Я буду краток. Да и что может еще рассказать вам Тэдди Баллард, сын стюарда, простой солдат старой Англии? Ничего…

Наступил последний день. Он предупредил нас, что мы у цели. Невозможно забыть, как радовались этому сербы…

А потом была дана команда: «К погружению!» И заработали моторы. Был миг, когда мне почудилось, что я сплю, что все это неправда…

Потом, кэптен, — мне жаль, что вы этого не испытали, — потом мы увидели первый луч света — дневного света!.. Он проник не прямо в лодку — он прошел сквозь стекла перископа. Но ведь это был все же свет, свет, свет!..

Хризич уже отдраивал герметический люк. Старик… Мне кажется, он хотел нас призвать к осторожности, но не успел: а может быть, он и не захотел этого… Он сам, думаю я, не выдержал такого счастья.

Мы все вдруг высыпали на палубу лодки. На миг, на несколько минут мы увидели крутые берега реки, дым от пожара на ее правом берегу, низкие серые облака впереди, голубой просвет слева. Я хотел крикнуть «ура!»… Я судорожно сжал руку Вайолт… Я успел еще обернуться к нему. Он стоял без шапки на палубе, сильно дыша. Ветер играл его седыми волосами. Его некрасивое лицо было прекрасно, незабываемо прекрасно. Перед ним сразу открылась родина, свобода, великая честь и слава. Он поднял руку, чтобы сказать что-то нам. Но в эту секунду громыхнул взрыв.

Я увидел черно-белый фонтан воды и дыма прямо перед собою.

Берег точно перекувырнулся надо мной. Черная тьма, тьма подземелий, плеснула на меня опять. В нестерпимом ужасе я заметался перед ней, вскрикнул и очнулся.

Надо мной наклонилась сестра в белой косынке. Ваша сестра. Врач держал мою руку и считал пульс.

«Ах вот что! Значит, все это бред? — подумалось мне. — Значит, меня просто сбили над Адриатикой и спасли там, в море. Значит, ничего этого не было?..»

Ну вот! Я все вам сказал, кэптен. Теперь, умоляю вас, скажите мне: что с ним? Где он? Где Вайолт? Где сербы? Или это был только бред, только сумасшедшие видения в мозгу авиационного стрелка, сбитого врагами в бою над Адриатикой?

Осенью 1944 года мне довелось быть на Дунае. В штабе одного из соединений флота я ждал возможности отправиться на корабли «энской речной флотилии». Дело, однако, затягивалось, я нетерпеливо бродил по городку, в котором штаб был «дислоцирован», а когда и это времяпрепровождение было исчерпано, заходил в библиотеки — иногда политотдельскую, иногда — гражданскую.

Во всех библиотеках мира есть Энциклопедический Словарь Брокгауза и Ефрона. Его восьмидесяти с лишним томов хватит на любое ожидание. Я проводил время между «Голубым» Дунаем и брокгаузовской Энциклопедией. Кроме того, я ежедневно, как и полагается военному корреспонденту, «нападал» на матросов и командиров, прибывавших в штаб с передовой и изнурял их бесконечными расспросами. В большинстве случаев, они охотно рассказывали мне всякую фронтовую всячину. Среди этих рассказов попадались и правдивые, как сама жизнь, и чересчур хорошо построенные, чтобы им можно было до конца поверить, и просто явно охотничьи. Приходилось отбирать и сортировать их, руководствуясь собственными чутьем и опытом. Таким образом, тогда я был подвержен воздействию трех разноплановых факторов: Дунай, Энциклопедия и рассказы моряков. Эти три фактора и привели к написанию «Плавания «Зеты».

Четвертым было воображение.

Дунай я видел ежедневно собственными глазами. Мы прошли уже Румынию, освободили Болгарию; армия и части флота двигались по югославским землям на Белград…

В Брокгаузовском словаре я наткнулся на статью «Карст», а в ней рассказывалось, что, кроме рек, текущих на Балканском полуострове по поверхности земли, в его глубинах скрыта вторая мощная система водных потоков, никому не ведомых водохранилищ, озер, ручьев, водопадов… Никем не изучен этот нижний водяной лабиринт. Никто не может поручиться, куда можно пробраться по его вечно темным, разветвленным, неведомой глубины и протяженности проходам… Все это, конечно, было мне известно и раньше; но одно дело — читать обо всем этом, другое — ходить по той самой земле, в толщах которой скрываются такие чудеса… Мне стали мерещиться подземные реки…

Случилось так, что кто-то из раненых моряков рассказал мне о странном случае: среди речного боя где-то за Железными Воротами из глубин Дуная внезапно вынырнуло нечто вроде подводной лодки-малютки — может быть, фашистской, может быть — нет. Лодка, или не лодка, это «нечто» тут же наскочило на мину, которыми фарватер Дуная забили отступавшие гитлеровцы, и пошло ко дну. Никого подобрать и спасти не успели, что это была за лодка, откуда она шла, куда-поди теперь выясни… «Может быть, бои пройдут — подтянут водолазов, обследуют дно… А сейчас — не до этого», — тот, кто рассказывал мне про это происшествие, вероятно, через полчаса забыл и думать о нем. А в моей голове его рассказ напластовался на статьи Брокгауза, лег рядом со сведениями о «карстовой утробе» здешней земли, совместился с разговорами о челночных полетах авиации — нашей и союзнической — через Балканы и Адриатику до Италии и обратно, с отрывочными сведениями о русских эмигрантах, разделившихся благодаря этой войне на два полярных лагеря — тех, кто заново осознал себя русским, и тех, кто пошел туда, на поклон и службу к Гитлеру и его пособникам…

Из всего этого сложился сюжет «Плавания «Зеты».

Я написал рассказ начерно тогда же, в 1944 году. Но тогда сама реальная действительность была столь сверхфантастичной, что мне даже в голову не пришло печатать такую фантастику. И лишь когда прошло уже какое-то время после великих событий военных дней, три года спустя после Победы, я принес рассказ в журнал «Вокруг света», и «Зета» вышла в свое плавание.