Таким образом, когда Иисус Христос велит скупому продать всё своё имущество, это равносильно тому, как если бы Он велел честолюбцу отречься от всех почестей, сластолюбцу - от всех наслаждений, развратнику - от всего, что способно побудить его ко греху. Именно так надлежит пробуждать совесть каждого человека к осознанию им своих особых пороков, когда не помогают общие увещевания. Так что наши уважаемые противники неправомочно ссылаются на это место в подтверждение ценности монашеского состояния, принимая частный случай за общее учение. Дескать, Иисус Христос полагает совершенство в отказе от имущества. На деле же Христос лишь хотел заставить этого слишком самодовольного юношу почувствовать собственный недуг, то есть понять, насколько он ещё далёк от совершенного повиновения Закону, которое ложно себе приписывал.
Должен признать, что это место было неверно понято и некоторыми из отцов Церкви. Отсюда пошло ошибочное мнение о том, что стремление к добровольной бедности есть великая добродетель; так что тех, кто отказался от всех земных благ и в наготе посвящал себя Богу, считали блаженными.
Надеюсь, что благожелательные, не склонные к распрям читатели будут удовлетворены моим объяснением и не усомнятся, что оно раскрывает истинный смысл слов Иисуса.
14. При этом нет ничего более чуждого намерению отцов, чем то «совершенство», которое было позднее изобретено монахами в их кельях и привело к утверждению двойного христианства. В то время ещё не родилось нечестивое учение, почти приравнивающее крещение к монашеству и утверждающее, что монашество есть своего рода второе крещение. Кто может сомневаться, что подобное святотатство привело бы отцов в ужас?
Что касается любви, которая была, по свидетельству Августина, мерилом всей жизни древних монахов, нужно ли рассказывать, что нет ничего более противоположного исповеданию нынешнего монашества? Совершенно очевидно, что всякий поступающий в монастырь, чтобы стать монахом, отделяется и удаляется от Церкви. Монахи устанавливают у себя особое управление и совершают таинства отдельно от других. Если это не разрушение церковного общения, то я не знаю, что можно назвать разрушением. Чтобы продолжить начатое сравнение и прийти к окончательному выводу, зададимся вопросом: что общего в этом у нынешних монахов с древними? В древности монахи, хотя и жили отдельно от других, не имели особой Церкви: они причащались таинств вместе со всеми, в праздничные дни приходили слушать проповедь и молиться, в обществе верующих и вообще вели себя как часть народа Божьего (Апостольские правила, II, 57; VIII, 13 (MPG, I, 733, 1110)).
А нынешние монахи воздвигают себе отдельный алтарь, разрывая узы единства. Они отлучают себя от тела Церкви и презирают обычное служение, посредством которого Бог пожелал поддерживать мир и любовь среди своих детей. И потому я утверждаю, что сегодня сколько существует в мире монастырей, столько существует и обителей схизматиков, которые возмущают церковный порядок и отделяются от законного сообщества верующих. А чтобы ещё сильнее подчеркнуть это разделение, они присваивают себе различные сектантские имена, не стыдясь хвалиться тем, что более всего было ненавистно св. Павлу: он говорил, что Иисус Христос разделяется у коринфян, когда каждый хвалится именем своего собственного учителя (1 Кор 1:12 сл.; 3:4). А ныне разве не умаляется честь Иисуса Христа, когда одни называют себя францисканцами, другие - доминиканцами, третьи - бенедиктинцами? Более того, они узурпируют эти имена в знак особого исповедания, отличающего их от всех прочих христиан.
15. Указанные различия между древними и нынешними монахами касаются не нравов, а исповедания. Читателям следует заметить, что я говорил до сих пор не столько о монахах, сколько о монашестве, и названные мною пороки присущи не частной жизни отдельных людей, а неотделимы от самого монашеского образа жизни в его сегодняшнем состоянии. О том же, насколько велико различие в нравах, нет нужды толковать подробно: всякий видит, что нет сегодня в мире большего беспорядка, испорченности, склок, ненависти и честолюбивых притязаний со всеми вытекающими отсюда практическими следствиями, чем в монашестве.
Конечно, в некоторых немногочисленных обителях сохраняется чистота нравов - если можно назвать чистотой внешнее подавление вожделений, дабы скверна не вышла наружу. И всё равно из десяти монастырей вряд ли найдётся один, который можно назвать приютом чистоты, а не борделем. Что касается образа жизни, о какой умеренности может идти речь? Даже свиньи у кормушек не наедаются так, как монахи. Не буду продолжать, дабы меня не обвинили в чрезмерной недоброжелательности. Однако любой знакомый с положением дел человек согласится, что до сих пор я ни словом не погрешил против истины.
Мы видели, что св. Августин свидетельствует о совершенной святости монахов своего времени. Тем не менее он сетует, что среди них встречаются бродяги и проходимцы, высасывающие у простого народа деньги своими уловками: разносчики всякой дряни, ведущие бесчестную торговлю мощами святых мучеников (или, по словам Августина, выдающие неизвестно чьи кости за кости мучеников) и прочие подобные субъекты, позорящие своим нечестием монашеское звание (Августин. О монашеском труде, XXVIII, 36 (MPL, LX, 575)). Августин признаётся, что не видел лучших людей, чем те, кто нашёл для себя пользу в монастырях, но не видел людей худших, чем испортившихся опять-таки в монастырях (Его же. Письма, 78 (Гиппонской церкви), 9 (MPL, XXXVII, 272)). Что сказал бы он о нынешних обителях, где процветают самые чудовищные пороки?
Я говорю лишь о том, что известно каждому. Однако я не утверждаю, что из всего этого святотатства нет исключений. Как прежде благоустроение и упорядоченность монастырской жизни не исключали появления среди благочестивых монахов некоторого количества негодяев, так и ныне вырождение древней святости не исключает появления некоторых благочестивых людей среди толпы нечестивцев. Однако число их невелико, и посеяны они так редко, что теряются в огромном множестве плевел. К тому же их презирают, более того - оскорбляют, уязвляют и даже подвергают жестокому обращению. Ибо против них направлен заговор всех остальных - не допустить присутствия в своём обществе благочестивого человека.
16. Думаю, что этим сравнением древнего и нынешнего монашества я достиг своей цели: показал, что наши друзья в рясах неправомочно ссылаются на пример ранней Церкви в защиту своего звания, ибо между ними и монахами древности разница не меньшая, чем между обезьянами и людьми.
Однако не стану отрицать, что и в описании св. Августина кое-что мне не нравится. Я готов согласиться с тем, что в то время монахи не были суеверны в отношении внешней суровости. Тем не менее они проявляли в этой области неразумную экзальтацию и столь же неразумную страсть ко взаимному подражанию. Отказаться от собственности, чтобы избавиться от всех земных хлопот, кажется хорошим делом; однако Бог предпочитает, чтобы человек, будучи свободен от жадности, честолюбия и прочих плотских вожделений, заботился о добром и святом управлении своим семейством с целью служить Богу в праведном и благочестивом призвании. Когда человек удаляется от повседневного общения с людьми, чтобы наедине с собой предаться философским размышлениям, это тоже считается хорошим делом. Но когда он бежит в пустыню, словно гонимый ненавистью к роду человеческому, и живёт там в одиночестве, уклоняясь от главной заповеди Божьей - заповеди помогать друг другу - это противоречит христианской любви. Даже если признать, что в исповедании подобного образа жизни нет иных зол, достаточно и того, что оно являет Церкви опасный и вредный пример.