— Благодаря секретному процессу.

— На самом деле вы не становитесь абсолютно невидимым, не так ли?

— В основном все построено на иллюзии. Она оказывает действие где-то в радиусе около четверти мили, — пояснил Конджер. — А теперь набросайте мне план этого предприятия по производству мицинги.

— Если Кавала и в самом деле был на том свете, тогда, значит, мы имеем дело с чем-то и кем-то внушающим благоговение, — сказал Кэнгуру, вставая, чтоб отыскать свой карандаш. — Воскрешать мертвых — дело нешуточное.

— Да, фокус что надо, — согласился Конджер.

В вестибюле веселились чернокожие посыльные-андроиды. Один из них делал целый каскад прыжков-шпагатов, а его товарищи смеялись и аплодировали ему. Отполированным до блеска кончиком правого ботинка андроид-акробат указал в прыжке на человека, которого Конджер тут же признал.

Это был полулысый толстяк, телепортировавшийся вчера вместе с ним из Нью-Йорка в Новый Лисабон. Толстяк ссутулился в желтом целлулоидном кресле, притворившись, что читает открытую наугад страницу «Моби Дика». Когда толстяк понял, что Конджер его заметил, он покраснел.

Конджер направился к парадному входу. Сегодня утром ему необходимо попасть в монастырь Братства святого Иоахима. «Интересно, на кого работает этот тип? — размышлял Конджер. — На ССА, СНБ, а может, даже на АРФ?» Он на ходу повернул в сторону парикмахерской-гимзала при отеле.

В вестибюле дурачились андроиды.

Старший парикмахер-робот был выкрашен сверкающей красной и белой краской. Он напоминал жирного цирюльника с вывески.

— Bom dia, сеньор, — приветствовал он, взяв Конджера за руку. — Что на вашем языке означает dobry гапо.

— Это не на моем языке. — Конджер вырвал свою руку из руки расплывшегося в улыбке робота.

— Так вы не чех? Тогда, держу пари, вы венгр. Что ж, jo reggel.

— И вам того же. — Конджер шел теперь мимо шеренги автоматов-маникюрш. — Хочу принять паровую ванну.

— О, прошу вас. Furdo, как говорите вы, венгры.

— Точно. — Конджер направился в сторону паровой бани.

— Я горжусь тем, что с первого взгляда определяю национальность моих клиентов, — не унимался раскрашенный, точно индеец, робот. — Новый Лисабон, как вы могли заметить, место, где пересекаются почти все маршруты, сеньор. Поэтому каждый должен…

Полулысый толстяк осторожно переступил порог парикмахерской. Распихав листы «Моби Дика» по прорезным карманам своего дорожного костюма, он уселся перед первым автоматом-маникюршей. «Ой!» — воскликнул он через несколько секунд.

В предбаннике воздух был насыщен парами. У дверей в раздевалке за круглым резиновым столиком сидел андроид, покрытый капельками испарений.

— Bom dia, сеньор, — приветствовал он, — что означает…

— Jo reggel, я знаю.

Конджер прошел мимо андроида в раздевалку.

— Urn momento, — крикнул тот. — Вы должны заплатить за вход двадцать эскудо.

Конджер бросился бежать мимо пустых шкафчиков, остановился на том месте, откуда его не могли заметить, и стал невидимым.

Теперь он проделал весь свой путь в обратном направлении.

Покрытый испариной андроид, который встал со своего места за столиком, чтоб отыскать Конджера, прошел мимо него.

Конджер стоял возле двери в предбанник. Минуты через три она открылась, и туда вошел полулысый толстяк.

Пока он, сощурившись, вглядывался в клубящийся пар, Конджер прошмыгнул мимо него и, невидимый, направился своей дорогой.

Белка выскочила из дупла в дубе и стала спускаться на устланную листьями землю. Перебираясь на соседнее дерево, она перепрыгнула через правую ногу Конджера.

Конджер с удовлетворением отметил, что его теперь никто не видит. Он — человек-невидимка. Сам он еще видит себя, но больше никто не видит, даже звери. Для того чтоб овладеть этим трюком, ему потребовалось девятнадцать месяцев учебы в подготовительной школе Секции Самобытных Дарований в Новой Англии. Это был процесс, частично контролируемый рассудком и усвоенный из древнего тибетского ритуала ныне покойным Винсентом Экс Уорсом. Остальное зависело от правильного применения особой жидкости, которая втиралась в тело. Она, помимо всего прочего, распространяла вокруг дурманящие пары.

Конджер спустился с лесистых холмов, окружавших обитель Братьев святого Иоахима, и направился на ее штурм. Монастырь походил на обнесенный стеной город. Он занимал акров двадцать площади и был окружен высокой, со множеством башенок, стеной из светло-коричневого камня.

Главный вход был оборудован электродатчиками, они, по всей вероятности, зафиксировали бы его появление. Если верить плану, который набросал Кэнгуру, задние ворота в обитель охранялись только вооруженными братьями.

Конджер вышел из леса и, утопая в высокой траве, прошел полем вдоль одной из монастырских стен, направляясь к задней его части. Колокол в часовне возвестил одиннадцать часов утра, в ясное голубое небо взметнулись стаи диких голубей.

В саду у монастырской стены штук двенадцать золотисто-коричневых роботов опрыскивали из шлангов, прикрепленных к запястьям, персиковые и абрикосовые деревья. Кобыла-автомат тащила деревянную телегу. Сидящий в ней длиннорукий робот собирал пустые баки, которые снимали с себя роботы-садовники.

Роботы тоже поддавались влиянию этого процесса невидимости. Конджер, никем не замеченный, догнал медленно ползущую телегу и устроился в уголке, куда не доставал длиннорукий робот.

Вдоль ближних деревянных ворот расхаживал по пыли монах в грубой, землистого оттенка рясе. У него на бедрах поблескивал бластер. Монах остановился, откинул назад капюшон и, вытирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб, посмотрел в сторону сверкающих под солнцем садовников.

— Загружен, загружен, — пробормотал себе под нос длиннорукий робот. Он протянул руку и поковырял в жестяном ухе полуавтоматической кобылы. Та двинулась в сторону ворот.

Монах распахнул тяжелые деревянные створки. Телега, в которой сидел никем не замеченный Конджер, въехала на монастырское подворье.

Когда ворота закрылись, Конджер спрыгнул с телеги. По обе стороны дороги тянулся строго распланированный сад, в тысяче футов впереди виднелись концентрические окружности монастырских строений.

Справа от Конджера за утопающим в алых и золотистых цветах столом из неотесанных досок сидело три монаха. Ни один из них не был полковником Кавалой.

Самый старый из монахов капнул из мензурки в крохотный, величиной с наперсток, стаканчик какой-то жидкости и протянул его монаху, который сидел рядом с ним.

— Ну, что скажешь, брат Гулхэм?

Брат Гулхэм, сорокатрехлетний мужчина, осторожно пригубил стаканчик.

— Гм, — крякнул он, опрокинув наперсток с жидкостью себе в рот. — Да, брат Джоао, на вкус это, безусловно, несравненная старая мицинга.

Брат Джоао постучал большой ложкой по виску своего меньшого собрата.

— Tonto, это кока-кола.

— Не может быть.

Третий брат, рыжий толстячок, заметил:

— Из него никудышный дегустатор, брат Джоао.

— А ты-то, брат Джордж, лучше, что ли? — возмутился Гулхэм. — Ты сам принял за мицингу лимонад, оставшийся от пирушки брата Педро. Уж ты бы лучше молчал.

— Братья, братья, — стал увещевать их старый монах. — Вы оба должны усердно молиться, чтоб испросить у святого Норберта, святейшего покровителя вкусовых ощущений, ниспослать вам сию способность различать вкус. В особенности ты, брат Гулхэм, который не может отличить мицингу от кока-колы.

— Как же, поставишь тут свечку святому Норберту, когда в часовне все время околачивается этот лжемонах Кавала, — проворчал брат Гулхэм. — Он мне на нервы действует.

— Полно, полно, брат. Мы все должны учиться налаживать связи с только что воскресшими. Ведь разве не учит нас святейший боже, что недалек тот день, когда поднимутся все усопшие.

Передернув плечами, брат Гулхэм сказал:

— Меня кондрашка хватит, когда такой день наступит.

— Давайте-ка лучше сполоснем горло настоящей мицингой, брат Джоао, — предложил рыжеволосый монах. — У меня от этих ужасных разговоров в животе похолодело.