Миккель еще часа два-три побродил по улицам. Далеко за полночь он снова столкнулся со своими немецкими знакомыми как раз в ту минуту, когда они входили в пользующийся недоброй славой притон на Страннене. По звучанию голосов было слышно, что они докутились до одури. Отто Иверсена среди них уже не было.

Наутро копенгагенские обыватели увидали странное зрелище: на коньке высокого дома возле Рыночной площади красовалась карета о четырех колесах. Кто-то ночью ее разобрал, втащил по частям на крышу и там снова собрал. К полудню уже весь город знал, что это была шалость принца Кристьерна.

МЕЧТАТЕЛЬ

Миккель проснулся, когда солнце уже было высоко. Он немного полежал, собираясь с мыслями. Ему приснился какой-то удивительный сон, но, пробудившись, он ничего не мог вспомнить.

Сверху через слуховое окно в убогую каморку вливался дневной свет. Ове Габриэль давно ушел на занятия, но Миккель явственно ощущал его запах и с отвращением сморщил нос.

Может ли сегодня произойти что-нибудь такое, ради чего стоило бы подниматься с постели и нести свой товар на общее торжище, чтобы, смешавшись с толпой, ждать, не остановится ли на тебе перст судьбы? Миккель призадумался. В сущности, вчера с ним не произошло ничего примечательного, однако все похождения предыдущей ночи оставили по себе живое воспоминание. Что ни говори, он испытал вчера хорошую встряску. Все прежние ценности еще больше понизились в его глазах, и он понял, что не в силах доле терпеть свое нынешнее положение.

Миккель перевернулся на другой бок и погрузился в размышления, вперив неподвижный взор в стену. Спустя немного времени он запрокинул голову и закрыл глаза — он вспомнил Сусанну. Почти одновременно с этим он ощутил сильный приступ голода, под ложечкой засосало; тогда он встал и потянулся за одеждой. У Миккеля не было ничего за душой, он жил, словно птица небесная и перебивался со дня на день чем бог пошлет и чего подадут добрые люди. Натягивая ненавистные красные кожаные штаны, он уже прикидывал, куда бы нынче сходить за подаянием, и решил отправиться подальше в деревню, туда, где народ меньше натерпелся от попрошайничества нищих студентов и прочего городского сброда.

Был чудный майский день. И Миккель бодрым шагом вышел из Северных ворот. Едва открылись его взору поля, как он почувствовал такой радостный трепет, что душа его смутилась, и он преисполнился робости при виде небесного простора. От земли поднимался весенний запах. О чем же это невольно напомнило? Широко раскинулись зеленеющие ржаные поля. Ласково пригревало солнышко.

Миккель шагал себе по дороге, поглядывая по сторонам. Должно быть, день выдался счастливый, так легко и хорошо было у него на душе.

День и впрямь оказался счастливым. Миккель шел куда глаза глядят и пришел, куда надо. Скоро он уже сидел на широкой скамье во дворе крестьянской усадьбы на Озерах, все вокруг было залито светом; накормили его не скупясь, без лишних разговоров и набожных воздыханий. Хозяин налил Миккелю полную кружку пенистого пива и с видимой радостью ухаживал за нежданным гостем. Знать, не каждый день забредали сюда ученые школяры просить Христа ради на пропитание, и Миккель решил взять это себе на заметку. Наевшись и напившись так, чтобы и про запас хватило, Миккель понял, что на сегодня со злобой дня для него покончено и, умиротворенный, пустился в обратный путь. Теперь, на сытый желудок, он спокойно поглядывал на облака, следил, щурясь от солнца, за полетом птиц и толковал по-латыни со своей бессмертной душой.

Внезапно Миккель остановился; у него мелькнула мысль об одном деле, которое он давно откладывал: а что, если сегодня осуществить задуманное, взять да и пойти к Йенсу Андерсену? Миккель надеялся на успех, потому что знаменитый магистр Андерсен был его земляком. Быть по сему! Нынче он приведет в исполнение свой замысел! Нынче он решился!

Но едва только приняв решение и сделав первый шаг, Миккель сразу же сник и потерял охоту. Терзаясь сомнениями, он дошел до улицы, на которой, как было ему известно, жил Йенс Андерсен. Очутившись перед его дверью, Миккель и вовсе пал духом, однако он как бы уже разогнался, и ему хотелось так или иначе покончить начатое.

Миккель Тёгерсен очутился в просторной комнате, он успел заметить, что по стенам стоят толстые фолианты, но тут в противоположном конце поднялся из-за стола и быстро вышел ему навстречу хозяин — Йенс Андерсен, широколобый, коренастый человек могучего сложения. Одет он был в меховую куртку. Миккель перевел взгляд выше, где на бритом лице выделялся крупный рот, и в этот миг Йенс Андерсен заговорил с ним. Его низкий голос звучал глуховато, но Миккель угадал, что говоривший нарочно подпустил сухости, потому, что каков гость таков и разговор — как звать, да по какой надобности? — недосуг, мол, Йенсу Андерсену с тобой валандаться.

Миккель Тёгерсен и выложил, что накипело. Пришел, дескать, за добрым советом — охота побывать за границей, поучиться в университетах… И как на грех подвела Миккеля всегдашняя впечатлительность: увидев на стене простое железное распятие, он представил себе, что Йенс Андерсен, коли ничего другого не окажется под рукой, пожалуй, схватит и его, чтобы огреть собаку. Миккель давно привык, что при первой встрече люди выказывают удивление, пораженные его наружностью — недаром его прозвали Аистом, а Йенс Андерсен будто и не заметил ничего особенного; вот он каков — не чета остальным! И Миккель смутился, не встретив привычного, хоть и обидного приема. А когда зашла речь о желанной поездке, стал вдруг запинаться и путаться, потому что стоило только подумать о Риме, о чужедальних краях, как у Миккеля, сына деревенского кузнеца с Лимфьорда, сперло дыхание и он стал точно столб.

— Кхе-хем! — Йенс Андерсен, склонив голову набок, топнул ногой и резко, словно лавочник, обрушился на огорошенного слушателя. Миккель едва осмеливался взглянуть на него исподлобья, он видел перед собой могучий бычий загривок, белесые волосы, коротко подстриженные на затылке… и вдруг свинцовый взгляд Сенсация Андерсена опять впился ему в глаза, и было в этом взгляде учтивое безразличие и в то же время такая, прямо-таки яростная, сила, что Миккель, струсив, нырнул глазами и уставился в бритое пространство между скулами и подбородком. Он увидел бледную, без морщин, натянутую кожу. Почернелые зубы… сразу видать ютландца. Не в силах долее выдержать устремленный на себя взгляд, Миккель, как зачарованный, повел глазами вдоль книжных полок, и они завертелись вокруг него.

Спустя четверть часа Миккель ринулся уже на улице. Так чем, бишь, закончилась эта встреча? Ах, да! Йенс Андерсен Бельденак ораторствовал перед ним о чем ни попало, а потом снизошел до того, чтобы проэкзаменовать Миккеля! Миккель отвечал точно во сне, он кое-как выдержал проверку своих ученых познаний. Но в одном стихе Горация переврал-таки размер, и Йенс Андерсен поправил его, отбивая такт своей волосатой рукой: та-та-та-та.

Весь взмокший, как после бани, и понурый, как пришибленная дворняжка, Миккель Тёгерсен потащился прочь.

Когда наконец он осмелился высунуть свой унылый нос из-под капюшона и оглядеться по сторонам, оказалось, что он стоит на площади Хойбро. Тут, как всегда, царило оживление. Миккель остановился на углу возле чьих-то ворот и напряженно наморщил лоб, словно в раздумье. На самом деле он почти ничего не соображал. Обида и стыд тяжким грузом давили на его плечи, и, словно свирепый зверь, пробудилось спавшее в душе непомерное самомнение. Несмотря на переполнявшие его мысли, под наплывом которых Миккель как вкопанный застыл на месте, он замечал все, что происходило вокруг, более того — яркие краски навязчиво лезли в глаза: какая-то баба настырно выкликала свою селедку, — и бескожим, совершенно бескожим стоял на виду у всех Миккель, словно только что ободранная мясная туша, вздрагивая от жестокого прикосновения воздуха.