— Значит, правильна всё-таки была моя стратегия! — засмеялся Лоранд. — Заманил-таки осаждающих в ловушку.

— Ничего, осада всё равно не снимается.

— Но измором трудно будет взять, голод гарнизону не угрожает.

Цыганочка, бедняжка, не понимала плоских шуток, отпускавшихся на её счёт. Да и понимай она, не на то ли и звалась цыганкой, чтобы сносить такое вот пошлое любезничанье? И сам Топанди разве не так же точно поддевал её со своими забулдыгами-сотрапезниками?

Однако на сей раз Ципра смеялась над этими шуточками не так простосердечно, как всегда.

Что-то слишком уж отталкивающее было в легкомыслии, с каким молодой денди говорил о Мелани — да ещё перед ней, другой девушкой! Душа этого не принимала. Неужели все мужчины вот так о своих возлюбленных говорят? Обо всех без различия?

Старый насмешник придал, однако, иное направление разговору.

Он с первого взгляда раскусил пожаловавшего к нему, угадал и другие его слабости. И пустился величать его «вашим высокопревосходительством», расспрашивая об иноземных титулованных особах, коих господин Дяли имеет честь быть полномочным представителем.

Это возымело желаемое действие. Дяли будто подменили. Спина у него сразу словно перестала гнуться, он выпрямился чопорно, шапокляк свой, сдвинутый набекрень, тщательно выровнял, руки заложил за фалды тёмно-лилового фрака, а губы поджал с дипломатически непроницаемой надменностью.

Вот бесподобный случай похвастаться без удержу! Показать всем низко ползающим, как высоко взлетел.

— Я только что один процесс преважнейший завершил по уполномочию сиятельного князя Гоенэльм-Вайтбрайтштайнского.

— Владетельного князя, вне всякого сомнения? — с наивно-почтительным видом спросил Топанди. — Изволите, верно, знать.

— А как же. Его княжество расположено как раз, где сходятся границы трёх герцогств: Липпе-Детмольдского, Шварцбург-Зондерсгаузенского и Ройсского.

О, как польстило, видимо, самолюбию Дяли, что этот замшелый провинциал лишь поддакнул, услышав о столь странном географическом местоположении!

— Вы, ваше высокопревосходительство, вероятно, высокий ранг имеете при дворе?

— Я — камергер его сиятельства.

— И, конечно, ещё выше положение займёте.

— Ну, конечно. Поскольку я земли отсудил, на которые его сиятельство имел наследственные права по материнской линии, он мне по дарственной пять тысяч хольдов[155] передаёт.

— В Гоенэльм-Вайтбрайтштайне?

— Нет. Здесь, в Венгрии.

— А я думал, в Гоенэльм-Вайтбрайтштайне; там ведь места очень красивые.

После этой похвалы Дяли заподозрил, что не одно лишь простодушие движет старым нехристем. И когда тот стал осведомляться, под какой же почётный статус и какую статью Corpus Juris[156] подпадает право получать в Венгрии столь внушительные земельные владения, почувствовал себя очень неловко, поспешив перевести разговор на сплетни о его сиятельстве. Начал толковать, какой это превосходный, широких взглядов человек; выложил пропасть историй о том, как он иезуитов выжил из своего княжества, как разделался с муккерами,[157] какие шутки над монахинями шутил, как донимал пиетистов[158] — и привёл много других подробностей, кои могли бы послужить весьма отягчающими обстоятельствами против особы князя Гоенэльм-Вайтбрайтштайнского, буде имелись где на свете подобная владетельная особа и подобное княжество.

Об этих вещах и беседовали до конца обеда.

Ципра уж постаралась, как могла: все любимые, по её наблюдениям, Лорандовы блюда были поданы. Но тот, неблагодарный, всё только Дяли предоставлял делать хозяйке комплименты, сам же словечка похвального не нашёл.

А ведь неизвестно, когда ему доведётся снова сесть за этот стол?

После обеда Лоранд ещё некоторое время уделил домашним делам. Всем дворовым оставил точный наказ, что надлежит сделать за две недели до его возвращения в поле, в саду и в лесу. Каждому пожелал счастливо оставаться и дал денег выпить за его здоровье по случаю завтрашнего торжественного дня.

Распорядился о необходимых сборах и Топанди. А гостя занимать входило во всегдашние обязанности Ципры как хозяйки. Довольно и того, что на Топанди ложилось его содержание, а слушать и опекать — это уж её забота.

Не было случая, чтобы кто-нибудь из наведывавшихся в усадьбу собутыльников пожаловался на неё. Ну, а этот светский кавалер тем паче найдёт с ней общий язык.

Вернулся с плащом для гостя и посланный к Шарвёльди гайдук.

Заодно он вручил Лоранду ещё письмо «от барышни».

От барышни?

Велев отнести гостю плащ, он поспешил с письмом к себе.

Но в гостиной лицом к лицу столкнулся с вышедшим от Ципры Дяли. На физиономии денди застыла гримаса человека, который нечаянно вместе с сигарным вдохнул дым от серной спички и вот с вытаращенными глазами хватает воздух ртом.

— Ну, друг, — сказал он Лоранду, — эта твоя цыганка — форменная тигрица! Здорово выдрессирована, я тебе скажу. Есть тут где-нибудь зеркало?

— Да? — отозвался Лоранд, весьма смутно представляя себе, о чём речь: слушая, но не слыша.

Письмо! Письмо от Мелани.

Ему хотелось лишь поскорее добраться до своей комнаты.

Оставшись один, он запер дверь, приложил к губам изящное розовое письмецо с небесно-синей надписью и красной печатью, потом прижал его к груди, точно сердцем желая угадать, что в нём написано.

И в самом деле: что в нём может быть?

Он положил письмо перед собой и прикрыл ладонью.

«А так ли уж мне надо знать, чтó в нём?

Предположим, она пишет, что любит, вверяется мне, что кладёт свою любовь на чашу весов в противовес всем отвергаемым ради меня благам мира. Что готова, презрев насмешки, последовать за мной на край света и вместе затеряться в безвестной толпе. Нет, не буду распечатывать. Мои последние шаги должны быть твёрдыми.

А вдруг наша выглядевшая полной случайностью встреча была лишь тщательно подстроенным актом мести? Вдруг они давно уже стакнулись — и оба явились только затем, чтобы унизить меня до крайнего предела, заставить, цепляясь за жизнь, трепеща перед смертью, вымаливать крохи счастья и любви? А заставив, рассмеяться мне в лицо и бросить как бессильную жертву, добычу всеобщего и моего собственного презрения к себе?..

Ладно. Стакнулись так стакнулись!»

Лоранд схватил изящное письмецо и невскрытым, непрочитанным запер в ящике письменного стола.

Пускай его последней мыслью будет, что был он, может быть, любим. И пусть его последние мгновения скрасит эта неопределённость.

А теперь в путь!

Обыкновенно он брал с собой два большущих пистолета — и сейчас тоже тщательно зарядил их двойным количеством пороха, опустив в дуло каждого пулю со стальной головкой из тех, что такую хорошую службу служат охотникам: пробивают кабану голову, а не сплющиваются, как обыкновенные свинцовые. Оба пистолета он спрятал в дорожную сумку.

Гайдуку своему велел положить в чемодан чистого белья на две недели, так как из Солнока они поедут дальше.

Топанди велел запрячь два экипажа: рыдван и бричку.

Когда оба были поданы, Лоранд набросил плащ, закурил свою коротенькую пенковую трубочку и сошёл во двор.

Ципра присматривала возле экипажей за укладкой: чтобы плащи были на месте, у каждого на сиденье, и кладь увязана надёжно, а главное — погребец с двадцатью четырьмя бутылками лучшего вина.

— А ты всё-таки славная девушка! — потрепал её Лоранд легонько по спине.

— «Всё-таки»?

Неужто даже на прощанье поцелуя не заслужила?

Ну просто присох к этой своей трубке, ни на миг не выпустит изо рта.

— Ты, Пепи, с дядюшкой садись, в рыдван! — сказал Лоранд. — Со мной ты жизнью рискуешь. Ещё в канаву вывалю, шею свою драгоценную сломаешь. Жалко: такой многообещающий юноша.