— Поделиться — не подходит. Я хочу их все, полностью.

— Я и отдам их все.

Сигом заподозрил подвох:

— И ничего не оставите себе, ничего не припрячете? Даже волк зарывает кость про черный день.

— Они останутся со мной.

— Но вы же отдадите их мне, — напомнил сигом.

— Воспоминания — это не кости, не хлеб. Я отдам их, и они останутся со мной.

Сигом спросил у Создателя:

— Может ли человек отдать другому самое ценное и при этом испытывать радость?

— Нет, — сказал Создатель.

СУД

— Но нигде люди не нагородили столько несуразицы, сколько в уголовном праве, — сказал Создатель. — Сегодня ты убедишься в этом.

— Слушаю.

— Сегодня состоится суд над Альфредом Куршмитсом и его молодцами. Они разгромили лавку одного иностранца, а когда тот попробовал вступиться за свое добро, избили его до полусмерти.

— А какое мне дело до этого? — спросил сигом.

— Альфред и его молодцы — коренные жители этой страны, так же, как я. Мы сами хотим торговать у себя дома. Наша страна — для нас. Если все будут придерживаться этого принципа — в мире создадутся те устойчивость и порядок, к которым мы стремимся.

— Куршмитса и его друзей будут судить иностранцы?

— Нет, конечно.

— И судьи — не идиоты?

— Среди них будут всякие.

— Ты опасаешься, что не все они усвоили простую истину, которую ты только что изложил?

— Молодец, правильно меня понял! Но это еще не все. Большинство из них думает, как мы. Однако есть законы, которыми они формально должны руководствоваться. А по законам виноваты Куршмитс и его люди.

— Зачем же вам такие глупые законы? Не проще ли изменить их, чем обходить всякий раз?

— К сожалению, не проще, — вздохнул Создатель. — Есть Международное право и разные путаные соображения… Поэтому ты пойдешь в суд и, когда присяжные будут решать, колеблясь между своими чувствами и законом…

— Я включу телепатоусилители и внушу им разумное решение. Так?

— Так, — довольно сказал Создатель.

Зал суда был полон. Сигом отметил, что большую часть составляли люди, удивительно похожие друг на друга, — с потными, красными физиономиями, напоминающими здоровенные кулаки, уверенные в себе, не знающие сомнений.

«Из них получится неплохая армия для оздоровления мира», — подумал он.

Среди присяжных заседателей — добрых граждан города — только один внушал ему опасения. Он был немолод, худ, за стеклышками очков скрывались запавшие, усталые глаза. Сигом заглянул в его мозг и ужаснулся: столько там было противоречивых мыслей и чувств, запутанных суждений. Клетки памяти забиты всевозможными сведениями более чем наполовину. Зато у остальных заседателей память была почти чистой, а если в ней и хранились какие-нибудь сведения, то они имели сугубо прикладное значение: новая технология пива, адреса магазинов, навыки забивания гвоздей, правила уличного движения для шоферов-любителей, характеристики сослуживцев, домыслы: как обмануть соседа, как продвинуться по службе, как получить прибыль от торговли булками и мясом? И только иногда попадались отвлеченные сведения, но они редко простирались дальше футбольной таблицы.

«Очкарика» придется взять под особый контроль, — подумал сигом. — Он потребует дополнительного напряжения».

Начался допрос свидетелей обвинения. Первым вызвали полицейского. Прежде чем он начал отвечать на вопросы, сигом успел заглянуть в его мозг.

«Молодцы Куршмитса не зря измордовали этого торговца. Какого черта ему делать в нашем городе?!» — думал полицейский. Произнося присягу «Клянусь говорить чистую правду, чистую правду, и только правду», он с сожалением подумал: «Ничего не поделаешь, придется говорить то, что видел. Разве что малость не доскажу…»

Сигом схватился за одну мысль: «Какого черта ему делать в нашем городе?» — и стал проигрывать ее бесконечно в голове полицейского: «Какого черта… Какого черта… Какого черта». А затем добавил: «Мы должны быть все заодно, все заодно, все заодно! Наша страна — для нас, для нас, для нас!..»

— Расскажите высокому суду, что вы видели, — предложил прокурор, думая: «Если я выиграю процесс, кое-кто за границей и даже некоторые из наших либералов посмотрят на меня весьма благосклонно. К тому же — сенсация, шум вокруг процесса и моего имени. Это приятно. Но из города мне придется убраться…»

«Придется убраться, придется убраться из города, из родного города… — завел «пластинку» сигом. И добавил: — Из-за чего я пострадаю? Из-за чужака. Разве он стоит этого? Разве это справедливо?»

— Расскажите высокому суду основное, главное, мелкие подробности нас не интересуют, — сказал прокурор.

«Что с ним творится? — насторожился судья. — Слов нет, Куршмитс и его банда головорезов защищали интересы города, близкие всем нам, но закон есть закон. Если он перестанет выполняться, то к нему потеряют уважение, и тогда…»

«Защищали наши интересы, разве не это главное? — вбил ему в мозг сигом свои мысли. — К чему нагромождение отвлеченных и туманных истин, когда интерес, во имя которого мы судим, ясен? Неужели мы должны предать наши интересы? Разве не для того, чтобы защищать их, существует суд? Разве интересы города, страны, народа не выше устаревших правил, записанных в книжицу в кожаном переплете? В этом деле может быть только одно разумное решение. Разумное для всех нас! Так в чем же дело?»

— Я прибыл на место происшествия, — после короткой заминки начал полицейский, — когда этот типчик, — он кивнул в сторону торговца, — назвал Куршмитса преступником и негодяем.

Сигом успел уловить мысль, невольно пронесшуюся в голове полицейского: «Назвал-то он его так уже после того, как они выбили окна и поломали мебель». А вслух полицейский продолжал:

— Он сильно толкнул Куршмитса (и подумал: «Оттолкнул»). Тогда Куршмитс разозлился и ударил его в…

— Нас не интересуют детали, — напомнил прокурор.

— А в это время его жена расцарапала лицо другому парню.

— Вы узнаете пострадавшего? — спросил прокурор.

— Да, третий слева, — без заминки сказал полицейский, указывая на одного из обвиняемых, больше похожего на гориллу, чем на человека.

Присяжные дружно заржали, один из них даже подмигнул обвиняемому-«пострадавшему», сразу признав в нем «своего парня».

«С ними все пойдет гладко», — подумал сигом и переключил внимание на «очкарика».

«Это беззаконие, — думал тот. — Скоты глумятся над человеком, над элементарными нормами…»

«Но разве законы не мертвые слова на мертвой бумаге? — мысленно спросил его сигом. — Кто виноват, что законы не поспевают за временем?»

«И все-таки меня учили уважать законы. А эти головорезы явно нарушили их. По всем статьям они виновны», — не отступал «очкарик».

«Но что можешь сделать ты? Ты один — их много. За ними — сила. Тебе будет плохо. Пострадаешь ни за что».

«Нельзя же им дать безнаказанно избивать ни в чем не повинных людей!»

«Ни в чем не повинных людей не существует».

«Это подло — дрожать за свою шкуру, заботиться только о ней».

«Подло — пустое слово, оно ничего не означает. А ты уверен, что тот, кого защищаешь, поступил бы так же, будь он на твоем месте?»

Сигом почувствовал, что упорство «очкарика» поддается. Заглядывая в его память, ударил по самым больным местам: «Помнишь, когда тебя вышвырнули с работы, кто тогда вступился, поддержал? А если с тобой что-нибудь случится, кто поможет твоей жене и маленькой Эми?»

Сигом увидел, что «очкарик» опустил голову, втянул ее в плечи. Он думал: «Что я один могу сделать? И кто мне дал право ставить под удар Эми?»

— Все в порядке, Создатель, их оправдали, — бодро доложил сигом. — Судьи приняли разумное решение.

— А легко ли было внушить им его?

— Да. Ведь истина лежала на поверхности. Думаю, что они бы заметили ее даже без моего вмешательства. Удивляет лишь одно — как ее не понимали те, кто составляет законы?