- Я никогда не мог понять, почему Вавилов оказался в Академии. И хотя с физиками у нас бедновато, но есть здесь такие люди, как Скобельцын, Фок и другие, которые в тысячу раз лучше Вавилова. Разгадка, я думаю, в том, что Вавилов — человек с очень тонкими манерами, он знает, что и когда надо сказать, чтобы было приятно всем.

Вообще говоря, я очень сожалею, что не являюсь человеком с тонкими манерами, потому что это сильно облегчило бы мою жизнь. Но я знаю одного большого ученого, который и безо всяких тонких манер достиг таких высот, которых только Вы могли достичь. Случилось это, однако, в Англии, где слишком многие обладают хорошими манерами, их ценность поэтому не столь уж велика. Здесь же, по-моему, хорошие манеры ценятся значительно выше, поскольку они не так распространены.

И наконец, последний член Президиума — Фрумкин, физико-химик. Единственный человек в Президиуме с научным весом. И если он и не отличается особенным блеском, он умный и честный, и преданный науке. Человек он внешне меланхоличный, совершенно невозмутимый, с циничным складом ума. Все это время, пока продолжалось мое задержание, он хорошо относился ко мне и не боялся со мной встречаться. Вот почему я очень глубоко ценю этого человека как личность.

Так выглядит Президиум Академии наук. Картина, как видите, не очень привлекательная. <...> [35]

Они никогда не проявляли никакого интереса к моему институту, ни один из членов Президиума не посетил меня, я не слышал от них ни единого слова сочувствия или интереса. Мне они тоже совершенно безразличны. До сих пор мне лишь два раза пришлось столкнуться с ними, и оба раза я добился того, чего хотел, так что они теперь знают, что я не овечка. Другие ученые также проявляют ко мне полное безразличие. Бывший мой учитель Иоффе игнорировал меня все это время и лишь сейчас разразился вдруг любезностями. Он возглавляет Физическую группу в Академии и является лидером в области физики в целом. Поскольку мне не хочется участвовать в его делах, я держусь в стороне и не вмешиваюсь. Вы видите, насколько я одинок.

Вся моя надежда на молодежь, которую я собираюсь отобрать среди студентов последнего курса университета. Я прочитал там курс лекций, чтобы подружиться с ними и заинтересовать их моей работой.

В моем одиночестве я очень ценю любое проявление дружеских чувств со стороны кембриджских ученых, и я хотел бы начать переписываться с ними. Но особенно я был бы рад, если бы мои друзья приезжали сюда, чтобы навестить «человека за решеткой».

Единственное, к чему я стремлюсь сейчас,— это возобновить как можно скорее работу и выполнить опыты с сильными магнитными полями и гелием, которые были прерваны. Надеюсь, что на это уйдет три или четыре года, а что будет потом, об этом я не думаю. Однако я работаю целеустремленно и не отвлекаюсь ни на что, кроме своей научной работы. Согласен с Вами, что я должен «работать не покладая рук»6. Прекрасный совет! Но Вы теперь понимаете, почему мне так хочется как можно скорее получить мою аппаратуру. Чем скорее я ее получу, тем быстрее смогу начать работу. И тогда, я уверен, я стану более уравновешенным. И тогда эти старые идиоты из Академии наук не будут так меня раздражать, как они сейчас меня раздражают.

Что касается лаборатории, то дела идут не так уж плохо, даже если многое и не удается делать так же хорошо, как в Мондовской. Я имею в виду условия работы и разные мелочи. У меня сейчас новый заместитель директора, женщина-инженер, очень опытная и хорошая. Она прекрасный работник, и с ее помощью (она очень хорошо помогает мне) к концу марта лаборатория будет готова к размещению моих кембриджских приборов.

Самая большая трудность, с которой я столкнулся,— это снабжение разными мелочами, даже такими, которые производятся здесь. Сейчас я объясню Вам, в чем тут дело.

Вы понимаете, советская промышленность растет потрясающими темпами, и все делается для того, чтобы ее рост был организованным и хорошо спланированным, так что и вся система снабжения и производства тоже хорошо спланирована и организована. Но снабжение завода, который работает по определенному плану, может быть в деталях установлено в начале года, и потребности завода выражаются, естественно, в очень больших цифрах. Подобная система, конечно, совершенно не подходит для снабжения лабораторий. Я писал и говорил руководству, что лаборатории должны снабжаться иначе, и мне кажется, что здесь начинают признавать, что система снабжения научных учреждений должна быть изменена. Сейчас, например, нам требуются четыре прутка фосфористой бронзы. В начале года мы не знали, что они нам потребуются. Теперь мы должны их получить в виде исключения, для этого требуется разрешение заместителя секретаря[36] тяжелой промышленности, а это означает массу переписки, и она будет одинаково обширна, независимо от того, требуется ли нам 10 килограмм, 10 тонн или 10 вагонов материала. Таким образом, хотя институт и получает достаточно денег, а промышленность работает вполне прилично, мы тем не менее снабжаемся очень плохо.

Все это, конечно, временно, через два-три года все изменится, но пока это не изменилось, мы долиты жить и работать. А Вы знаете, как медленно двигается и меняется бюрократическая правительственная машина, особенно сейчас, когда все интересы направлены на рост промышленности, а интерес к науке носит весьма академический характер. Когда заходит речь о том, чтобы приобрести что-нибудь за границей, то хлопоты почти те же самые. Нам дают вполне достаточно иностранной валюты, но чтобы получить что-нибудь, вам снова надо составить план в начале года. И затем все ваши заявки должны пройти через некую контролирующую организацию, которая должна удостовериться, что данный предмет не может быть приобретен в Союзе. <...> И это относится как к малым предметам, так и к большим. Можете представить себе, сколько нам приходится писать и какое ужасающее количество людей мы должны держать, чтобы проделать всю эту бюрократическую работу. Полагаю, что все это в конце концов изменится, но сейчас Вы можете понять, какую огромную помощь Вы оказываете, посылая мне всевозможные мелкие партии обычных предметов. И в этом причина тех трудностей, о которых Вы с удивлением пишете в своем письмо.

Я знаю, что в своем руководстве лабораторией Вы придаете большое значение экономии и финансовому благополучию. И в Вашем письме я ощутил некоторый конфликт между отеческим отношением ко мне, стремлением помочь и позицией директора Кавендишской лаборатории, стремящегося вести дело как можно эффективнее.

Пусть победит отец!

В конце концов Вам нечего жаловаться, поскольку после того, как я покинул Кавендишскую лабораторию, у физического факультета [Кембриджского университета] осталась лаборатория стоимостью в 25 килофунтов, оснащенная самым лучшим криогенным оборудованием, и я должен отметить, что у Вас останется еще пятизначный капитал в запасе. У Вас будет несколько прекрасно подготовленных работников, таких, как Пирсон, Лаурман, мисс Стеббинг. Конечно, Вы можете сказать, что Вы потратили на это много сил, но даже если Вы тянули за канаты, то обеспечил эти канаты я. <...>

И Вам не следует ворчать, если у Вас останется на несколько сот фунтов меньше, чем Вы рассчитывали. Вспомните о моем положении. Совершенно одинокий, наполовину скованный и очень несчастный. Все мои надежды вернуть немного счастья основаны на ожидании начала моей работы, а без Вашей помощи и сочувствия это невозможно. И если Вы займете формальную позицию, то я — конченый человек. <…>

После всего, что я Вам сказал, Вы сможете понять, почему мне так хочется получить всевозможные материалы в количествах, даже превышающих те, которые мы имели обычно в Мондовской лаборатории. Там у нас была возможность получить все, что нам было нужно, в магазинах, а здесь, вообще говоря, мы этой возможности лишены. Конечно, обо всем этом я буду писать Кокрофту, и он доложит это дело Вам.