Сейчас, когда я пишу эти строки, воздух дрожит от гула моторов. На станцию «Северный полюс» пришла новая группа винтолетов. Если гипотеза верна, через семнадцать дней мы увидим «сигнальное» сияние. Наблюдения будут вестись на полюсах Земли, Марса, Венеры. Мы работаем днем и ночью, как работала когда-то, не зная отдыха, антенна за моим окном.
Быть может, миллионы лет загорались эти огни. Они светили над безлюдной Землей. Светили пещерному человеку. Светили в тот день, когда в Риме, по площади Цветов, вели на казнь Джордано Бруно…
Вновь и вновь над Землей вспыхивали звездные сигналы. Их заслонял порой слепящий огонь войны. На них смотрели глаза людей, поглощенных своими заботами. Но те, кто их посылал, были терпеливы. Они знали, что наступит время, когда человек — первым был человек моей Родины — вырвется в космос. Знали, что наступит время, когда сигналы будут замечены. Это время пришло!
Мы услышим голоса, летящие по вселенной…
Сергей ЛЬВОВ
СЕДЬМОЙ ХОД
ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
Уважаемый издатель! Надеюсь, вы поймете, почему я не назвал страну, в которой несколько лет назад произошла эта история, когда господа Дрилленхенгст и Штильгештанден только еще выходили из той тени, в которой они пребывали некоторое время после войны. Я изменил имена ее участников и названия городов.
Предоставляю в ваше распоряжение рукопись, к которой вы проявили благосклонный и, скажу даже, для меня неожиданный интерес, ибо ранее я не только считал себя совершенно неспособным к сочинению книг, но и имел печальные возможности убедиться в этом.
Впрочем, зачем я говорю о сочинении? То, что вы прочитаете дальше, не придумано, а случилось со мной. Надеюсь, что и вы и читатели без труда догадаетесь, кто именно из действующих лиц повторяет мою судьбу, до недавнего времени весьма печальную.
ГЛАВА I,
В одном из самых больших зданий Бирштадта в огромном кабинете за огромным письменным столом сидел г-н Дорн, директор издательства «Цербер». Перед огромным столом стоял доктор наук Абердох. Человек не слишком высокого роста, в этом кабинете и перед этим столом Абердох выглядел еще меньше. Впрочем, как еще может выглядеть человек, вынужденный безропотно принимать гнев начальника и выслушивать упреки, на которые не смеет возразить?
Из речи патрона явствовало, что доктор Абердох — самый бездарный из многочисленных бездарностей, которые со дня основания «Цербера» осмеливались претендовать на получение гонорара в кассе этого издательства. Г-н Дорн особенно попрекал доктора Абердоха ученым титулом.
— Стоило ради этого кончать университет, стоило защищать диссертацию! — говорил он. — О чем хоть была ваша диссертация?
— О-о-особенности сюжетостроения в авантюрном романе александрийских прозаиков, — ответствовал доктор наук, слегка заикаясь.
— И вы ее написали сами?
— Но, господин директор, я прошу вас… — впервые осмелился Абердох перебить Дорна.
— Только без благородного негодования! Негодовать буду я. Вы будете слушать… Я виноват сам. Нельзя путать дела с благотворительностью. Мне уши прожужжали о вас. Молодой человек — то, молодой человек — сё… Он — это такая редкость в наше время — знает санскрит. Он читает по-древнегречески… У него потрясающая память! Словом, безработный гений и согласен на самые скромные условия. Я беру вас на работу в издательство. В таком большом деле может пригодиться и гений.
Мне не нужна ваша ученость. Мне не нужна ваша потрясающая память. Мне нужно одно: чтобы на переплете стояло: «Доктор наук Абердох». Это звучит. Но нам надо, чтобы под переплетом был не научный трактат, а что? Что издает наше издательство? Де-те-ктив! И не какой-нибудь, как у господ конкурентов, который любая горничная может разгадать после первой главы. А какой? Как говорится в наших проспектах? Если вы забыли, — сказал он, — я охотно напомню вам.
Дорн указал на огромный плакат на стене.
«Издательство «Цербер» выпускает детективы, которые не поддаются разгадке. Издательство «Цербер» — единственное в мире — платит премию читателю, предсказавшему разгадку тайны. Посылайте после каждого выпуска свои отгадки. Покупайте каждый следующий выпуск, чтобы убедиться, как жестоко вы ошиблись. Но если вам случится угадать, вы получите премию».
— А что получается? Я принимаю вас на работу, я выплачиваю вам аванс, я сажаю вас в мозговой центр издательства — в отдел сюжетов. Вы высиживаете свою рукопись, как Флобер, — месяц! Приносите, наконец, свое сочинение, и первый же разгадчик из отдела контроля, прочитав три страницы вашей писанины, предсказывает все развитие сюжета! Мы бросаем эту мазню в корзину, мы даем вам еще две недели для новой попытки. И что же? Отдел контроля докладывает: ученый муж пересказал своими словами «Собаку Баскервилей», только действие из Англии перенес во Францию, а собаку заменил кошкой. Вы полагаете, что читатели идиоты? Они этого не заметят?
— Ме-меня подвела память. Мне казалось, что я придумал. О-оказываетея, я вспомнил. В психологии это печальное явление называется…
— Если вы такой знаток психологии, почему же вы провалились, когда я из жалости перевел вас в отдел переписки с читателями? Что говорится в нашей инструкции об этом отделе? Этого вы тоже не знаете?
— Зн-наю, — проговорил Абердох, заикаясь чуть больше. — Параграф шестой, секретный: «Отдел переписки с читателями должен использовать каждый ответ для пропаганды продукции издательства «Цербер». Давать советы читателям, присылающим рукописи, а также изыскивать гениев-самородков запрещается под страхом увольнения».
— Почему же, если вы знаете правила, вы нарушаете их? Ваши ответы — целые фолианты. Последний ответ — три страницы! Чего ради вы вступили с читателем в переписку о различии между детективной манерой Честертона и Коллинза? Вы полагаете, что у нас курсы самообразования для читателей? Или что мы собираемся рекламировать — как вы их назвали в своем письме — «классиков жанра»? Если читатели будут читать классиков, кто будет читать наши детективы?
— Но, господин Дорн, позвольте…
— Нет, уж позвольте больше ничего вам не позволить. Даю вам последнюю возможность доказать, что вы на что-нибудь пригодны. Корректором будете работать, корректором! Не нравится — на все четыре стороны! Будете пропускать опечатки — то же самое. Все! До свидания, господин корректор.