Далее акт второй — резня. Эти высокородные головы были расколошмачены крестьянскими дубинками среди пышных декораций, изображавших бурю и оттепель, снегопад с дождем при норд-весте и затопление побережья разбушевавшимся морем. Несколько выстрелов из десятка дрянных пушчонок — и вот уже ядра впиваются в тучное тело армии, смерть чавкала на этом пиру самым невоспитанным образом, уписывая богатое угощение. Они тонули, их затаптывали в грязь, и дитмарскенцы усердно отворяли горячую кровушку, которая так и хлынула потоком на волю. Старые вояки, будучи продырявлены, еще не так спешили истекать кровью, зато из молодых здоровых парней она выхлестывала круто, в один толчок. В этом-то и заключается весь цинизм и вся соль этой пьесы. Эффект, сюжета основывался, как уже сказано, на внутреннем противоречии.

Миккель Тёгерсен видел, как погиб Клас. Мужик дитмарскенец налетел на него сбоку и отхватил ему топором большой кусок черепа.

Через некоторое время Миккеля оттеснили в канаву, и он с головой погрузился в обжигающе холодную воду. Его немного отнесло вниз по течению, прежде чем он вынырнул. Уцепившись за что-то и немного отдышавшись, он увидел, что очутился рядом с королевской конницей. Это зрелище скорее напоминало котел, в котором варились кони и люди, чем стройные боевые порядки, — никто не мог двинуться ни вперед, ни назад. Все смешалось в этом кровавом побоище… Но Миккель высматривал Отто Иверсена и отыскал его. Тот находился в середине плотной живой массы и держал знамя. Конь его был зажат со всех сторон, Отто смирно стоял на месте, и вид у него был безразличный. Его лицо посинело от холода.

Миккелю любопытно было поближе разглядеть своего недруга и убедиться, что причинил ему непоправимое зло. Он остался лежать и дождался, когда Отто бросил на него взгляд. Отто Иверсена не взволновал вид Миккеля. Его руки окоченели до синевы. На морозе кожа делается ужасно чувствительной, и даже малейший удар по замерзшим костяшкам способен вызвать слезы у взрослого мужчины. Стужа отбивает обоняние. Миккель и сам был еле жив от холода. Он отдался на волю стремительного течения и поплыл дальше в ледяной каше среди мертвых тел. Миновав войско, он вылез на берег и живым добрался до Мельдорфа.

ЧАСТЬ 2. ВЕЛИКОЕ ЛЕТО

АКСЕЛЬ СКАЧЕТ ВПЕРЕД

На епископском подворье Йенса Андерсена Бельденака в Оденсе шел пир. Из окон падал на улицу свет, в темном городе это было единственное освещенное место.

Во двор въехал всадник; покуда он искал свободное кольцо для привязи, сверху до него долетали голоса, словно шумные порывы ветра: «Хо-хо!» Всадник прискакал издалека. Его звали Аксель. Он слышал, как шум перекатывался из комнаты в комнату через отворенные двери, и когда эти звуки, внезапно усилившись, могучим нескончаемым потоком хлынули вниз, точно вода через открытые шлюзы, он понял, что наверху распахнули дверь на лестницу, ведущую к открытому настежь парадному входу. Под взрывы раскатистого хохота и выкрики, доносившиеся из верхних покоев, он поспешил где попало привязать своего коня; среди общего гомона он различал чей-то отдельный хохот, который перекрывал слитное гудение и напоминал быстрый град барабанной дроби, — он то исчезал, то возобновлялся с новой силой, и Аксель с удовольствием вообразил себе человека, который смеялся этим смехом: каков у него должен быть вид, когда он издает такой рев во всю глотку и весь полыхает огнем, — он должен являть собою чудовищное зрелище, — воплощенный пожар. Аксель бегом взлетел по лестнице и с разгону ворвался в пиршественную залу.

Он подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как четверо здоровенных ландскнехтов, протопав в ногу строевым шагом, поднесли к столу молодую женщину на большом медном блюде. Она сидела на корточках, ухватившись за его края, красуясь в наряде распущенных по плечам черных волос. Не дав никому опомниться, молодцы водрузили блюдо на стол среди прочей снеди. На беленых стенах пламенели факелы, за столом сидело человек двадцать бражников, и все надрывались от хохота — одни сгибались пополам, другие повалились назад. Пораженный этим зрелищем, Аксель всплеснул руками и застыл, стискивая пальцы, но между тем он уж успел заметить, что взрывы смеха, перекрывавшие хохот остальной компании, исходили от сидевшего во главе застолья здоровяка. Глядя на него, было видно, что не так уж он веселится, как можно было подумать по его смеху. То был епископ.

В этот миг в зале все стихло. Когда сотрапезники отсмеялись, оказалось, что шутка, пожалуй, вышла не так уж удачна; все смущенно переглядывались, косясь друг на друга покрасневшими и повлажневшими глазами; утерев слезы, иные пытались, но не могли возобновить прежнего хохота.

Девица на блюде медленно наклонила голову, и черные волосы свесились ей на лицо.

— Что случилось? Что тебе нужно? — воскликнул в это время Йенс Андерсен, выходя из-за стола. Направляясь прямо к пришельцу, он на глазах посерьезнел, и когда остановился в полуаршине от Акселя, тому показалось, что сейчас он его ударит.

— Ну, что?

Аксель сунул руку за пазуху, чтобы вынуть спрятанное под платьем письмо, и Йенс Андерсен сразу же понял этот жест.

— Хорошо, — сказал он, — это потом успеется. А сейчас будь гостем — садись и поешь!

Йенс Андерсен снова вернулся к столу, взмахнул руками, повеселел и все больше раззадоривался от каждого своего возгласа, и гости ему отвечали тем же, оживляясь вместе с хозяином.

— Ну как? Неужели никто не хочет отведать кусочка?

Йенс Андерсен по-кошачьи повернулся к Акселю и заглянул ему в глаза, жестокая прихоть вспыхнула на его лице. Он ухватил Акселя за плечо и, понизив голос, довольно властно и вкрадчиво, но также с известным добродушием сказал:

— Кто пришел последним, тот больше всех голоден. Лучшее угощение осталось нетронутым, так бери же ее себе!

Услышав этот приговор, все с облегчением опять захохотали и захлопали себя по ляжкам. Аксель же склонился с галантной признательностью и, дружелюбно подмигнув, кинул испытующий взгляд на девушку, которая уже взяла себя в руки и под его взглядом тряхнула волосами.

— Беру с благодарностью! — сказал на это Аксель. Прямодушный ответ, сказанный чистым и звонким голосом, пришелся как раз на паузу между разговорами и вызвал такой взрыв громогласного одобрения, от которого закачался потолок. Взгляды присутствующих обратились в этот миг на стоявшего перед ними паренька; одет он был недурно, в дороге платье его промокло и перепачкалось, лицо разрумянилось под дождем, и волосы растрепались. Живым взглядом он обвел сидящих за столом. Гости уже снова принялись за кружки. Никто и не посмотрел на девицу, которую в это время выносили из зала. Зато она сама обернулась с порога и улыбнулась жалкой улыбкой со своего высокого сидения; сквозняк раздувал ее длинные волосы, бедняжка продрогла до косточки. Тогда Аксель кивнул ей на прощание. Она была просто гулящая девка, епископ нанял ее на этот вечер.

— Как ее зовут? — спросил Аксель позднее, покончив с едой. Попойка еще продолжалась, и Аксель разговорился с одним из солдат, которые вносили парадное блюдо, с долговязым рыжеусым рубакой. То был Миккель Тёгерсен, он служил в свите епископа.

— Агнета, — ответил ему Миккель.

— А она была недурна!

Миккель промолчал. Аксель не вытянул из него лишнего слова. Аксель встал, пригладил волосы, платье его обсохло, и он отдувался после обильной еды. Видя, что от Миккеля все равно не добьешься толку, Аксель отвернулся от него и стал разглядывать сидящих за столом. Гости показались ему не стоящими внимания; тут были средней руки дворянчики в кавалерийских сапогах, несколько толстобрюхих бюргеров с печатками на большом пальце, один монах-францисканец, один писаришко, несколько любекских шкиперов; почти все были пьяны. Аксель расхаживал по зале, звеня огромными звездчатыми шпорами.