени.

Значит, Молли загасила свечи и легла спать, скажем, в два пятнадцать или два двадцать. В три часа ночи, в час, когда происходят самоубийства и люди видят плохие сны, убийца подкараулил ее в темноте.

Хлорис, если верить Молли, не должна была вернуться до пяти утра. Ни стук в дверь, ни лесть, ни мольбы, ни ругань не могли убедить Молли откинуть засов. Молли была мертва, а Хлорис оставалась снаружи. Его жена никак не могла проникнуть в дом: нижняя дверь была заперта на задвижку и на цепочку, окна закрыты. Она не посмела бы будить прислугу, иначе пришлось бы объяснять, почему она отсутствовала.

Следовательно, по всей вероятности…

– Мадам, – негромко спросил Филип, – где моя жена? Он не увидел, а скорее почувствовал, как ужасная старуха

вздрогнула.

– Как – где! – Леди Олдхем сглотнула слюну и показала на кровать. – Я думала, что она это. Что еще я должна была подумать?

– Вы видите, здесь ее нет. Где же она?

– Откуда мне знать?

– А мне кажется, вы знаете – или догадываетесь, – где она может находиться. Придя сюда и поняв, что в дом не попасть, она побежала к своим друзьям Халлидеям. Не сомневаюсь, скоро она пришлет записку, в которой говорится, что ее вызвали из дому, чтобы посидеть с больной подругой или что-нибудь в этом роде. Маловероятно, чтобы она вернулась к полковнику Торнтону.

Леди Олдхем со свистом втянула в себя воздух.

– Значит, вам все известно! Филип промолчал.

– Иногда мне так и казалось, что вам все известно, но потом вы вели себя как невинный младенец, и я думала, что вы ничего не знаете, и не хотела попусту трепать языком. А вы, оказывается, все знали!

– Я все узнал вчера ночью.

– Да, но из-за этого вас повесят еще выше!

– Как так?!

– Уф! Отчего ягненок вдруг превращается во льва? Просто узнает, что жена почти два года наставляет ему рога! Вы спустили Тоби Торнтона с лестницы, вы дрались и побили его наемника. А потом, как и обещали, покусились на жизнь своей жены.

– Полно, мадам! И вместо жены убил ее служанку?

– Безусловно. Вы думали, что Хлорис на своей половине. Когда Молли не впустила вас, вы взломали дверь. Сами взгляните, что вы натворили в будуаре! Молли от страха откинула задвижку и впустила вас. Было темно, хоть глаз выколи. Всем известно, что Молли искусно подражала Хлорис. Она не посмела признаться вам в обмане. Вот вы и задушили ее по ошибке, приняв в темноте за свою жену. Что может быть проще?