— Вопрос о культе и о постановке его на съезде действительно при подготовке не возникал.

Дмитрий Трофимович задумался, помолчал, потом подчеркнуто значительно молвил:

— Я бы не хотел, чтобы вы поняли неправильно то, что я вам расскажу. Неправильно в том смысле, что я хочу преувеличить свою роль. Боже упаси! Особенно теперь нет в этом никакой нужды. Расскажу вам первому, как это было. В своих воспоминаниях я пишу об этом подробно. Но до их выхода еще далеко, а вам, раз вы просите прояснить, расскажу.

— Не знаю, отражено ли в стенограмме, что два дня на заседаниях съезда отсутствовали Хрущев и я. Дело было так. Хрущев не раз говорил среди членов Президиума, что надо как—то осудить репрессии Сталина, отделить от них партию. И вот в один из перерывов в работе съезда он подошел ко мне и говорит: «Я думаю, настал самый удобный момент поставить вопрос о Сталине. Здесь собран цвет партии со всех уголков страны, более удобного случая в ближайшее время я не вижу». Я поддержал его идею. Он спросил: «Поможешь мне срочно подготовить доклад?» «Разумеется, не сомневайтесь». «Пошли, сделаем это без промедления». И мы в его кабинете работали два дня неотлучно. Только спать уходили. 25 февраля, когда все было написано и отпечатано, мы вернулись на съезд. Хрущев предупредил накануне, что заседание будет закрытое, без представителей прессы и разных приглашенных.

— Он даже не согласовал это с членами Президиума? — удивился я.

— Нет, решения Президиума не было. Просто в кулуарах, в комнате отдыха Президиума съезда, Хрущев сказал: «Мы не раз говорили об этом, и вот время пришло доложить коммунистам правду».

Доклад Хрущева произвел ошеломляющее впечатление и в то же время будто все окна настежь открыли и стало легче дышать. Делегаты одобрили заявление Хрущева. Постановление по докладу Хрущева Н. С. «О культе личности и его последствиях» было принято единогласно и состояло всего из девяти строчек. Имя Сталина, как видите, ни в названии доклада, ни в постановлении не упоминается. Как отнесся к этому постановлению Жуков. Мне рассказал об этом бывший командующий Туркестанским военным округом генерал армии Ляшенко Н. Г.

— В перерыве, после доклада Хрущева, мы стояли — я и несколько маршалов — и возбужденно обсуждали только что услышанное. Одни одобряли, другие сомневались — не с плеча ли рубанули? Вдруг к нам подошел Жуков, веселый, глаза сияют и радостно говорит: «Наконец—то эту рябую… вывели на чистую воду!»

Я переспросил Николая Григорьевича, так ли сказал Жуков?

— Именно так, я точно помню. Да, он и другие, не менее крутые слова говорили про вождя народов. Всех уже не помню, а это запечатлелось точно. Я не сомневаюсь, что маршал мог так сказать, подобные слова были не редки в его лексиконе, как и другие строевые офицеры, он грешил этим. Но привожу я эту фразу потому, что это яркий штрих, без долгих слов и объяснений отражающий и настроение и оценку Жукова по поводу развенчания культа Сталина.

В общем, для Жукова это был счастливый день. В жизни Георгия Константиновича таких дней было немало. Мы пережили их вместе с маршалом в предыдущих главах. Каждая удачно завершенная операция, несомненно, приносила Жукову большую радость и удовлетворение. Подписание гитлеровцами акта о безоговорочной капитуляции, победные дни, всенародное торжество, конечно же, были счастливыми днями. А Парад Победы? Удостоиться такой чести разве это не великое счастье?

Вторая полоса радостных переживаний настала для Жукова. Сначала я хотел написать — в день смерти Сталина, но подумав, решил, что смерть даже такого обидчика, каким был Сталин, не может вызывать чувство радости. При всех несправедливых поступках генсека по отношению к Жукову все же маршал относился к нему с уважением, как—никак, а вместе прошли через тяжелейшие испытания в годы войны. Сам Жуков, не зная подробностей об интригах вождя против него, относил многие обиды на счет Берия, который настраивал Сталина на недоброжелательное отношение к Жукову. Георгий Константинович верил и не раз повторял байку о том, что Сталин не дал его в обиду, заявив Берии: «Жукова я вам не отдам!»

Было немало счастливых дней и позже. Разоблачение Берия, то, что он навсегда исчез, как постоянная потенциальная угроза, не только в службе, но и в жизни, разве это не радость? Ну. а то, что Жуков сам лично его арестовывал и имел удовольствие вывернуть этому подлецу руки назад и встряхнуть как мешок с тряпками. Разве это не приятные минуты?

А XX съезд. Жуков выступает в Кремле, как министр обороны, его слушает вся страна не только с огромным вниманием, но и великим уважением и любовью. Как это должно отзываться в душе человека гордого, да, признаем, наконец честно (я думаю, это не повредит Георгию Константиновичу) и честолюбивого. Ни на минуту не сомневаюсь — он мечтал стать и маршалом, и министром обороны. Но эти высокие звания были для него не самоцель — он хотел их заслужить как оценку его трудов, его успехов в службе, которую он любил беспредельно. Кстати, в слове честолюбие заложен смысл — любовь к чести.

И если это качество нормальное, а не болезненное, то оно человека возвышает. Честолюбие — это положительное свойство личности. Человек без честолюбия тряпка, ничтожество. Руководитель творческого семинара в Литературном институте, у которого я был слушателем несколько лет, — Константин Паустовский, кроме того, что он один из лучших стилистов в нашей литературе, был человек величайшей скромности. Он не пел дифирамбов ни одному вождю. Никогда себя не переоценивал. На людях, на собраниях, литвечерах не «высовывался», старался сесть, где—то в сторонке, не на виду. Мнение свое не навязывал, говорил чаще в форме предположения или совета, оставляя собеседнику простор для самостоятельного мышления. И вот этот эталон скромности знаете что заявил однажды в беседе с нами студентами, в минуту большой откровенности? Зашел разговор о стимулах творчества — что движет? Мы наговорили всякое — деньги, слава, любовь к женщине и прочее. Он все это выслушал и задумчиво сказал: «А я пишу из честолюбия». Мы сначала были не только удивлены, но просто шокированы таким заявлением. Но все встало на свои места, когда Константин Георгиевич объяснил, что он подразумевает под этим чувством, и главное в его объяснении было то, что я уже сказал: честолюбие — это естественное и необходимое качество в человеческом естестве, если его нет, человек просто неполноценный. Например, как совесть, она должна быть обязательно и если ее нет или она слабая, человек уже порочен.

Вот так обстояло дело на XX съезде с вопросом о культе личности, которого не было в повестке дня и который получил действительно исторический резонанс.

Своеобразное продолжение и завершение «сталинская тема» получила на XXII съезде КПСС в октябре 1961 года. И. Спиридонов от имени Ленинградской партийной организации предложил вынести тело И. В. Сталина из Мавзолея. Съезд поддержал это предложение и принял соответствующее решение.

Нет сомнения, что это «мероприятие» готовилось «на самом верху» и в очень узком кругу, а инициатором его был Н. С. Хрущев.

Когда делегаты думали, что они решают этот сложный и деликатный вопрос, вот что происходило за кулисами.

Рассказывает бывший командир Кремлевского полка Ф. Конев. «Меня вызвал в здание правительства заместитель начальника Управления личной охраны полковник В. Чекалов и приказал подготовить одну роту для перезахоронения Сталина на Новодевичьем кладбище.

Потом мне позвонил по телефону В. Чекалов и сказал, что захоронение будет за Мавзолеем Ленина у Кремлевской стены.

День шел к концу. На Красной площади собралось много народа. Ходили группами, подходили к Мавзолею и гостевым трибунам, пытаясь посмотреть, что делается за Мавзолеем.

Чтобы выяснить настроение людей, я переоделся в гражданскую одежду и вышел на Красную площадь. Люди в группах вели возбужденные разговоры. Содержание их можно свести однозначно к следующему: «Почему этот вопрос решили, не посоветовавшись с народом?»