— Успокойся, родной, успокойся, — гладил его по плечу Абу-Тахир. — Я сам с ним разделаюсь. Эй! — крикнул он безмолвной страже у ворот. — Отволоките его в темницу.
— Не надо, — переводит дух Омар. — Довольно с него! Пусть отведут домой.
Судья — с удивлением:
— Жалеешь?
— Жалею. — Омар вытирает слезы. — Я… больше никогда… не буду бить человека.
— Ох, сын мой! Будешь. Иначе — затопчут. Ладно, сделаем по-твоему. Эй, отведите дурака к жене! Он более не служит в этом доме. Идем, Омар, мне нужно с тобою поговорить. — Губы у него белые, руки трясутся.
И Омар подумал, что судья судей со всем своим могуществом совершенно беспомощен в этом неумолимо жестоком мире и ничего по существу не решает в нем. И его, Омаров, трактат, пожалуй, никому ничего не даст.
— О чем разговор? — спросил Хайям угрюмо. Какой еще подвох ему приготовила жизнь? Теперь он никому и ничему не верит.
— Сейчас узнаешь, — ответил Алак загадочно. — Разговор очень важный. Очень. Большой разговор.
— Ну… что ж. Пойдем. — Омар сосредоточенно потер ушибленные пальцы. — Я-то хотел сбегать на базар, в книжный ряд, к переплетчику.
— Ни боже мой! Из дому не выходи. Опасно. Кто их знает. Сейчас же отдай рукопись мне. Я призову переписчиков и переплетчиков сюда, ко мне в жилье, и здесь, на моих глазах, они сделают все, что нужно.
***
Уселись. "Сейчас он меня ошарашит". Судья — осторожно:
— Сын мой, не наскучил ли тебе Самарканд? "Он хочет меня прогнать! — похолодел Омар. — Отнимет рукопись и выбросит меня на улицу. Из-за Рейхан. Его достояние, может — любовь. Эх, навязалась девка на мою го. — юву! Куда я денусь, если судья откажется уплатить за трактат? Ну, что за жизнь! Когда мне дадут быть самим собою, распоряжаться собой по своему усмотрению?"
— Самарканд — город прекрасный, — не менее осторожно ответил Омар. — Он никому никогда не может наскучить.
Судья, помедлив, твердо сказал:
— И все же тебе придется его покинуть! Очень скоро. На днях.
— Почему? Чем я тут не угодил?
— Угодил. Хорошо угодил! Потому и уедешь.
— Эю как же? Не понимаю.
Судья все медлил, тянул, предвкушая, видно, яркий всплеск восторга, который должен был последовать сейчас со стороны подопечного, и, насладившись его нетерпением, объявил торжественно и снисходительно, как помилование преступнику:
— Его величество хакан Шамс аль-Мульк Наср требует тебя к себе, в Бухару!
Но у Омара это вызвало лишь удивление:
— Зачем?
— Ему нужен при дворе хороший математик, ученый собеседник, бескорыстный советчик в сложных делах.
— Откуда он знает обо мне?
— Знает, — усмехнулся Абу-Тахир. Похоже, он сам написал об Омаре хакану. Очень похоже.
— Я — при дворе?! — У Омара низко, сутуло прогнулись плечи, будто- на них взгромоздили тяжелый камень. И он, казалось, растерянно озирается из-под него. — Приживусь ли? В математике, положим, я кое-как еще разбираюсь. Но при дворе, говорят, надо хитрить, угождать, потакать правителю в его причудах. Я не сумею…
— Юнец! — рассердился судья. — Поедешь — и все тут, хочешь не хочешь. Посланец хакана ждет во дворце городского правителя. Между прочим, — Алак исподлобья сверкнул на Омара степными узкими глазами, — он взял с собою отличную стражу. — И заворчал оскорбленно:- Смотрите, сколь привередлив… Другой бы от радости рыдал! Какой-нибудь несчастный Зубейр мечтать не смеет о такой удаче. Все! Собирайся полегоньку. Завтра я произведу с тобою расчет за трактат. Скажи хоть спасибо, неблагодарный!
Омар — уныло:
— Спасибо! Дай бог тебе всяческих благ…
***
— Говорят, уезжаешь? — Она поднялась к нему на крышу, где Омар расположился на ночь, поскольку внизу, в жилье, чуть не свихнулся от духоты. На сей раз Рейхан забыла, — или не хотела, — облиться водой и натереться листьями базилика и пахла тем, чем и надлежит пахнуть служанке: пылью, потом, золою.
— Уже говорят?
— У нас, на женской половине, все жалеют, что ты уезжаешь. Всегда любовались сквозь щель в калитке: пригожий, тихий, задумчивый. И судья из-за тебя стал добрее.
— И ты… жалеешь?
— Я? — Он услышал ее резкий смех, сухой и злой. — Мне-то что? Я невольница, ты человек свободный, едешь, куда хочешь. А я родную мать не могу повидать. — Она заплакала, так же сухо и зло, без слез.
— Ну, не надо. — Он присел рядом с нею.
— Ты! — Рейхан внезапно накинулась на него, принялась колотить по голове легкими детскими кулачками. — Откуда ты взялся на мою беду? Жила я себе, как во сне… спокойно, без дум, без мечты… Терпела… Ты мне душу всколыхнул! Разбудил… заронил в сердце звезду… и теперь бросаешь. Что делать теперь? Я же не сумею жить как прежде. Тут горит. — Она провела ладонью по груди. — Эх! Отравилась бы я… отравилась, да жаль умереть, не проведав родных…
— Успокойся, Рейхан, смирись, — бормотал Омар обескураженно. — Я — свободный? Я тоже раб. Раб своих знаний. Взгляни-ка на небо. Ну, хватит беситься, взгляни! Вот так. Видишь, на юге, над горами, высоко над горизонтом, ту причудливую россыпь ярких звезд? Это Аль-Хавва, Заклинатель змей. В западных странах его зовут Змееносцем. Приглядись. Если крупные звезды соединить между собою черточками, получится человек с острой головой и тонкими ногами. Он держит в руках огромную, яростно извивающуюся змею. Какое дикое напряжение во всей угловатой фигуре! Как дрожат от усилия тонкие ноги. Он бьется, стиснув ее изо всех своих сил, с исполинской царской коброй невежества и мракобесия. Стоит ему зазеваться на миг, ослабить хватку, кобра вырвется из рук — и впрыснет в него весь страшный заряд смертоносного яда. И так — всегда. Он обречен вечно бороться с нею. Именно так бы и надо его называть — не Змееносцем, а Змееборцем. Понимаешь?
Разглядела она что-нибудь, поняла, не поняла — бог весть, но Рейхан, как-то странно притихнув, медленно стянула с себя одежду и со вздохом припала к нему. Золотые глаза ее мерцали, точно далекие, очень далекие звезды. Они и будут мерещиться до конца его дней, чем дальше, тем ярче, в ночных небесах средь недосягаемых созвездий…
***
— Уезжаешь? — встретил его наутро Али Джафар во дворе.
Омар скользнул по нему отрешенным взглядом и, ничего не сказав, побрел к саду, сосредоточенный, весь углубленный в себя. Три часа он слонялся по саду, недоступный, далекий от окружающих. Казалось, он уже обдумывает новый трактат.
"Не хочет, — подумал огорченный Али Джафар. — Не хочет уезжать. Из-за Рейхан. Или, сделавшись приближенным хакана, он теперь брезгует со мною разговаривать? Нет, не может быть. Просто оглушен человек".
— Здесь тысяча двести дирхемов, — положил перед юным ученым тяжелый кошель судья Абу-Тахир Алак. — Это плата за твой трактат. Хватит, надеюсь?
Но Хайям не спешил взять кошель. Он рассеянно глядел по сторонам, но видел не стены, ковры, резные столбы, а что-то совсем другое.
Судья — нетерпеливо:
— Ну?
— Сколько стоит… служанка? — глухо сказал Омар, преодолев смущение.
Судья — удивленно:
— Служанка служанке рознь. Иная может потянуть и на тысячу золотых динаров.
— Такая… как Рейхан.
— Рейхан? — разинул рот Абу-Тахир. — На что она тебе, чудак? Тысячу дирхемов.
— Хорошо. У тебя… достаточно слуг. Ты дашь мне двести дирхемов, а за тысячу — Рейхан. И мы будем квиты.
— Н-да-а, — протянул судья озадаченно, не найдясь, что сказать. Никогда не знаешь наперед, что может выкинуть такой вот умник. — Странный ты человек. Разве в Бухаре…
Омар — грубо:
— Я хочу Рейхан!
— Ну, что ж. — Сделка, честно сказать, пришлась судье по душе. Рейхан, у которой нет ни особой красоты, ни редкостного телосложения, досталась ему три года назад всего за триста дирхемов. — Будь по-твоему. Эй! — позвал он писца. — Строчи дарственную. С этого дня невольница Рейхан из Ходжента переходит в полную собственность Абуль-Фатха Омара ибн Ибрахима Хайяма Нишапурского. И он волен делать с нею все, что пожелает. — И вновь Омару:- Странный человек! Не могу представить, как дальше ты будешь жить.